Гори оно огнем

– Хороший был мужик… Правильный…

– Помянем!

Неприятно возбужденная мама совала ему в руку оплывший леденец, осторожно подталкивая к выходу и шепча на ухо:

– Иди в комнату, сыночек… Иди почитай там что-нибудь… Книжку почитай… Книжки читать полезно.

Он падал на кровать, зарываясь в подушку и сжимая отчаянные кулаки. Очень хотелось плакать. Но Марат не мог себе этого позволить. Отец своим незримым присутствием продолжал корректировать его поведение и править эмоции. «Мужчины не плачут, мужчины огорчаются», – лишь однажды сказал отец, когда Марат прибежал к нему весь в слезах от обиды на то, что соседский мальчишка сорвал с его головы новенькую бескозырку и, улюлюкая, втоптал в грязь. Сказал лишь однажды, но, этого было достаточно.

– Зачем он так сделал?! Зачем?!! Я бы дал ему поносить, даже насовсем бы отдал. Если бы он только попросил! – кипел Марат, когда они, чуть позже, сидя на крылечке, ели с отцом переспелый арбуз.

– Понимаешь, сын, не все люди умеют просить, кому-то легче отнять.

– Почему?! – детское недоумение полилось через край.

– Ну, наверное потому, что их не научили договариваться, – ловким движением отец отсек очередную порцию арбузного лакомства и протянул сыну. – Держи!

– А этому нужно учиться?

– Жизненно необходимо.

– И с такими, как Колька, тоже? – неуверенно спросил Марат, махнув арбузной коркой в сторону дома своего обидчика.

– И с такими, как Колька, тоже, – подтвердил отец. – В любом случае надо использовать все способы договориться, сделать все от тебя зависящее. Решать конфликты, сынок, нужно мирным путем.

– А если не получится? – недоверчиво уточнил мальчишка, выплюнув семечки себе под ноги.

– Надо сделать так, чтобы получилось.

– Ну, а если он не захочет мирным? Если он… он – вредина! – воскликнул Марат и запустил арбузной коркой в, подбирающегося к мирному голубю, кота.

– Нууу, если вреди-ина-а, – присвистнул отец. – Тогда конечно, тогда совсем другое дело!

– И тогда что?! – вспыхнул надеждой сын.

– Тогда – есть только один выход! – прищурившись, констатировал глава семьи.

– Какой? – почему-то перешёл на шёпот Маратка, нервно сглотнув слюну.

– А вот такой! – отец резко поднялся и, перезарядив невидимый автомат, выдал с легкой хрипотцой, подражая голосу любимого певца:

Предохранитель – вниз до упора,
Очередь – от живота.
Я обожаю расстреливать город!
Та-та-та, та-та-та,
Та-та-та, та-та-та-та! [1 - Александр Розенбаум «Марш музыкантского спецназа»]

Маратка тут же подпрыгнул с места, вслед за отцом, и, копируя все его движения, завопил что есть мочи:

Та-та-та, та-та-та,
Та-та-та, та-та-та-та!

И вот, они уже носятся по двору, яростно поливая виртуальными пулями деревья и кусты, посылая салютные очереди в небо, проверяя на крепость кирпичные стены домов и старый забор невидимой автоматной очередью, и мальчишка слышит, как сыпятся со звоном на асфальт пустые гильзы. Та-та-та, та-та-та, та-та-та, та-та-та-та!

А еще – представляет, как расстреливает в упор вредного Кольку, как тот падает лицом в грязь, прямехонько туда, куда ещё совсем недавно втоптал белоснежную Мараткину бескозырку, подаренную братом отца, только-только приехавшего в отпуск из мореходки.

Вот и сейчас, Марату очень хотелось отправиться на кухню и, прижав к животу уже не воображаемый, а настоящий автомат, пропеть яростно и победно: «Та-та-та, та-та-та, та-та-та, та-та-та-та!!!», навсегда освободив маму от её новых друзей и знакомых. Да-да, именно освободить. Марат был уверен, что мама находится в плену у этих невнятных, опустившихся людей, вдруг ставших для нее важнее сына, важнее себя самой.

Он все время ждал, что она вернется, станет прежней, но, шло время и мама лишь больше отдалялась от него, становясь день ото дня все раздражительней и непредсказуемей. Становясь чужой.

Со временем она, уже не стесняясь соседей и сотрудников, стала выпивать и в будни, окончательно запустила себя и дом, начав понемногу прогуливать работу. Её понимали, жалели и входили в положение, вели душеспасительные беседы и просили опомниться. Мама и рада была бы опомниться, но, вся беда в том, что человеку очень трудно оПОМНИТЬся, когда больше всего на свете хочется ЗАБЫТЬся.

Когда Марату исполнилось тринадцать, маму уволили с работы. За прогулы. И она, поначалу стыдясь и оглядываясь, потом без стеснения, принялась выносить из дома и продавать вещи, чтобы купить очередную бутылку портвейна и хоть какой-то еды, первое время помня о сыне, позже – ограничиваясь лишь алкоголем. Закуску приносили «друзья». Или не приносили. И со временем Марат привык жить впроголодь.

В один из дней его выловила у подъезда розовощекая, пахнущая сдобой, соседка тетя Маша, заведующая заводской столовой, и попыталась всучить мальчишке пухлый пакет с продуктами.

– Нет, что вы! У нас есть, что есть! – замотал головой Маратка и покраснел.

– Да вижу я, как есть. Ни щек, ни задницы, одни гляделки остались, что у тебя, что у мамки твоей! Возьми, хоть ее покормишь!

Марат заколебался, вспоминая худенькую, как тростинка, мать, но, тут тетя Маша решила подбросить пару гирек на чашу весов.

– Бери, бери, не стесняйся! Тож ничейное, всё равно осталося. Не выбрасывать жеж!

Марат, словно ужаленный, отдернул протянутую к кульку руку.

– Нам объедков не надо.

– Господи боже мой! Да какие объедки, Маратка! Ты шож думаешь, я по тарелкам еду соскребла и тебе принесла, шо ли? – вспыхнула маковым цветом соседка. – Нет, мы конечно скребем для Тараски. У нашей сотрудницы кабанчик живет, Тараска. А это совсем другое, – заверила она, качнув ногой кулёк. – Это то, что после смены остается, не всегда ж получается точно рассчитать.

– Все равно не нужно, – упрямо мотнул головой мальчишка. – Спасибо. – И добавил с надеждой в голосе. – Вот если бы работа какая-нибудь, я бы отработал.

– Да какая на кухне для пацана работа? – тетя Маша растерянно повела сдобными плечами. – Картошку ж чистить не будешь и посуду мыть…

– Буду! – неожиданно согласился Марат. – И картошку, и посуду. Я умею.

– Конечно умеешь! С такой-то матерью! – выдохнула сердобольная соседка и тут же, спохватившись, виновато прижала ладошку к губам. – Ой…

Марат развернулся, собираясь уйти, но, женщина ухватила его за рукав.

– Только, это… как его. Нам платить-то особо не с чего. По штатному расписанию в столовке поварята не положены, да и по КЗоТу до шестнадцати лет ни-ни… А вот, если не официально, за еду, это я смогу с начальством договориться. Начальство у нас человечное.

Марат не знал что такое «КЗоТ» и «штатное расписание», но, неожиданное слово «поварята» его позабавило и согрело, а «человечность» со стороны начальства и вовсе успокоила.

– Хорошо. Я согласен. За еду.

Теперь после школы он мчался в столовую, чтобы за два-три часа намыть горы посуды, отдраить до блеска плиту со сковородками, а потом быстренько начистить несколько ведер картошки. Дольше работать ему не давали, неустанно пичкали чем-нибудь вкусненьким и, нагрузив банками и пакетами с провизией, выпроваживали, осоловевшего от кормежки, домой.