Неродная кровь

«Ничего, – злорадно думала я. – Я вам это еще припомню!».

В больнице был дурдом. Срочно снаряжались автобусы за стариками, с врачами, медсестрами и носилками, перетаскивались ящики со всем необходимым.

Иван на руках внес Кузьмича в приемное отделение, где, кроме врача, никого не было.

– Маркин должен был предупредить, – с порога сказал он.

– Предупредил, – буркнул врач. – Показывайте, кто это.

– Паспорт и медицинская страховка там остались – некогда было все там разбирать и отбирать, – объяснил Иван. – Скажите, что с ним?

Врач и Иван в четыре руки раздели Кузьмича догола, я глянула на то, что еще полгода назад было полноценным человеком, который копался в огороде и наслаждался жизнью, и отвернулась к окну – видеть это было свыше моих сил. И единственное, о чем я в тот момент страстно мечтала, – это чтобы дочь Кузьмича постигла самая страшная на свете участь, и я была уверена, что она за это заплатит.

– Ну что вам сказать? – через некоторое время начал врач, и я повернулась к нему. – Налицо физическое и нервное истощение. Я так понял, он из Анисовки?

– Там все такие, – сообщил ему Иван.

– Что же за звери там работали? Хуже зверей! – Врач удрученно покачал головой и продолжил: – Я уверен, что он уже очень давно полноценно не питался. Иначе говоря, голодал. Кровяное давление ниже низшего предела. Хрипы в легких – в лучшем случае бронхит, а может, и пневмония. Остальное покажут анализы, снимки и УЗИ.

– Он нас не узнал, – с болью сказал Иван.

– Неудивительно. На фоне голодания у него и зрение упало, и сознание замутненное, – объяснил врач.

– Его можно отвезти в Тарасов? – спросил Сергей у врача.

– Категорически нет. Дорогу он не перенесет. Его сейчас нужно вымыть, потому что на нем могут быть и вши, и клопы, и черт знает что еще, потом побрить наголо и уже только после этого – в реанимацию под капельницу. И кормить первое время его будут исключительно с помощью внутривенных вливаний.

– Когда он придет в себя? – спросил Сергей.

– Гадать не приучен. В нем сейчас жизнь на тоненькой ниточке держится. Он ведь уже приготовился умереть и смирился с этим. Теперь все будет зависеть от того, захочет ли он возвращаться к жизни или посчитает, что для него все закончено и нечего за нее цепляться. Найдите для него стимул жить.

– Я знаю этот стимул, – сказала я и спросила у Ивана: – Вы знаете, почему я начала его искать? Потому что одна женщина, которая его всю жизнь любит, заверила меня, что он жив. Она сказала, что обязательно почувствовала бы, если бы с ним что-то случилось. И она меня убедила. Сейчас я ей позвоню и если она сможет, то приедет.

– Если она его любит так, как вы говорите, то она обязательно приедет. Скажите мне, кто это, и я распоряжусь, чтобы ее сюда привезли, – сказал Сергей.

– Добраться сюда она и сама может, но дело в том, что умерла мать ее ближайшей подруги, которая это очень тяжело переносит, и она должна быть рядом, – объяснила я. – Они вообще всю жизнь вместе.

– Я знаю, что у Клавдии Петровны умерла мама – по телевизору говорили, – сказал Иван. – Если это она, то я знаю, о какой подруге идет речь.

– Тем лучше. Сейчас я ей позвоню и все расскажу, а потом пусть она сама сориентируется по обстановке. – Помявшись немного, я все-таки спросила у Сергея: – Сигаретами не угостите, а то мне сейчас здорово не по себе?

– Да-да, конечно, – тут же отозвался он, отдавая мне пачку вместе с зажигалкой. – У Ивана в машине всегда лежит блок, так что это не последние.

Я вышла на улицу, собралась закурить и увидела, как дрожат у меня руки.

С трудом закурив, я стояла возле крыльца, подставив лицо морозному ветерку, чтобы немного успокоиться. Наконец, я взяла себя в руки и позвонила Надежде:

– Надя, я нашла Кузьмича. Ты была права: он не умер, он был в доме престарелых, в ужасных условиях. Он сейчас в таком состоянии, что непонятно, выживет или нет. Это обтянутый кожей скелет. Я не знаю, каким он был раньше, но сейчас от него осталось очень немного. Врач сказал, что у него должен быть стимул выжить, но дать ему этот стимул можешь только ты. Подумай и решай, нужен ли тебе человек, прошедший через ад, которому к нормальной жизни еще выкарабкиваться и выкарабкиваться.

– Дура ты, Танька! – решительно заявила Надя. – Где он?

– В реанимации Тепловской районной больницы.

– Еду! – решительно заявила она. – Клавка в своей больнице. В реанимации – сердце. Вот оттуда завтра и привезут ее сразу на кладбище, а на отпевании ее не будет – врачи запретили. А с кладбища она вернется обратно в больницу. Так что я сейчас одна.

Я отключила телефон, и вдруг рядом со мной раздался голос Сергея.

– Татьяна, дайте, пожалуйста, сигарету, – попросил он.

– Как там? – Я кивнула на окно, возвращая ему пачку и зажигалку.

– Иван с санитаром повезли Кузьмича мыть, а потом в реанимацию. Это здесь же на первом этаже.

– А вы что же? – пристально глядя на него, спросила я.

– Мне стыдно, Татьяна, но я не могу, – отведя глаза в сторону, тихо произнес он. – Я помню Кузьмича большим, сильным, веселым. Он же с нами больше, чем отец, возился – папа же вечно занят был. Это всегда была такая надежная спина, за которой можно укрыться. А сейчас я посмотрел и… – он не мог продолжать – горло перехватило.

– Ничего, вот приедет Надя и, будем надеяться, вернет Кузьмичу желание жить. Скажите, вы знаете его дочь? Знаете, где она работает?

– Конечно, знаю. У меня же и работает, как и ее муж. Еще папа по просьбе Кузьмича их взял. Татьяна, у меня не укладывается в голове то, что она сделала. Но она за это ответит. И ее муж тоже. Можете быть уверены, – сказал Геворкян таким тоном, что я поверила – да! Ответят!

Мы стояли и молча курили, говорить было не о чем.

Тем временем подъехали автобусы, и первыми из них выскочили санитары. Они стали осторожно, под руки, выводить несчастных больных стариков, а кого-то выносили на носилках. Врачи побежали в здание, чтобы приготовить все к приему, и я порадовалась тому, что мы благодаря Ивану успели первыми. Конечно, это было несправедливо по отношению к остальным несчастным, но Кузьмич был для нас сейчас важнее.

На душе стало до того погано, что хотелось нажраться до провалов в биографии, чтобы утром проснуться с дикой головной болью, но ничего не помнить. И невозможность нажраться прямо сейчас делала это желание еще более яростным.

«Ничего, – успокаивала я себя. – Вот вернемся в Тарасов, я куплю бутылку коньяка и упьюсь вдрабадан. Надо только Надежду дождаться и убедиться в том, что ей удастся вызвать у Кузьмича интерес к жизни».

К нам вышел Иван – он был явно не в себе.

– Вячеславу Федоровичу стало хуже? – спросила я.

– Нет, его уже отвезли в реанимацию, – как-то заторможенно ответил он. – Татьяна, понимаете, я его мыл вот этими самыми руками, как он когда-то нас с Сергеем. – Он зачем-то посмотрел на свои ладони. – Я с ним разговаривал, я пытался до него достучаться, а он как будто в другом мире, не видит и не слышит меня. Может быть, просто не узнал.

– Будем надеяться, что у Нади получится то, что не вышло у вас, – обнадежила его я. – А вы, Сергей, пробовали?

– Даже не пытался, – покачал тот головой. – Иван всегда был ему ближе, чем я. Если уж он его не узнал, то меня – тем более, – и предложил: – Пошли внутрь, что ли? А то как-то зябко! – Он передернул плечами.

Хотела я ему сказать, что это от нервов, но смолчала – зачем?

Мы оставили свои вещи в гардеробе, облачились в халаты и бахилы с масками и пошли к реанимации – вдруг удастся что-то узнать? Но нас вежливо и настойчиво попросили посидеть в холле, потому что мы стояли на дороге и мешали проезду каталок. Пришлось переместиться туда – нам же все равно, где ждать Надю.

Чтобы как-то разрядить напряжение, я спросила:

– Иван, чем таким занимается Рамзес, что ему пить нельзя?

– У нас это называется каскадер, а у них – не помню как. Он говорил, да я забыл, – машинально ответил он.