Дожить до завтра

– И что, на четыре гранаты можно два ящика водки купить? – Цены на оружие я знала, и здесь, в гарнизоне, граната вряд ли стоила больше одного «пузыря».

– Ну да…

«Врет! – моментально поняла я. – Зрачки дернулись!»

Но ловить его на лжи немедленно было не с руки.

– А откуда узнали про гранаты? – моментально увела я разговор в сторону.

– Бычара заложил! – с ненавистью сказал Щукин.

– Быков, что ли?

– Ну…

Постепенно Щукин стал откровеннее. Я узнала и про всеобщих гарнизонных любимцев – собак, и про хавку, и про баню. Я узнала, где надо перелезать через забор, чтобы попасть в ближайший винно-водочный магазин, в какое время и где проходит патруль, каков режим работы складов – в общем, все, что знал Щукин. Ну и поняла кое-что сама.

Солдаты воровали боеприпасы часто, но понемногу. За лето четыре раза гранаты и патроны вывозили свои машины – на стрелковый полигон и на учения. Правда, один раз пришла чужая машина с армейскими номерами. В вагоны загружали малоинтересный массовому потребителю товар: ПТУРСы, зенитные комплексы, реактивные снаряды для «Урагана» – все большое, громоздкое и тщательно охраняемое. В то, что прапор – вор и сам приторговывает оружием, верили все, но за руку его никто не ловил.

– У вас бумага есть? – поняв, что беседа подходит к концу, спросил арестант.

– Есть.

– Я хочу маме написать – можно?

– Напиши… – Я достала из пакета папку, а из нее пару чистых листов бумаги. Положила рядом ручку.

Боец долго и аккуратно водил по бумаге и наконец протянул листок мне:

– Прочитайте. Там ничего такого нет.

– Да я верю.

– Нет, вы прочитайте, а то подумаете…

Я развернула листок к себе: «Здраствуй дорогая мама пишит тебе Саша у меня все хорошо служу как надо ты спрашивала когда приеду я ни знаю нам тут говорят вербоватца Югославию говорят много денег заплатят я пока думаю наверна завербуюс На 5 лет. Или на 7 я ни знаю. Привет Насте и Коляну. Досвидания твой сын Саша».

Я отложила письмо. Саша напряженно смотрел на меня.

– Как думаете, поверит?

– Не знаю. Может, лучше правду написать?

– Не-е, она старая, не выдержит.

– Ты хочешь сказать, что мать не будет волноваться, если сын в Югославии?

– Не знаю, – задумался Щукин. – Наверное, будет… Я еще подумаю, – решил он и, аккуратно сложив листок, упрятал его в карман. – Ну, я пошел? – вопросительно посмотрел он на меня. – Да. Пойду. А то из-за меня караульные два часа не могут посидеть. Мне-то че, я-то сижу.

Он встал и вышел за дверь – в объятия караульных.

«Ну вот, – подумала я. – Бери из прокуратуры данные и составляй отчет о преступном отношении руководства полка к задаче сохранности оружия и о запущенной воспитательной работе…»

До пяти часов вечера я просидела в кабинете начальника штаба батальона, того самого, в котором служили жертва и ее палач, – писала отчет. Мне привезли кипу документов, вплоть до медкарт. Щадить я никого не собиралась, и офицеры даже к комбату в соседний кабинет проходили печальным, похоронным шагом. Как рассказал комбат, в ту ночь, едва Щукин отлучился из каптерки «отлить», закрытый на ключ Быков, понимая, что «разговор» с ним продолжится, выбросился в окно и пополз к штабу полка. Дежурный по части нашел его на полпути. Вор и стукач Василий Быков отомстил, как мог: первое, что он поведал дежурному, – это о четырех когда-то украденных Щукиным гранатах.

А в 17.00 в дверь постучал хозяин кабинета – начальник штаба.

– Юлия Сергеевна, на ужин пойдемте, – просительно заглянул он мне в лицо.

Я озабоченно посмотрела на часы.

– Хотелось бы закончить. Ничего, если я подойду позже?

Капитан начал что-то обдумывать.

– Мне совсем немного осталось. Ключи кому оставить – дежурному?

Капитан растерянно кивнул и скрылся за дверью. У меня был свой расчет: насколько я знала, такой «ужин» просто не мог закончиться раньше полуночи, и если я приду, когда публика уже «разогреется», то получу солидную фору.

К половине восьмого я решила, что пора, и вышла «на пайку» вместе с батальоном. Кинула дневальному ключи от кабинета и деловито направилась прочь: задержись я перед строем хоть на пару минут, и от меня остались бы рожки да ножки – все остальное бойцы просто объели бы глазами.

Ужин накрыли в офицерской столовой – рядом с гостиницей. Еще в прошлый приезд факт существования такой гостиницы в гарнизоне меня здорово удивил. Это означало, что командированных на главный объект полка – оружейные склады – приезжает много.

Когда я появилась, веселье было в полном разгаре. Лица членов комиссии раскраснелись, глаза заблестели, и даже сухой и ядовитый клерк Юрий Иванович был исполнен энтузиазма и здорового боевого духа.

– Штрафну-ую! – закричал уже изрядно поддавший начальник штаба, и я охотно приняла доверху налитую рюмку.

– Офицеры! – Я торжественно оглядела столы. – Я делаю все, что в моих силах, чтобы матери не теряли сынов, а солдаты возвращались домой. Но это не значит, что я не вижу, какая доля выпала тем, кто сделал службу Родине своей судьбой. И в этом меня невозможно обмануть, потому что я сама – дочь офицера (пауза). Потому что я сама – офицер (пауза). Пусть даже запаса…

По залу прошел одобрительный ропот, а я, стремительно осмотрев столы, увидела то, что мне было нужно: офицеры уже «мои». Принятые «градусы» только усилили эффект.

– Я была в Калининграде, когда наши войска оставляли Прибалтику. – Офицеры превратились в слух. – И я помню, как оставалось все нажитое и отстроенное нами тем, кто никогда этого не оценит. Я хочу выпить за то, чтобы никогда больше российскому офицерству не довелось пережить подобный позор. Я хочу выпить за то, чтобы люди наверху (я подняла палец вверх) поняли, что не они – Россия, что истинная Россия – здесь! – Я закончила, решительно опустив ладони к самому столу, и мертвая тишина буквально взорвалась приветственными криками.

Через час я знала за этим столом всех. Размякшие от спирта простые служивые души потянулись ко мне, не в силах перестать радоваться тому простому, но такому важному теперь для них факту, что я – «своя».

– Юленька, пойдемте к нам! – тянули меня к себе сильные мужские руки тех, кто постарше.

– Юлия Сергеевна, – заглядывали мне в глаза симпатичные лейтенанты, – не хотите ли вина?

Наличие последних за одним столом со старшими офицерами, включая командира полка, меня несколько удивило. Но вскоре все встало на свои места. Все лейтенанты имели то или иное отношение к работе комиссии: один – отличник «боевой и политической», хоть сейчас в телекамеру, другой – сын заведующего отделом в правительстве, третий как-то был связан с журналистами…

Все шло как по писаному, и уже к одиннадцати ночи народ отрывался, как хотел. Молоденькая журналистка Настя, начав с примерки фуражки, почти раздела командира роты охраны; дама из «связей с общественностью» отлучилась в гостиницу вместе с плотным, краснолицым майором, а я деликатно отбивалась от завскладом прапорщика Зимина.

– Это неуважение к Вооруженным силам страны… – настаивал прапорщик, подливая мне изо всех бутылок.

– Неуважение будет, если я упаду под стол и лишу себя вашей компании, Николай Иваныч!

– Мы вместе упадем, – заверил Зимин.