Вприпрыжку за смертью

– Ну и как же Ане у тебя жилось? – участливо спросила тетя Мила.

– А че? – пожала плечами Маша. – Нормально. Мамка с папкой в запое целый месяц были, так что не мешали особенно. Это когда они трезвые, то начинают разговоры всякие про жизнь. Но это редко. А когда запой – то они не буйные, пьют и спят.

– И как же теперь у Ани будет складываться жизнь? – спросила я. – Отца ее вчера убили, верно ведь? А если ей грозит опасность, то ей нельзя продолжать работать на прежнем месте.

– А то! – немедленно согласилась со мной Маша. – Ну ничего, не пропадем. Найду работу и себе и Ане, прокормимся как-нибудь.

– А себе-то зачем?

– Так у нас после взрыва давешнего на учет закрылась администрация, – пояснила Маша. – Опять же – реконструкция. А нас – на улицу.

– Яснее ясного, – кивнула я. – Ну что же, с работой разобрались, хотя и не совсем. А где находится Аня? Что она сейчас делает?

– Я ж говорю – боится она, – твердила мне Маша. – Спрятала я ее.

– Место-то хоть надежное? – спросила я без особого энтузиазма.

– А как же! – гордо ответила Маша. – В погребе у меня сидит.

Я скривила губы. Мне не нравилась ни Маша, ни то, что она говорила, ни то, как она говорила, ни ее действия по отношению к Ане.

– Творило кирпичами завалила, никто не найдет, – уверенно продолжала Маша.

– И долго она там сидит?

– Долго, – озабоченно отозвалась девушка. – А ей долго нельзя. Там сыро, а она больная. Вот я к тебе и пришла со своей бедой.

Я вздохнула.

– Знаешь что, Маша, – начала я, тщательно подбирая такие слова, чтобы девушка поняла, но не обиделась на мой отказ, – я…

Но тут вмешалась тетя.

– Женя, я очень прошу тебя помочь, – с мольбой в голосе проговорила тетя Мила. – Я помню Аню с малых лет, и то, что она сейчас в погребе… С этим надо как-то разобраться. Смерть Вани Головатова, теперь эта история со взрывом… Все это ужасно.

– Ну что ж, – обреченно вздохнула я, – тогда поехали. Где твой погреб?

Глава 3

Я надеялась, что Аня Головатова сможет объяснить мне ситуацию более внятно, нежели ее недоразвитая, но верная подруга.

Однако первую половину дня я продолжала оставаться в неизвестности.

Расспрашивать Машу – гиблое дело. Я еще раз смогла в этом убедиться, пока ехала с ней на машине к дому Шихиных – ее родителей.

– Так почему Аня убежала от отца? – допытывалась я. – Ее что – обижали?

Маша лишь пожимала плечами и говорила что-то невнятное насчет судьбы, и особо упирала на то, что жизнь у всех разная.

Очень информативно, ничего не скажешь. Я также не смогла из нее выжать и крупицы информации насчет Паши Головатова, которого видела в ресторане.

– Брательник у нее крутой, – с уважительной опаской поведала мне Маша. – Очень у них все непросто, оттого и ушла она навсегда.

Шихины жили на краю города в одноэтажной развалюхе с треснувшим каменным фасадом и дощатыми стенами. Дом замыкал собой уползавшую на гору улочку, справа пространство было словно обрезано оврагом, тянувшимся перпендикулярно реке, слева – небольшим осиновым леском. Впереди возвышалась гора из песчаника, далеко позади едва виднелись городские девятиэтажки.

– А где же папка? – то растерянно, то встревоженно повторяла Маша, бродя по квартире и заглядывая во все углы. – Или пушнину собирает? Да нет, вроде он сегодня насобирался…

Впрочем, долго блуждать ей по жилплощади не пришлось – габариты были не те. Квартира Шихиных занимала от силы метров десять – убогая комнатушка с ветхой рассохшейся мебелью да чуланчик.

Заглянув на всякий случай в кухню и проинспектировав туалет, Маша пожала плечами.

– И куда задевался? Пойду у мамки спрошу, – Маша решительно направилась к соседской двери и требовательно постучала.

Не дождавшись ответа, толкнула дверь, и некоторое время до меня доносились невнятные голоса и звук сдвигаемых стаканов.

– Говорят, вышел, – вернулась Маша. Заметив мой вопросительный взгляд, устремленный на неожиданно чистые полы при довольно сильной загаженности всего остального, Маша пояснила: – Снизу-то я убираю, а что на столах да шкафах – папка с мамкой трогать не дозволяют. Заначки там у них, что ли, хранятся?..

Если заначки и были, то представляли собой авоськи с майонезными баночками да предусмотрительно не выброшенные флаконы из-под тройного одеколона: когда припрет бодун – выцедить хоть пару капель из каждого; практика знакомая – так заядлые безденежные курильщики не выбрасывают докуренные «бычки».

– Что-то у меня на сердце неладно, – очень серьезно обратилась ко мне Маша. – Сдается мне, что батяня прознал про Аню и пошел в погреб. Что у него на уме – один бог ведает.

– Ну так пошли, показывай, – подстегнула я девушку. – Где твое хозяйство?

Сарай оказался рядом, метрах в пяти от дома – лепящиеся одно к одному деревянные строеньица словно подпирали стены друг друга, оттягивая неминуемое падение сгнивших досок и продавленных крыш.

Дверь одного из сараев была приоткрыта. Вернее, просто отставлена к стене – доски были настолько расшатаны, что миниатюрный замочек (не больше, чем на почтовых ящиках) играл здесь роль скорее декоративную. Но вряд ли бы кому-нибудь пришло в голову взламывать такую развалюху.

Из сарая слышался какой-то неясный шум. Заглянув внутрь, я увидела плюгавенького мужика неопределенного возраста и на редкость хилого телосложения. Он сосредоточенно рылся в куче мусора и кирпичей, пытаясь разгрести завал. У него это не очень-то получалось, и он по большей части пыхтел и охал, нежели работал руками.

Завидев Машу, он немедленно бросил возню с громадным куском штукатурки, который безуспешно пытался сдвинуть с места, и принялся орать:

– Стерва! Корова! Сука! – каждое из этих ругательств он выкрикивал писклявым голоском, беспомощно потрясая над головой крепко сжатыми кулачками. – Да как ты… Да я тебя… Да ты мне…

И дальше в том же духе. Видимо, отец и дочь хорошо понимали друг друга, если Шихин мог позволить себе изъясняться исключительно ругательствами, междометиями и малоосмысленными словосочетаниями.

Очевидно, его гневные выкрики можно было бы перевести следующим образом:

«Я крайне недоволен тем, что ты мне помешала. Особенно мне неприятно, что ты воспользовалась моим слабым физическим состоянием и предполагала, что я не смогу разгрести завалы, которые ты устроила на крышке погреба. Когда мне представится случай, я тебя накажу!»

Но Маша почти не отреагировала на оскорбления и невнятные порицания.

Девушка лишь внимательно посмотрела на отца, желая определить степень его опьянения на данный момент, тяжело вздохнув, отстранила Шихина, словно он был неодушевленным предметом, и принялась доделывать работу, которая оказалась не по силам ее отцу.

Маша раскидала завал в считанные минуты. Глядя, как она управляется с тяжелыми балками и кирпичами, я еще раз смогла убедиться в недюжинной физической силе младшей Шихиной. Это в соединении с ярко выраженным инфантилизмом – если не сказать больше, умственной отсталостью – создавало довольно трогательное впечатление. Наверняка Маша была преданной подругой, хотя и воспринимала жизнь через призму своего искаженного сознания.

Откатив последнюю бочку, Маша отряхнула руки, вытерла их о какую-то тряпку, висевшую на гвозде, и решительно заявила, обращаясь к отцу:

– Аня уходит.