Все продается и покупается

Череп, найденный мальчишками в заснеженном овраге у подножия резиновой горы и отобранный у них Женечкой Стихарем, очень не понравился Аркадию Трегубову. Вида он, правда, сразу не подал, проявив выдержку, но от Сергея Ивановича Желудева, которого Стихарь, не мудрствуя лукаво, называл просто Желудем, не укрылась прикушенная губа и быстрый, брошенный искоса взгляд начальника. Аркадий долго стоял над ведром, куда, порядка ради, Сергей Иванович закатил череп еще до его приезда. Удалить с концами до приезда хозяина не решился – Женечка мог рассказать Губастому о находке, и тогда не миновать грозы. А так, может, и пронесет господский гнев мимо. Не он же, Желудев, виноват в этом безобразии. Во всяком случае, не он один.

– Обрадовали! – подал наконец голос Аркадий, наклонился, взял эту гадость в руки и повернул обратной стороной, той, в которой зияла здоровенная дыра, ободранная по краям чем-то достаточно тупым и твердым. Чем – знали они оба.

Не говоря ни слова, Аркадий прошел в комнату и положил череп на стол. Из-за отсутствия нижней челюсти и пролома в затылке он устойчиво держался на ровной поверхности. Череп лежал лицевой стороной кверху, пялясь темными глазницами в бетонные плиты низкого потолка. Сергей Иванович не только не возмутился, но даже оробел, настолько преобразилась комната сразу, как только появилось в ней этакое украшение. Повеяло какой-то средневековой чертовщиной и детскими ночными кошмарами. Захотелось бежать из этой тишины или говорить без умолку. Желудь выбрал второе.

– Летний, Аркадий Дмитрич, никак не позже. Сами видите, изнутри очиститься успел, как выскоблен.

Аркадий покивал быстро и коротко, сел на стул и уставился на Желудя, так и застывшего на пороге. В телевизоре, приткнувшемся на стеллаже, какие-то разнаряженные в пух и прах девицы задирали выше головы голые ноги. У Сергея Ивановича заныла поясница и зачесались ладони.

– Летний, – со вздохом повторил Аркадий. – Это надо же, летний! Так сколько же мне еще таких сюрпризов ждать, когда снег сойдет? Или повеситься до весны?

У него покраснели щеки и вздулась жила на лбу, а у Желудя вдруг мелко, погано задрожали колени.

– Отвеча-ать!

Аркадий вскинул над головой кулак, но не грохнул им по столу, сдержался, сцепив зубы, плавно опустил, положил рядом с черепом. Впервые видел Сергей Иванович своего руководителя в таком состоянии.

– А чего отвечать? – в высшей степени неожиданно даже для самого себя с дерзким напором ответил Сергей Иванович, и все бы получилось отлично, если б не истеричный взвизг, вырвавшийся у хозяина в конце фразы.

– А того! – Аркадий отвернулся и сплюнул прямо на пол, чего до сего момента не позволял себе никогда, ни при каких обстоятельствах. – Я вас, бичи местные, за это, – ткнул пальцем в костяной лоб, – я вас самих псам скормлю! Если еще раз… еще раз… – Он вдруг вскочил, будто подброшенный нечистой силой, схватил пятерней череп и с диким ревом жахнул его о цементный пол с такой силой, что тот разбился на куски, разлетевшиеся по комнате в разные стороны.

Встряхнув головой, Аркадий шагнул к прижавшемуся спиной и затылком к стене Сергею Ивановичу, но не тронул, прошел мимо, в гараж. Какие круглые глаза у него только что были!

– Убрать! – подал он команду уже оттуда.

Громко хлопнула дверь, ведущая во двор. Больше сдерживаться было не перед кем, и Желудь, давая себе волю, тонко завыл, сползая спиной по стене; потом сел, как свалился, обессиленный, на пол.

Во дворе взвыл мотор «уазика», с рычащим звуком заскребли по снежной корке шипованные колеса. Аркадий Дмитриевич, слава тебе, господи, уезжал отсюда и от греха подальше.

* * *

Наталья оказалась молодой, по-крестьянски крепкой женщиной с румяными щеками и серьезными до настороженности глазами. Открыв дверь, она не сразу впустила меня, а, внимательно рассмотрев, спросила неожиданно тонким голоском:

– Вы к кому? Вы что-то хотели?

– Я Татьяна Иванова. Вам Ольга звонила, просила меня принять и не удивляться моим вопросам, помните?

Но и после такого представления она какое-то время напряженно изучала мое лицо, будто сличая его по памяти с каким-то еще.

По длинному темному коридору она провела меня в большую комнату, перегороженную поперек сдвоенными шкафчиками, какие обычно ставят в заводских бытовках, и показала на стул возле высокого, самодельного стола. Я села. Она устроилась напротив и только тогда соизволила заговорить.

– Я-то думала, что Оля с вами приедет. Никогда ее подруги без нее не заявлялись.

По-моему, ничего она не поняла из сказанного Ольгой обо мне по телефону.

– Я, Наташа, взялась за розыски вашего брата, и ни цветы, ни петрушка мне не нужны.

– Лариона? – в ее глазах засветилось наконец-то понимание. – Да, пропал Ларион. Вы следователь?

Я кратко объяснила ей свой статус, но он ее как-то не заинтересовал. Ну, пусть будет так. Следователь так следователь, я не возражала.

– Ольга говорила, что вы тут живете постоянно.

– Ну не здесь же! – она сделала рукой широкий жест, имея в виду бытовку. – У меня приличная квартирка рядом с оранжереей. Ларик постарался. Куда же его, черта, занесло на этот раз? Вот, действительно, нашли бы вы его, и сказать бы ему пару ласковых, чтобы пил поменьше и от дружков своих любезных подальше шарахался. А то нахамит им, а потом неделями нос здесь показать боится.

Она растягивала слова, словно пела их своим тонким голоском, а я краем глаза следила за ее руками. Суетливыми были ее руки. Они то поправляли темную, туго повязанную косынку; то быстрым движением пробегали сверху вниз по пуговицам ушитого по фигуре синего рабочего халата; то ложились на колени, чтобы через секунду опять подняться к лицу. Волновалась Наташа, не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы это заметить.

Я передернула плечами, как от озноба, и попросила:

– Не сочтите за бесцеремонность, соорудите чайку, пожалуйста. Горяченького. Что-то пробрало меня, пока сюда добиралась. – «Кофе вряд ли здесь водится», – подумалось мне.

– Ой, да конечно! – обрадовалась она. – Да что это я! И чайник вскипел недавно. Сейчас я его еще немного…

Она встала и, перегнувшись через стол, раздвинула шторы на небольшом окне, впустив в комнату предвечернее солнце. Янтарным цветом засияли морозные узоры на его стеклах.

Быстро собрав на стол, Наталья водрузила на него зеленый эмалированный чайник.

– Вам покрепче или как? – осведомилась она, берясь за большую алюминиевую кружку с заваркой. – Чай готовить меня еще в Казахстане научили. Попробуете – оцените. Даже из нашего, никуда не годного порошка можно такую прелесть сделать!

Отвратительным оказался ее чай по-казахски, хоть был и не из порошка приготовленным, а из приличного, крупнолистового сбора. Однако такого варенья я действительно нигде до сих пор не пробовала и удивилась нежному, ни на что не похожему вкусу.

– Из чего это? – спросила я ее, бесцеремонно запуская ложечку в банку, в красное, прозрачное, с полурасплывшимися дольками желе.

– Из помидоров! – ответила Наташа гордо. – Нравится?

– Очень. Ничего, что я вот так, ложками?

– Господи, да сколько угодно! А то вы сами не знаете, как приятно, когда другим нравится твоя стряпня!

Лед между нами тронулся и сошел окончательно, когда я записала для себя рецепт варенья из помидоров, продиктованный Натальей по памяти аж в трех вариантах: без прибамбасов, с апельсиновыми корками и с добавлением протертой на мелкой терке моркови. Сделала я это без тени лицемерия – варенье действительно было великолепным.

– Наташ, что ты там про взамоотношения Лариона с друзьями говорила? – спросила я, подливая в кружку ее чайной бурды.

– Сболтнула, не подумав, – попыталась женщина уйти от ответа, но это ей не удалось. Я мягко, но с приличным нажимом потребовала от нее ответа.

– Совсем рядом с нами, вон там, – она показала в сторону двери, – псарня. Нет, какая же милицейская, если у нее хозяин есть? Ларик с ее хозяином, а в последнее время особенно, как на ножах живут. Какие-то деньги делят, что ли. Ой, да не знаю я толком! Никогда не интересовалась чужими делами, просто слышала, как они по телефону переругивались, да раз или два Аркашка этот сам сюда приезжал.

– Аркадий? – перебила я ее. – Трегубов?

– Не знаю, не знаю, сколько он там «губов», а только каждый раз их разговоры лаем заканчивались.

– Наташ, я прошу тебя, припомни все, что сможешь! Как выглядел этот Аркашка, о чем они разговаривали, кто ссориться начинал? Это важно!

– В глаза-то, так чтобы рассмотреть, я его видела всего-то однажды. Недавно совсем, уже холода стояли. Мужчина как мужчина. В пальто, правда, не в куртке, но сейчас многие так ходят. Особенно кто побогаче или казаться таким хочет. Длинное пальто, до пят почти, с во-от такими плечами и широкими рукавами. Темное. И еще, без шапки он был и нараспашку, несмотря на холод. Шарф на шее. Длинный, до колен, с бахромой на концах.

Она задумалась, припоминая.

– А ведь не старый он, но какой-то… – подумав еще, определила, нашла она нужное слово: – Бывалый. Ларион по сравнению с ним мальчишка. Говорили они здесь, за стенкой, потому и слышала, особенно как орать начали. Ларик орал, а тот лишь бурчал и крикнул только в самом конце. Не получишь, мол, в этом месяце нисколько и не надрывайся, никто тебя не боится. И в будущем, мол, посмотрим на твое поведение, платить ли! Ларион тогда аж взвился! На визг перешел, ей-богу. Аркашка же смеялся, басом так, громко.