Не будь таким серьёзным! иронические рассказы

Поднимаясь по лестнице, она лихорадочно придумывала законный повод к растрате десяти копеек, но так ничего путного в голову не пришло, и Маруся нажала на кнопку звонка в ожидании неприятного разговора.

Десять копеек – это много. На них можно купить шарик мороженого. Или десять коробков спичек, или три стакана газированной воды с сиропом и один без сиропа, или два раза проехать на автобусе – да хоть из одного конца города в другой! Или в школьной столовке купить пару пирожков с повидлом. Да много чего можно. Но Маруся ничего этого не покупала, на автобусах не каталась и мороженого не ела.

Дверь открылась, и озабоченная тётя Женя забрала у Маруси бидончик со словами: «Сдачу положи на буфет». Уф! Кажется, пронесло, там всегда какая-то мелочь лежит, подложу свою до кучи – успокоилась Маруся и пошла в комнату. Там за письменным столом сидела сестра Оля и учила историю. Как назло, на буфете не было ни одной монеты! Если просто положить деньги, тётя Женя пересчитает и увидит недостачу. Ещё на Олю подумает. И Маруся с зажатыми монетами в руке пошла на кухню. Она решила просто начать говорить, а там само сложится.

– Тёть Жень, у меня десяти копеек не хватает, – произнесла Маруся внезапно осипшим голосом.

– А куда ты их дела? – без интереса спросила тётя Женя. Она ставила в духовку пирожки и не взглянула на Марусю.

– Я… мне… так получилось, я отдала их одной бедной, больной женщине – пролепетала Маруся, понимая, что врёт неубедительно.

– У тебя их попросили? – тётя Женя уже закончила с пирожками и внимательно глядела на Марусю, стоя у окна. И то, что она не подходит и не проверяет сдачу, и то, что говорит из дальнего конца кухни, ничего хорошего не сулило.

– Нет, но я сама увидела, что она в них очень нуждается, – голос Маруси снизился до шёпота.

Тётя Женя ничего не ответила, стала вытирать клеёнку на столе, переставляя поочерёдно то солонку, то чайник. Она наклонила голову, и Марусе был виден только её лоб с двумя вертикальными морщинками. Наконец она посмотрела на Марусю сиреневыми от бликов газовой горелки глазами и спросила: «А я знаю эту бедную женщину?»

Маруся замотала головой, одновременно хлопая глазами, что, безусловно, означало крайнюю степень смятения.

– Её зовут Зоя? – спросила тётя Женя с чуть заметной улыбкой.

Тут Маруся не выдержала и заплакала. Хотя тётя Женя явно не собиралась её ругать, было очень обидно от её улыбки. Но тётя Женя ведь сама не раз говорила про Зойку: «Бедная женщина», а иногда добавляла: «Больная на всю голову», если та кричала на покупателей. Так что нисколько Маруся не соврала: отдала бедной, больной женщине, то есть Зойке. Ну, не то чтобы сама отдала, а назад не потребовала. Так что сказала правду. Или почти правду.

Бабушка говорит, это хуже, чем ложь. Не понятно, почему хуже. Ложь – она явная неправда, что в ней может быть хорошего? Потому что «почти правда», объяснила бабушка, выдаёт себя за настоящую правду, претендует на её место и на её уважение. Люди привыкают, что можно немного слукавить в мелочах, и это всё равно считается правдой.

Но и сами взрослые тоже не всегда правду говорят, даже тётя Женя. Если и не врут в открытую, всё равно где-то да присочинят. Вот и получается «почти правда». Вчера, например, на бабушкин вопрос, почему так долго ходила в прачечную, тётя Женя про очередь рассказывала, про путаницу с квитанциями, а про дядю Шуру, с которым во дворе, где прачечная, чуть не полчаса проболтала, ни слова. Вот и получается, что всей правды она не сказала. Маруся не сомневается, что очередь и что квитанции, но это всё слова, а их с дядей Шурой на скамейке она сама видела, возвращаясь от Таньки Касимовой, которую по арифметике подтягивает, как прикреплённая.

Вот опять же Танька. Маруся, конечно, с ней занимается, но не каждый раз. Вчера, если честно, они смотрели по телеку «Человека-амфибию», пока Танькина мама с работы не пришла. Танька, та вообще не стесняется врать: только ключ в замке, она телевизор – чик! – выключила, быстренько в тетради стала писать что ни попадя, а Марусе учебник в руки сунула. Вверх ногами. Да ещё и говорит матери: «Мы с Марусей так устали, можно нам погулять?». А сама, как только вышли на улицу, ручкой помахала и бегом в соседний двор, к братьям Мухиным из старого флигеля.

Тёте Жене тоже приходится изворачиваться, и Маруся её вполне понимает и не осуждает, не насмехается. У неё на работе начальница, Кирилловна, любит «красивые отчёты». Чтобы в папочку листки были вложены, прошиты и пронумерованы. А главное – титульный лист! Обязательно с рисунком или аппликацией. Содержание её не интересует нисколько. А тётя Женя называет это мишурой, для неё только дело важно, а не дурацкие обложки в цветочек. Но теперь Оля навострилась эти титульные листы варганить за полчаса, и тётя Женя спокойно подшивает их в отчёт. Кирилловна её даже в пример ставит, любуясь очередным Олиным творением.

Так что жизнь вокруг полна полуправдой, почти правдой и разным враньём. А правды уже никакой не бывает. Как говорит бабушка, перевелась.

Исторический момент

– Завтра приходите в белых передниках, а мальчики в белых рубашках. Будем фотографироваться классом. Да, Гуменная, белый бант можно, но только белый, а не голубенький или розовый, как в прошлый раз.

Марьиванна собирала тетради в большую клеёнчатую сумку: домой, проверять. Журнал уже был в руках Мишки Мухина, который дежурил в этот день, и Марьиванна поглядывала на него с подозрением – может утащить и переправлять свои двойки. Но Мухин был не в настроении, наверно, заранее переживал из-за отсутствия белой рубашки. Может завтра и вовсе не прийти, «заболеть», чтобы не портить классную фотографию своим непраздничным видом.

У Маруси это фото будет первым. В прошлом году, когда всех фотографировали, она была в санатории, но фотографию класса всё же получила. Правда, без себя. Зато она узнала, как распределяются места. В первом ряду сидят – или стоят, это зависит от фотографа – самые маленькие ребята. Во втором ряду, посередине – Марьиванна, а с боков двое отличников. Если их больше, то остальные – в третьем ряду по центру, над Марьиванной. Чтобы она вся-превся была в отличниках. Вправо и влево от отличников выстраиваются хорошисты, а троечников и двоечников ставят по краям, где больше всего искажаются лица. По всему Маруся должна быть где-то рядом с Марьиванной.

Она очень ответственно готовилась к съёмке. Уговорила тётю Женю купить две новые капроновые ленты: прозрачно-белые, с узкими шершавыми полосками по краям, придающими бантам особую упругость. Бабушка выгладила её белый передник, к сожалению, простой, без оборок и кружев. Зато воротник и манжеты пришили Олины, в дырочку и с вышивкой гладью. Когда Маруся утром одевалась и посмотрела на себя в зеркало, ей очень понравилась эта нарядная девочка с двумя косичками в воздушных бантах и небольшой вьющейся чёлочкой, которую она самовольно вечером выстригла, за что получила от бабушки нагоняй. Но ничего поделать уже было нельзя, и тётя Женя накрутила чёлку щипцами к неудовольствию бабушки и радости Маруси.

Был один спорный и весьма существенный момент – очки. Как фотографироваться: в очках или без них? Очки были круглыми, в тонкой, чёрной оправе и придавали Марусе сходство с кукольным Телевичком. В оптике бабушку уверили, что такая форма и крепление дуг пружинистыми, похожими на жёстких червяков заушниками – самая надёжная. Фотография должна отображать историческую правду, сказала бабушка. Вот пройдёт двадцать лет, ты посмотришь на неё и вспомнишь, что когда-то носила очки.

Считалось, что с помощью очков можно полностью исправить Марусино зрение, довольно плохое. Подбор очков занимал много времени, потом стёкла делали на заводе, иногда что-то не получалось, их переделывали. Поэтому у бабушки в буфете на всякий случай хранилась вторая пара очков, точно таких же. Но польза пользой, историческая правда – тоже вещь хорошая, а красота? В очках Маруся была смешной, и конечно, они никак не сочетались с её нарядом. Нет, уж лучше без очков.

Фотографировались после уроков. Марьиванна куда-то надолго уходила, а фотограф вместе с Валеркой Григорьевым, старостой класса, пытались расставить всех в соответствии с правилами. Фотограф всё хотел перемешать мальчиков и девочек, вытаскивал двоечницу Зинку Грузнову в самый центр из-за кошачьего личика и высокого роста. Когда же Валерка предъявил всех отличников, включая себя, лицо фотографа приняло задумчивое выражение. Отличников было пятеро, и если Маруся, Наташка Нетупская, Лариска Шишкунова и сам Валерка были высокими, почти одного роста, то Оля Виноградова, которой пятёрки бессовестно натянули, смотрелась дюймовочкой.

Решив подождать Марьиванну, чтобы разобраться с отличниками, фотограф стал расставлять хорошистов. Дело пошло и, хотя троечники всё же проникли в их ряды, общая картина быстро сложилась. А тут появилась и Марьиванна с нарисованными тонкими бровями, ротиком-вишенкой и лицом белым, как у гипсового метателя диска, стоящего на лестнице у физкультурного зала. На ней была шёлковая, с пышным гипюровым жабо блуза, а волосы ровными волнами разбегались по сторонам от прямого пробора и пропадали за ушами.

Волны сделаны щипцами, догадалась Маруся, трогая свою чёлку и прикидывая, где её поставят: вряд ли сбоку от Марьиванны, скорее за ней. Тогда они с Наташей Нетупской и Ларисой Шишкуновой будут втроём в самом центре! И тут Марьиванна будто забыла о правилах. Она поставила справа от себя Олю Виноградову и Наташку, а слева Валерку и Лариску. Под Виноградову пришлось подложить два тома Большой Советской энциклопедии, спешно принесённых из библиотеки. Марусю, оставшуюся отличницу, Марьиванна отправила в третий ряд, к себе за спину.

Фотограф вдруг сказал, что ему надоели эти табели о рангах, его задача – сделать хорошее фото, которое не стыдно показать другим, не знающим ни об успеваемости, ни о поведении учеников. И вытащил Юрку Гришина – единственного в классе второгодника, зато высокого, белоголового, с нахальной и смелой улыбкой, к тому же свежеподстриженного под полубокс.

И что самое невероятное, Марьиванна с этим согласилась, и Юрку поставили рядом с Марусей. Они должны были смотреть в светлое будущее, слегка выставив вперёд левое (а Маруся правое) плечо. К ним уже по бокам пристраивались хорошисты, и фотограф, подкручивая объектив, произносил последние команды.

Что же это такое? Как Маруся могла оказаться в паре с двоечником и даже второгодником? И всё это над головой Марьиванны! Раз так, плевать на красоту! Да здравствует историческая правда! И Маруся молниеносным движением вытащила из кармана очки, нацепила их на нос и устремила бодрый взгляд в будущее, вернее, на верхнюю полку книжного стеллажа.

Когда фотографии были напечатаны, Маруся болела и поэтому избежала скандала. Навестившие её Лариска с Наташкой, прыская в кулак, передавали в лицах, как фотограф принёс множество дублей, как Марьиванна пыталась из них выбрать что-то путное, сердилась и обвиняла фотографа в недосмотре. Он в ответ блеял, как баран, повторяя: «Ну не-е-ебыло этого, не-е-ебыло».

– Так откуда взялось?! – повышала голос Марьиванна.

– Не-е-е-зна-а-а-ю, – продолжал блеять фотограф, – это всё ваши отличники.

Лариске удалось стянуть шесть забракованных проб, которые остались лежать на подоконнике, и девочки стали разглядывать снимки, поминутно заваливаясь от смеха на диван и сползая с него на пол. «Это всё из-за тебя, Маруся», – хохотала Лариска, а более серьёзная Наташа предрекала последствия.

Только на одной фотографии Маруся получилась нормально: она с интересом что-то рассматривала на горизонте, но у Марьиванны, как назло, были закрыты глаза. Все остальные пробы были одна хуже другой. То очки на Марусином лице сидели так косо, будто их кто-то пытался смахнуть, что объяснимо, учитывая скорость их перелёта из кармана передника на нос. То Маруся, одна-единственная из класса, улыбалась во весь рот, словно в дверь заглянул Олег Попов, при этом её очки блеснули, и глаз не было видно. Один кадр страшно портила Марусина улыбка, якобы таинственная, но в то же время безумная, которая смотрелась особенно дико рядом с суровой мрачностью Юрки Гришина и благостным, полным всепрощения и доброты, ликом самой Марьиванны. Остальные снимки отличались только степенью дебильности Марусиной улыбки и свирепым, прямо-таки кабаньим выражением Юркиного лица.

Да, подсуропила ты ей, сказала Оля, увидев фотографии. Надо было тебя рядом с Марьиванной поставить, чтобы она следила за тобой. Как будто Маруся уж такая глупая или озорная, что за ней надо следить. Просто запечатлели исторический момент!

Зверинец Мухина

Маруся стояла в коридоре у окна, лицо пылало, губы дрожали, рука в кармашке передника мяла записку. Её, отличницу, примерную ученицу, с позором выставили из класса! Из-за какой-то ерунды! Всё Мишка Мухин со своими тайнами: передай Касимовой, только никому ни слова. И записку сунул под партой.

Ещё пятнадцать минут до звонка, она стоит в пустом коридоре, где в любой момент может появиться завуч или даже директор Ксения Борисовна. Что она им скажет? Что Мариванна выгнала её с урока за плохое поведение? Это невозможно произнести. Что у неё заболела голова, и учительница разрешила ей выйти из класса? Могут проверить или, чего доброго, сразу отправят в медпункт.

Эти братья Мухины – позор школы, так завуч сказала Ксении Борисовне, когда Маруся ходила в учительскую за журналом. В тот день она дежурила, и приносить Марьиванне журнал перед уроком было её почётной обязанностью. Никогда она себе не позволяла заглянуть в журнал по дороге в класс, как это делали другие. Да это было ей не нужно – одни пятёрки по всем предметам.

У Мишки в шестом классе учится брат Федя. Вообще они мальчишки не плохие, не дерутся, девчонок не обижают, даже всегда уважительно вперёд в дверях пропустят. Но учиться не хотят, еле ползут из класса в класс на горе их маме, которая воспитывает ребят без отца. Может, поэтому Маруся к Мишке так снисходительна… Настолько, что сама вызвалась подтянуть его по русскому.

Вообще-то его надо бы подтягивать по всем предметам, кроме физкультуры, но с русским и литературой – просто завал. Как можно, учась в третьем классе, делать по тридцать, сорок ошибок в диктанте! Ладно бы нарушил правило – написал вместо «о», к примеру «а», тогда ещё можно было бы исправить дело. Но Мишка просто путал буквы, и получалась сплошная галиматья. Его последнее достижение: «Курда нессы рева стой годы», что должно означать: «Куда несёт река свои воды». Мальчишки из класса узнали про эту хохму и подкалывали Мишку: «Не ссы, рёва».

Мишка, действительно, мог заплакать из-за какого-нибудь пустяка, причём сразу горько и бурно, так что до стоящих напротив долетали брызги слёз. Его и на медкомиссию посылали, вроде даже вместе с братом, хотели их в спецшколу определить, но пожалели мать. Тем более что Мухины – безобидные и не вредные, урок вести не мешают и по-своему способные. Федька уже на районных соревнованиях занял третье место по метанию снаряда, да и Мишка по физкультуре имеет крепкую четвёрку, а на труде сделал скворечник лучше, чем их мастер, Пётр Никодимыч.

Мариванна слегка удивилась, что Маруся сама предложила помощь. Другие прикреплённые: Оля Виноградова и Любка Кондрашова – отказались от него после первого или второго занятия, а на вопрос, в чём причина, отвечали: тупой он. Мишка, узнав про Марусино решение, сильно обрадовался, кинулся жать ей руки. Но Маруся убрала их под передник и строго сказала: «Завтра после уроков начнём заниматься».

Наверно, на Марусю повлияла Мишкина слезливость. Это всё из-за папы, который ушёл от них в другую семью, тоже с двумя детьми, только девочками. Ей захотелось что-то сделать для Мишки и даже, возможно, подружиться с ним. Если он, конечно, начнёт мыть руки, пёстрые от чернил, с обломанными ногтями и мохнатыми заусенцами. И ещё Маруся хотела посмотреть, как живут братья Мухины, потому что услыхала от Любки, что у Мухиных не квартира, а зверинец.

Мишка жил в уцелевшем после войны трёхэтажном флигеле из тёмного кирпича, который со всех сторон окружали новые «сталинки», светло-серые, с большими окнами. И Маруся подумала, что этот флигель, как и сам Мишка, выглядит рядом с правильными, новыми домами неуклюжим, напоминая про голод, войну. Наверно, флигель скоро снесут, а на освободившемся месте разобьют сквер или детскую площадку. Мухиным дадут новую квартиру где-нибудь в Ульянке, Мишка покинет школу, и они никогда больше не увидятся.

Он шёл первым и рассказывал Марусе про успехи брата, про кино, которое пойдёт вечером смотреть к соседям, и Маруся поняла, что он старается отвлечь её от тёмной и грязной парадной, провонявшей кошками и отходами кухонь, от ободранной двери с шеренгой звонков, от слишком длинного и узкого коридора. Мишка открыл ключом дверь комнаты и, пока Маруся снимала пальто, возился с этой дверью, щёлкая замком.

Комната оказалась светлой, почти квадратной, с двумя окнами, выходящими во двор с большой старой липой. Маруся достала письменные принадлежности: ручку со стальным пером, чернильницу-непроливайку, листок бумаги в косую линейку. Всё это она разложила перед Мишкой и принялась диктовать из своего любимой книжки Николая Носова «Приключения Незнайки и его друзей»:

– В одном сказочном городе жили коротышки. Коротышками их называли потому, что они были очень маленькими…

Видимо, раздался какой-то слабый звук, потому что Мишка весь застыл, как бы к чему-то прислушиваясь. Потом посмотрел в окно и вдруг разом поник, помрачнел и произнёс невнятно: «Ну, щас начнётся». Или Марусе это почудилось, а он перечитывал свой косноязычный диктант? Настала тишина, Мишка по-прежнему сидел надутый и молча вырисовывал всякие финтифлюшки вместо того чтобы писать. И вдруг за стеной раздался грохот и одновременно страшный крик, как будто кому-то на голову свалился шкаф. И опять стало тихо. Мишка покраснел, опустил голову, и Маруся заметила слезу на его реснице.