Не будь таким серьёзным! иронические рассказы

Необязательное чтение. сборник рассказов
Марина Важова

Истории, которые случаются с людьми, жаждут стать бессмертными. Они окружают, шепчут и даже требуют на разные голоса: возьми нас, ну что тебе стоит! Ты же умеешь выразить словами, то, что словам не поддаётся. И он уступает. И тогда появляются большие и маленькие рассказы, по разным поводам, иногда совсем без причины и даже вопреки обстоятельствам.Но там, за дверью, продолжают шептаться, тихонько стучать: про нас, про нас не забудь, мы давно уже ждём.И он вздыхает: жизнь так коротка…

Необязательное чтение

сборник рассказов

Марина Важова

© Марина Важова, 2019

ISBN 978-5-4496-2245-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Необязательное чтение

Вообще это можно и не читать. Я сам не знаю, для чего пишу. Наверно, чтобы не забыть. Потому что иногда такое случается, что с удовольствием бы и припомнил, но припомнить не получается, потому что – провал. То есть стёрто напрочь: ни следа, ни намёка. А так в любой момент могу открыть тетрадочку (прошу прощения – файл, это я так, фигура речи – про тетрадочку), а там в хронологической последовательности всё изложено. Ну, может не в хронологической, а как-нибудь иначе, по темам или интересам. К примеру, смешное. И читай-вспоминай все смешные случаи, хохочи до колик, друзьям пересказывай, пусть они тоже посмеются.

Вот и вы сейчас читаете. Но это вовсе не обязательно. Можете бросить эту книгу! Или что вы там в руках держите? Электронную книжку? Тогда бросать не надо, просто закрыть поскорее и что-нибудь другое, более важное, загрузить. К примеру, классиков.

Я вот люблю читать классиков. Они как-то отлежались и настоялись, крепость слова у них особенная. Не то, что порой в руки попадается. Мумриков, к примеру, попался. Дай, думаю, прочту, что там этот Мумриков пишет, да ещё публикует, несмотря на фамилию.

Ну, и читаю:

«Грета подошла к кровати и, не отрывая взгляда от моей поднимающейся и опускающейся груди, начала медленно раздеваться. Сначала она сняла через голову юбку, а сама всё глядит пронзительным взглядом, потом нервными пальцами стала расстёгивать блузку, и пуговицы покатились по полу. Мне показалось, что это упало и рассыпалось моё сердце…»

Нет, невозможно такое читать. Откуда он всё это взял, ей богу? Просто на ходу что-то навалял и весьма неумело, без смысла и фантазии. Такое не то что не обязательно, а даже вредно читать!

А вот это:

«В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, словом, все те, которых называют господами средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод».

Правда же, совсем другое дело? Сразу чувствуешь, что с этим господином такой неопределённой наружности, что подойдёт, к примеру, и мне, что с ним непременно всякие интересные вещи происходить начнут. Но ведь Гоголя я читаю не для развлечения, не только сюжет меня волнует – для этих нужд можно и Агату Кристи взять. Читая «Мёртвые души» или, к примеру, «Ревизора», я растворяюсь в таком насыщенном питательном для моей души бульоне, что не сразу, оторвавшись от чтения, могу к трапезе приступить. Как будто вместе с автором – или его героем – и стерляжьей ухи с налимами попробовал, и щей со слоёным пирожком отведал, заедая всё это расстегаем или кулебякой. Даже если там ни слова про еду – всё равно сыт. Такое это чтение. Пища, так сказать, для сердца и ума. А другую книжку без яблока или бутерброда и прочесть невозможно. Есть и такие сочинения, что только под обед из трёх блюд усваиваются. Но до этого я никогда не доходил.

«Мёртвые души» я читаю каждый год. Это не потому что забываю, а традиция у меня такая. Уже лет двадцать так повелось, и ничего с этим сделать не могу. Пробовал неоднократно хотя бы годик пропустить. Никак! Паршиво так на душе становится, как будто за свет три года не плачено или в новостройки жить переехал. Обычно где-нибудь в конце октября на меня это накатывает, когда на улице становится довольно мерзко и весь резон в домашнем тепле вечер коротать. Как-то непроизвольно открываю книжный шкаф, беру с полочки первый том «Мёртвых душ» – второй, недописанный и якобы сожжённый, у меня тоже есть, но его я читаю мало. Достаю, значит, книгу с третьей полки, она всегда справа стоит, между «Над пропастью во ржи» Селленджера и двухтомником О. Генри. Как в руки возьму, сразу успокаиваюсь, такая тихая радость наступает, всё на места становится. Как будто встретился с давним и близким другом, с которым вместе и помолчать, и поговорить приятно.

И что интересно, ведь чуть не наизусть знаю некоторые места книги, а читаю так, будто впервые. Такое к груди тепло подступает, когда к этим драгоценным фразам подберусь: здравствуйте, дорогие вы мои, давненько не виделись! И ещё заметил: как книжка подходит к концу, ни сожаления, ни боли утраты не испытываю. Хорошо так, светло на душе. Наверно потому, что твёрдо знаю – это не конец. Что минет год, всякие события произойдут, может быть, хорошие, а скорее всего, и не очень, только книжка будет меня ждать всё это время, поживать своей тихой бумажной жизнью между Селленджером и О. Генри.

Мне тут сестра Нюра говорит: сдай ты свою библиотеку букинистам, от твоих книг – одна пылища и место занимают. И вообще незачем деньги на книжки тратить, теперь всё, что хочешь, в интернете есть, читать – не перечитать. И глаза портить не надо, всё тебе прочтут хорошо поставленные голоса артистов. Аудиокниги, мол, сейчас все интеллигентные люди слушают. Стоишь в пробке, а тебе голосом Валентина Гафта излагают всю подноготную Евгения Онегина. Время даром не теряешь, и зрение не садится.

Хорошо, что мы с сестрой раздельно живём, а то бы я стал серьёзно переживать за судьбу моей библиотеки. Ну, как приду с работы, а на месте книжного шкафа – домашний кинотеатр, о котором она мне все уши прожужжала. А что, в моей коллекции есть довольно редкие экземпляры, так что они вкупе со шкафом 19 века вполне могут обернуться в этот её кинотеатр, а то и в два.

Но я бы сразу повесился, клянусь!

Только среди этих полновесных стен я могу предаться самой пагубной, всепоглощающей страсти. Вся моя небольшая комнатка, пропитанная дыханием, разговорами, скорбями, сокровенными мыслями, голой правдой и блестящей выдумкой, – она не оставляет мне выбора. Каждый Божий день, вернувшись с работы и наскоро перекусив, я добровольно, с ничем не оправданным рвением, усаживаюсь в кресло и тотчас впадаю в транс. Иногда и до дому не успеваю дойти, как меня накрывает волна, и в голове так отчётливо, будто кто приёмник включил…

Ведь я сам никогда, ни строчки – Боже упаси! Я – счастливый невольник редкого и непостоянного порока: улавливать и фиксировать. Бывает – тишина. Жду час, другой, бездумно постукиваю по кнопкам – и что-то блеклое, непроизносимое выползает на экран. Тогда я отступаю и с чувством исполненного, но не выполненного долга иду к шкафу и теплом руки безошибочно выбираю вечерний утешительный приз.

Но если повезёт, если тонкая ниточка забьётся азбукой морзе, выдавая пульсирующие точки-тире, тут уж мой час не зевать, ничего не перепутать, и пока пока меня колотит нерв настоящей жизни, успеть, успеть…

Я – раб слова. Простите меня.

Рассказы про Марусю

Он и Они

***

С раннего детства Маруся слышала от бабушки: «Он всё видит». И много лет с опаской смотрела на тёмное пятно в углу, над бабушкиной кроватью, еле различая землистый овал лица и поднятую в локте руку. Он – это бабушкин Бог, только она из всей семьи разговаривает с ним и даже чего-то просит, стоя на коленях и поминутно крестясь – молится. Мама в такие минуты старается уйти на кухню, а при отце бабушка никогда не встаёт на колени и даже в угол не смотрит. Чтобы его не сердить. Ведь он промолчит, скулами играя, а потом на Марусину маму срывается, придираясь к разным пустякам.

Папа партийный, зам главного инженера на Балтийском заводе, а партия бабушкиного Бога не любит. Вернее, не признаёт его и другим не велит. Поэтому Марусе долгое время не разрешали носить маленький серебряный крестик даже под платьем. Папа вообще на неделю в общежитие ушёл, когда узнал, что с молчаливого материного согласия бабушка отвела Марусю в церковь и окрестила. Потом, правда, вернулся, но с бабушкой долго не разговаривал, до самой Марусиной болезни.

А когда врачи отступились и разрешили под расписку забрать её из больницы, даже стоял рядом с бабушкой, пока она просила своего Бога помочь внучке поправиться. И Он услышал и потихоньку помогал. К Марусе перестала приходить сестра с уколами, а потом и вставать разрешили, и бабушка впервые сказала за столом громко и решительно: «Надо бы благодарственный молебен заказать за Марусю». Папа нахмурился, но промолчал, а потом Маруся видела, как он доставал из бумажника деньги и, отдавая матери, спрашивал: «Этого хватит?», и мама с бабушкой куда-то ходили, а потом вернулись довольные и принесли торт «Сказка».

Тогда Маруся поняла, что папа всё же признал бабушкиного Бога, но общаться с ним побоялся: вдруг партия всё узнает и выгонит его, как выгнала папиного сослуживца Карпухина? Но тот, вроде, жену с ребёнком бросил, чем опозорил партию. Папа, конечно, партию не позорит, но лучше всё же делать вид, что Бога нет.

Одно время Маруся только об этом Боге и думала. Решила, что будет его любить и слушаться во всём. Даже сшила из листков отцовской миллиметровки маленькую тетрадочку, в которую, высунув язык, вписывала молитвы из бабушкиной чёрной книги. Стих Лермонтова «Я, матерь божия, ныне с молитвою пред твоим образом, ярким сиянием…» не сомневаясь, тоже вписала. Ведь у Бога, оказывается, как у всех, была мама, которая заступалась перед ним за людей. Он сердился и наказывал, а мать ему: «Пожалей, не со зла они». И тогда Бог слушался маму и всех прощал.

На обложку тетрадки пошла самая лучшая, присланная тётей Зиной из Болгарии переводная картинка с за?мком, увитым розами. Под ней Маруся написала цветными карандашами «Богу от Маруси». Тетрадочку ту прятала даже от бабушки, полагая, что это её личное дело с Богом, который был уже не только бабушкиным, но и Марусиным.

Потом Маруся готовилась стать пионеркой, и от Бога пришлось отказаться. Иначе было никак. Пионервожатая прямо спросила: ты в бога веришь? И так при этом презрительно скривилась, что Маруся, не задумываясь, помотала головой и даже прыснула, мол, глупости спрашивают. Уже после, когда ей повязали новенький красный галстук, Маруся привычно прошептала: «Слава тебе Гос…» и осеклась, не услышал ли кто. Шла домой, и почему-то радости уже не было. Вспомнила, как бабушка говорила: «Пётр трижды отрёкся от Христа и был им прощён». А она не отрекалась. Подумаешь, соврала. Простит, наверное.

Маруся повеселела и, подходя к парадной, оглянулась по сторонам и сказала: «Господи, прости, что вожатую обманула». И добавила с чувством: «Я тебя никогда не предам, не бойся!»

***

Мама и бабушка часто говорили: «Зачем они эту денежную реформу устроили?» или: «Разве они знают, какая завтра будет погода? Врут всё, дождь идёт, а они говорят: облачно с прояснениями». Эти разнообразные они постоянно вмешивались в жизнь, что-то неожиданно меняя, обещая, приказывая. Хорошего от них никто не ждал. Даже папа, который старался помалкивать, один раз всё же вскричал: «Что они там все, обалдели, что ли?! Последний день пусковых испытаний, а они всех на уборку!», но потом махнул рукой и сказал непонятное: «Всё равно в доке два месяца стоять», – и уехал в Волосово убирать картошку. А был конец октября, морозцы прихватывали, и Маруся поняла, что они опоздали и картошку соберут мороженую.

Бедные они, толком ничего не могут, всё переделывают по несколько раз, всюду опаздывают. И от стыда врут без конца. Мол, досрочно сдали дом, а там ни пола, ни дверей. Или вот лозунг в школе висел: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» Но в магазинах пусто, какой там коммунизм…

Сама Маруся этих людей никогда не видела. Где-то они сидят за тремя заборами и только указания всем дают. Потому что, кого ни спросишь, отчего всё так получилось, ответ один: нам приказали. Эти, которые на виду, получаются ни в чём не виноватые. А до тех, главных, не добраться нипочём.

Мама один раз письмо написала о протечках в квартире, и письмо это направила сразу в три адреса – так её научили на работе, чтобы вопрос был на контроле. Вот уже третий год она отовсюду получает ответы и подшивает их в коричневую папку. Потолок так и стоит с рыжими пятнами, а весной, как снег начинает таять, набухает тёмной водой, и бабушка подставляет тазы.

Один раз мама с папой спорили на кухне. Папа кричал, что во всём виноваты тунеядцы и пьяницы, а мама возражала, ссылаясь на нерадивость начальников. Вошла бабушка со словами: «Рыба тухнет с головы», и все замолчали.

При чём здесь рыба?

Почти правда

Маруся возвращалась домой с литровым алюминиевым бидончиком молока и никак не могла придумать, что сказать дома. То, что кассирша её обманула, она поняла сразу, лишь увидев в коричневой плоской тарелке кучку мелких монет. Молоко стоит двадцать восемь копеек, значит, сдача с рубля – семьдесят две копейки. В тарелке меньше, это она определила сразу, а, взглянув повнимательнее, уточнила для себя: на десять копеек меньше.

У Маруси был талант: сходу, не считая, видеть, сколько перед ней денег. Мама сказала, что у неё математическая шишка, от отца. Маруся пощупала голову: действительно, сзади выпирал заметный бугорок. Это, конечно, всё объясняло, и Маруся в очередной раз подумала, как много хорошего у неё от папы: каштановые вьющиеся волосы, усмешечка, которую так любила мама, а теперь ещё эта математическая шишка.

– Проверяй сдачу, – недовольно буркнула кассирша, но за спиной уже напирали, и очередь гудела от нетерпения.

Чего проверять-то, и так видно, что денег мало, подумала Маруся, сгребая с тарелки медяки. Уже на выходе она пожалела, что сдрейфила перед крашеной рыжей кассиршей Зойкой, которую тётя Женя называла хабалкой. Вот что теперь делать? Тётя Женя прекрасно знает, что Марусю не обсчитать. Сказать правду? Не поверит. А врать взрослым нехорошо. Да и что соврёшь?