Проснись в Никогда

– И куда ты собралась? – спросил Кэннон.

– В Т. Ф. Грин.

Так назывался аэропорт для частных самолетов неподалеку от Провиденса.

– Я забронировала самолет на Гавайи. Вылет через час. Поехали.

– Боюсь, это ровно ничего не изменит, – вмешался Хранитель.

Уитли уставилась на него:

– В конце этого вашего – как его там, пробуждения? – мы будем в самолете, в тридцати шести тысячах футов над Тихим океаном. И что, по-вашему, произойдет? Мы исчезнем из салона, в духе всех этих трюков Вилли Вонки? Или как?

– Сами увидите, – отозвался Хранитель.

* * *

Все отправились вместе с Уитли, кроме меня.

Я не смогла. Я была слишком опустошена, слишком напугана перспективой оказаться так далеко от родителей, в небе, внутри металлической коробки, вместе с ними.

Вместе с ними.

Теперь они стали для меня «ими». Я больше не была одной из них. Если что-то и стало ясно, то именно это: люди, которых я когда-то любила и которым доверяла больше всех на свете, стали для меня совершенно чужими.

В чем я провинилась? Почему я должна очутиться в аду вместе с ними?

Я не могла думать об этом. Вернее, не могла позволить себе развивать эти мысли. Надо было сосредоточиться на текущих событиях. На большее меня не хватило бы.

Я смотрела, как они, в разной степени убежденные, набиваются в джип Кэннона. Каждый, конечно же, думал, что план Уитли – немедленно бежать на запад, на тропический остров, – провалится. И все же они пошли за ней. Из солидарности? В напрасной надежде на то, что план все-таки сработает, что принадлежащий Линде «Гольфстрим-5» с бежевыми кожаными сиденьями и подносами, на которых лежат ломтики манго, прорвется сквозь розовую сахарную вату облаков и унесет их прочь из замкнутого круга, станет той лазейкой, тем потайным ходом, тем пропуском, благодаря которому они вырвутся из этого кошмара?

На негнущихся ногах я спустилась с крыльца и, почти не ощущая струй дождя, забралась в «додж». Уже дав задний ход, я увидела, что Хранитель умудрился высвободиться из пут и стоит на крыльце с окровавленным лицом. Гэндальф льнул к нему, точно обрел хозяина, с которым долгое время был разлучен.

На этот раз старик не произнес ни единого слова. В словах не было необходимости. Улыбка, которой он проводил меня, сказала все.

«Скоро увидимся».

Глава 6

Не спать не получалось.

Мы пробовали. Но сколько бы чашек кофе или банок «Ред булла» ты ни выпил, сколько бы таблеток кофеина или женьшеня ни принял, тело все равно затягивало в бездну сна – самого кромешного сна в твоей жизни. А потом ты оказывался там, где все началось.

В пробуждении.

Покончить с собой тоже было нельзя.

Кип пробовал. Он повесился на ремне БВО Берта в одной из комнат второго этажа. Я его не видела. Мне рассказала Марта. В следующем пробуждении, как обычно, он вновь очнулся рядышком со мной на заднем сиденье «ягуара», целый и невредимый: ни черно-багровых отметин вокруг шеи, ни распухшего лица.

Будто ничего и не было.

– Мы бессмертны, – заявил Кэннон. – Надо захватить Белый дом.

– За одиннадцать целых и две десятых часа? – осведомилась Марта. – Мы не успеем даже доехать до Чикаго, а тем более завладеть свободным миром.

Рассказать родителям. Заявить в полицию. Сдать Хранителя властям. Позвонить на горячую линию психологической помощи. Сдаться в местную психушку и попросить дежурного психиатра сделать так, чтобы завтрашний день наконец настал. Сходить на исповедь. Пожаловаться водителю автобуса, таксисту, замотанной официантке в круглосуточной забегаловке, которая чего только не видела, согбенной старушке в отделе заморозки супермаркета, затаривающейся в промышленном количестве замороженными слойками с пепперони, мужику в кожаной куртке, присматривающему обручальное кольцо в «Кеймарте». Прочитать двести пятьдесят две книжки в разделе научной литературы Уорикской публичной библиотеки и сто тыщ мильонов текстов в «Google-книгах», пытаясь выяснить, не касался ли кто-нибудь из мудрецов вроде Коперника, Аристотеля, Дарвина или Хокинга, хотя бы отдаленно, таких тем, как ошибки во времени, космические залы ожидания, смертельные лотереи в чистилище, человеческие террариумы в аду.

– Напомните, какая тема вас интересует? – переспрашивала меня библиотекарша.

– «Проснись в Никогда».

Она набирала название на клавиатуре, потом качала головой:

– В Библиотеке Конгресса ничего нет.

Мы перепробовали все это еще в начале.

И каждый раз просыпались в том же самом месте, в то же самое время. Мы были как песни, поставленные на бесконечный повтор, как светлячки в стеклянной банке, как крики, нескончаемым эхом отдающиеся в ущелье.

Замкнутый круг повторений противоречит самой сути человеческого существа, и это – скажу с полной уверенностью – совершенно невыносимо. Разум лихорадочно работает, пытаясь опровергнуть твои ощущения. Когда ничего не получается, мозг с поразительной легкостью выходит из строя. Психика – вещь хрупкая. Все равно что детский замок из песка перед набегающей волной. Теперь я поняла, как мало у нас возможностей для того, чтобы контролировать наш мир и вообще что-то, кроме собственных действий, поняла, что моя маленькая жизнь мне не принадлежит. Мы были беспомощными пассажирами, запертыми в космическом корабле, который вращается вокруг Марса. Солнце, небо, звезды… Сколько времени я потратила, глядя на них? Сколько часов провела, лежа в шезлонге у бассейна под проливным дождем и сожалея о том, что я – не они, не сгусток огненного газа? Я согласна была стать жуком, травинкой, чем угодно, лишь бы вырваться из Никогда.

– Проголосуйте, – настаивал Хранитель. – Просто проголосуйте.

Мы голосовали. Разумеется, мы голосовали.

Впервые мы проголосовали вскоре после нашего очередного пробуждения в Никогда. В Сумеречной зоне. В чистилище. В этой адской смеси «Обреченных», «Судьбы», «Последнего героя», «Классного часа» и «Чумовой пятницы». Как только мы его не обзывали – словно оскорбления в адрес неведомых сил, удерживавших нас здесь, могли заставить их передумать.

Собравшись в библиотеке Уинкрофта, точно колоритные персонажи на последних страницах детектива, ожидающие, когда гениальный сыщик разоблачит убийцу, мы уселись в кресла. Уитли разлила по бокалам шампанское. Каждый из нас написал имя того, кого хотел оставить в живых, на клочке бумаги, после чего Хранитель собрал их.

– Консенсуса нет, – объявил он.

Прежде чем приступить к голосованию во второй раз, каждый из нас произнес небольшую речь в попытке убедить остальных, почему именно он, а не кто-то другой заслуживает жизни. Мы были адвокатами в зале суда, выступавшими перед коллегией обвинителей в кольцевой системе правосудия, которая с самого начала выглядела негодной. Были альтруистические выступления (Кэннон), сухие научные выкладки (Марта) и ребячески непосредственные выплески (Уитли). В Уитли неожиданно обнаружилась филантропическая жилка: она поклялась обеспечить все население Африки чистой питьевой водой. Когда настал черед Киплинга, он едва поднялся и тут же упал, в стельку пьяный.

– Вы должны проголосовать за меня, потому что не должны за меня голосовать, – заявил он. – Я ничтожная, никому не нужная скотина.

Последней была я.

Я смогла из себя выдавить лишь то, что я – обычная девушка, рожденная для обычной жизни, но они могут проголосовать за меня, потому что я намерена каждый день совершать добрые дела.

Произнося все это, я остро ощущала, что речь моя звучит так же лицемерно и жалко, как и все, что говорили они. Хуже того, никто из них меня не слушал. Да, их взгляды были устремлены на меня, но внимание их было погребено под тяжестью размышлений о собственной участи: они обдумывали все это жадно и дотошно, точно Горлум, рассматривающий Кольцо, и гадали, реально Никогда или нет.

Я не могла их винить, ведь я сама совершенно расклеилась. В эти одиннадцать целых и две десятых часа я почти каждый раз выла во весь голос, направляясь в Уэстерли, чтобы повидать родителей в «Седьмом небе». Обычно я тайком наблюдала за ними: разговоры приводили к тому, что в следующее пробуждение я начинала безудержно рыдать. Я пыталась объяснить им, что происходит:

– Я попала в автомобильную аварию, и я могу умереть, а это подвешенное состояние между жизнью и смертью называется «Проснись в Никогда», если верить словам одного полоумного старика, который привязался к нам и никак не хочет отвязаться.

Они всегда выслушивали меня. И все же я видела, что мои слова вызывают у них лишь подавленность, наводя на мысль о том, что гибель Джима сказалась на моей психике сильнее, чем они думали, и мне необходима круглосуточная психиатрическая помощь. Поэтому я стала ходить в кино, садясь, незаметно для родителей, в нескольких рядах позади них, пристраиваясь за обширной спиной толстяка в футболке с эмблемой Бруклинской службы возврата книг. Я всегда улыбалась ему, а сама думала: «Ты хоть сам понимаешь, какой ты счастливчик? У тебя есть завтра». Я жевала попкорн, смотрела «Его девушку Пятницу» и выскальзывала из зала до того, как зажигался свет.

Результат очередного голосования ничем не отличался от предыдущих.