Аромат ландыша

После осуждения он лишился возможности учиться в семинарии, потерял вновь обретенное доверие и уважение своей семьи и полностью разочаровался в былом друге.

И вот, выйдя недавно из тюрьмы, Франтов совершенно случайно узнаёт о том, что было абсолютное и непоколебимое доказательство его невиновности. Он в гневе едет ко мне на квартиру, не найдя там меня и узнав, что я на даче, едет сюда. Здесь в хлебной лавке он становится свидетельством воровства и, ослабев от голода, почти помутившись рассудком, наконец встречает меня.

Исполатов сжал голову руками, поморщившись как от сильной боли. А затем, схватив стакан, стал жадно пить воду.

– Да, и забыл сказать, что вора отпустили. Мукомолов смягчился, дело заводить не стали. Закончили на том, что он отдал этому бродяге караваи обратно и радушно приглашал заходить к нему в лавку.

– А Франтов как?! Что же, что же это было за доказательство? Не томи, Поль!

Аглаида Афанасьевна молча подалась вперёд, безотрывно глядя в посеревшее и словно бы осунувшееся от переживаний лицо Исполатова.

– Да, Павел Андреевич, сделайте милость, расскажите нам скорее, что это было, – в один голос сказали Борис Бенедиктович и Владимир Александрович.

VII

В беседке повисло молчание.

Исполатов, отставив стакан, вновь сжал голову руками. Борис Бенедиктович поднялся со скамьи и начал немного нервно прохаживаться. Владимир Александрович смотрел на Исполатова с усмешкой, как на студента, не знавшего ответ на элементарный вопрос. Елена Андреевна добавила себе чай из самовара и пила его маленькими глотками, кончиками пальцев левой руки крепко держа сахарный кренделёк.

На этот раз не выдержала Аглаида Афанасьевна. Волнения прошедшего дня вдруг нахлынули на неё с неожиданной силой.

– Павел Андреевич, ну что же Вы молчите! Это просто невыносимо. Бедный Константин Александрович! Сколько ему пришлось вынести! Можно ли ещё оправдать его? – она почувствовала, что голос не слушается её и почти срывается на крик.

Борис Бенедиктович быстро подошёл к ней и обняв за плечи, успокаивающе прижался губами к её затылку. Это импульсивное нежное движение супруга, которое всегда вызывало в ней ответную нежность и мгновенную кротость, вдруг разозлило её и вызвало желание сбросить его руки и крикнуть ещё громче. Испугавшись самой себя, она шумно вздохнула и затем медленно, благодарно положила свою слегка вздрагивающую ладонь на руку мужа.

Павел Андреевич при звуках её голоса словно избавился от оцепенения, отнял руки от головы, и обведя всех собравшихся печальным взглядом, сказал серьёзно и горько:

– Я совсем не предполагал этого обстоятельства. И главное, что это могло быть возможной версией, но я даже не подумал об этом, даже не заподозрил. Сегодня я подал прошение о пересмотре дела Франтова. Его долго не хотели принимать, но я поручился за положительный результат. Следствие начато повторно и до окончания следствия я не имею права открывать все детали. Всю предысторию я рассказал вам всем лишь потому, что должен был объяснить Аглаиде Афанасьевне эту ужасную сцену, случившуюся сегодня в саду.

Елена Андреевна покачала головой.

– Поль, ты прекрасный адвокат. Я уверена, что ты сможешь оправдать Константина, и у него будет ещё один шанс начать правильную жизнь.

– Если бы я только знал…

Елена Андреевна коснулась его плеча.

– Не казни себя. Ты сделал всё, что мог. Сейчас и у тебя тоже есть шанс, чтобы всё исправить.

Аглаида Афанасьевна поймала себя на мысли, что это она хочет положить руку Павлу Андреевичу на плечо и говорить ему различные ободряющие слова. Сжав кулак под покровом шелкового шарфа так, что ногти вонзились в ладонь до боли, она демонстративно отвернулась и меланхолично стала смотреть на пламенеющий, почти кровавый закат.

Он был похож на большого разноцветного тигра в огненную, оранжевую, дымчатую и бледно-розовую полоску. Тигр неторопливо и степенно махал хвостом, а откуда-то из тайного убежища следил за ним охотник-Ночь, раскидывая по темно-голубому небу яркие острые стрелы. В местах, где стрелы вспороли тонкий батистовый покров небесной высоты, вспухали и разливались пурпурные и алые потоки закатной крови. Тихо умирающие краски прошедшего дня бледнели и медленно стекали по растрескавшемуся небу к самому горизонту. Пульс живых дневных артерий слабел и тонул в звуках сверчковых колыбельных.

Борис Бенедиктович проводил гостей до калитки. Аглаида Афанасьевна даже не повернула головы в их сторону. У неё не оставалось никаких душевных сил ни на что.

Супруг вернулся и опять обнял её. Аглаида Афанасьевна почувствовала, что сейчас разрыдается, но вновь привычно сдержалась.

– Ты сегодня очень расстроено выглядишь. Это из-за этой печальной истории с Франтовым? Брось, Павел Андреевич всё устроит наилучшим образом.

Аглаида Афанасьевна посмотрела на мужа снизу вверх. Он стоял совсем близко, и она отражалась в его глазах. Она долго смотрела ему в его такие родные глаза, прежде чем начала говорить.

– Да, ты прав, Борис, я расстраиваюсь именно из-за этого.

И это была ложь. Первая ложь с момента их знакомства, сказанная так легко и непринужденно прямо в лицо бесконечно дорогому человеку.

VIII

Потянулись томительные летние дни. По рассказам Елены Андреевны Исполатов часто уезжал в город, много писал бумаг, искал, был неразговорчив, но собран и деловит. К Алмазинским он не показывался вот уже целую неделю.

Аглаида Афанасьевна то была весела, счастлива и занята множеством неотложных и важных дел, то погружалась в нервическое и раздражённое состояние, была всем недовольна или просто равнодушно сидела в беседке и делала вид, что читает книгу.

Борис Бенедиктович как обычно ездил в госпиталь, приезжал оттуда воодушевленный и много рассказывал о своей работе. Аглаида Афанасьевна раньше больше всего на свете любила слушать эти истории, старалась вникнуть и понять, чтобы поддержать с мужем разговор и разделить с ним дело его жизни. Сейчас же она почти не слушала его, хотя привычно делала заинтригованное лицо. Ей вдруг стало это неинтересно и немило. А он словно и не замечал ничего.

Она бы и рада была перемениться, но чувствовала, что никто из окружавших её не понимает и не чувствует этой смущавшей её внутренней бури. Ей хотелось, чтобы муж вместо привычных объятий просто сел с ней рядом и расспросил её хорошенько о том, что с ней происходит. А она не понимала, что с ней происходит, и это было вдвойне тошно и неприятно. Она думала об Исполатове, потом не думала о нём, хотела его видеть, потом испугавшись самой себя, бросалась молиться. Но молитва её была равнодушной, она безучастно повторяла слова, которые вдруг почему-то совершенно перестали что-либо значить для неё. Сердце её как будто каменело, мысли путались и расползались.

Дети, чувствуя беспокойное состояние матери, почти не тревожили её, жались к отцу, много играли с ним и охотно слушались няню.

В конце недели, к вечеру субботы Аглаида Афанасьевна собралась в храм. Она не была там очень давно. Ей чувствовалось, что это единственное, что может сейчас исцелить и вразумить её. Она очень хотела поехать с мужем, но Борис Бенедиктович опять внепланово остался на дежурстве в госпитале. И её это уже даже не расстроило.

Храм был совсем небольшой, старый, из потемневших от времени брёвен. Людей было совсем немного, знакомых никого. Аглаида Афанасьевна в своём светлом и пышном платье, в большой шляпе с воздушными перьями и маленьким букетиком живых цветов смотрелась экзотической бабочкой среди строгой молитвенной сосредоточенности простых людей. Ей стало неловко и даже стыдно, что она так разоделась, но как только она встала пред огромной иконой Богородицы, то забыла про всё смущение и неловкость. Она стояла недвижимо и внимательно смотрела на бесконечно прекрасный лик Пречистой Девы. В сердце её не поднималось ни единого молитвенного слова, но вся душа её скорбящая и волнующаяся воочию предстояла перед Божией Матерью в трепете.

Служба уже закончилась, но Аглаида Афанасьевна, не заметив этого, продолжала стоять на том же месте. Старенький священник в залатанной рясе подошёл к ней, постоял немного рядом, потом негромко сказал:

– Мне надо закрывать храм.

– Отец Иоаким, – Аглаида Афанасьевна повернула к нему залитое слезами, но очень вдохновенное лицо, – простите, я сейчас уйду.

– Аглаида Афанасьевна, завтра жду Вас вновь утром. Приходите на службу всенепременно. Вы давно у нас не были. Как супруг и дети? Все здоровы?

– Да, конечно, здоровы. Приду, обязательно приду, – договорила Аглаида Афанасьевна, ещё глубоко вздыхая, но всё больше и больше успокаиваясь от спокойных речей отца Иоакима.

За порогом храма она свободно вздохнула и направилась к своей изящной коляске, запряженной парой лошадей.

– Вот так встреча, Аглаида Афанасьевна! И Вы тоже на службе были? – раздался вдруг знакомый голос.

IX

Аглаида Афанасьевна, резко поворотившись и буквально остолбенев, стояла и смотрела на приближающегося к ней улыбающегося Исполатова. Это было страшно, страшно ощущать, как только что установившийся молитвенный настрой, высокая душевная созерцательность, готовность к покаянию, начинающая освобождаться совесть и совсем зыбкое спокойствие вдруг смывается словно бурной стеной дождя от одного лишь пронзительно-долгого взгляда Исполатова. Она опомнилась, когда поняла, что он стоит совсем близко от неё.

– Аглаида Афанасьевна, я безмерно рад Вас видеть. Сейчас только осознал, насколько я соскучился.

– Вы как будто преследуете меня, – иронично ответила Аглаида Афанасьевна, отступая от него и собрав остатки самообладания.

Павел Андреевич пристально посмотрел на неё. В глубине его тёмно-серых глаз пряталась плохо скрываемая нежность. Он слегка прищурил глаза, и всё пропало внезапно. Лицо его стало вновь серьезным, непроницаемым и даже как будто совершенно равнодушным. Лишь мелко пульсирующая на виске голубоватая жилка выдавала его волнение.

– Я давно не видел отца Иоакима, мне нужен был его духовный совет.

Аглаида Афанасьевна устало коснулась рукой лба.