– А трапеза была знатная – пост кончен! – он довольно опустился на стул. – Велел Матроне расстараться для дорогого гостя – а ты, батюшка мой, и не отведал. Видно, крепко закруничился о потере своей. А ныне поуспокоился?
– Поуспокоился.
– Вот и ладно! Поведай же мне о себе. В какой стороне проживаешь? Имоверно, языками владеешь? Куда путь держал? Где люди твои? Я враз уразумел, что в чужих землях живёшь!Надолго ли и по что в Москву пожаловал? В Тоболеск по что приехал? Женатый ли? Богатый ли?
– Ох, сколько вопросов! – улыбнулся я и слегка призадумался, как же мне рассказать о себе. Не выкатывать же всю правду – ещё в сумасшедший дом сдадут меня без документов-то. – Где проживаю?.. Языками… Да! – обрадовался я теме, которая пока позволит мне обдумать план последующей истории, – Владею английским! Из Англии я приехал. Один. С чемоданом только…
– Вовсе один? – удивился Михайло Васильевич, – И без человека? От чего так?
– А на что мне? Так решил, – я постарался проговорить последнюю фразу максимально серьёзно и убедительно.
– А буде нужда какая в дороге?
– Не буде.
– Вотчина у тебя здесь али наследовать прибыл?
– Да нет у меня здесь ничего. Там всё. Навестить родину приехал, покататься по России… А меня обокрали подчистую.
– Родину? Родню понавестить?
– Да нет у меня родни здесь, – я глубоко вздохнул, – по матушке России соскучился – вот и приехал.
– Ах, знамо дело. Только ты мудрёно баешь, батюшка. Видно, позабыл ты речь-то русскую, на чужбине проживаючи.
– Позабыл, – поспешно ухватился я за эту «соломинку», – да я вспомню, дай только срок!
– С малолетства ты, видно за морем жил… А, стало быть, ты и государя нашего видал, в ту пору, иже он там странствовал.
– Государя?… Нет… А которого?
– Батюшки святы! – всплеснул руками Михайло. – Да разве же кто сподобился бы из государей в чужую сторону посольством отправиться, окромя Петра Алексеевича – всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца?
– Петра Алексеевича? – я задумался: который же это Петр: Первый или Второй? Постой, постой! Начало XVIII века, стало быть, речь идёт о Петре Великом. Он тот ещё путешественник был. Эк, меня угораздило! Честно говоря, историю России я лучше помнил только от Екатерины Первой. Про её супруга в памяти сходу всплыло лишь то, что он был жёстким реформатором, «прорубил окно в Европу» и «боярам бороды рубил». Рубить он любил, похоже… Сына своего бесчеловечно замучил, внедрил на родине европейскую культуру, учредил празднование нового года по европейскому календарю и вывел Россию на новый, невиданный ранее уровень внешне-политического развития. Впрочем, я оправдывал свои неглубокие знания тем, что до правления Екатерины Первой сохранилось не так много исторических документов (благодаря тому же Петру), а потому всё прежнее многовековое наследие собиралось по крупицам из разрозненных и немногочисленных материалов.
– Стало быть, не видел государя? – прервал мои размышления барин.
– А нет… я в то время… в отъезде был, не видел, – почувствовалось, что врать придётся много, а я этого совсем не люблю.
– Эх, думал выведать у тебя тайну…
– Какую тайну?
– Сказывают, в Англии всё дожди и ни дня вёдрышка нету. Так ли? – было заметно, что собеседник сменил тему.
– Ну… в общем, да.
– И зимою мразно?
– Мразно? – я немного «завис» на не понятном слове: противно что ли? – Зимы там холодные, ветреные.
– А что за город, в коем ты проживаешь?
– London is the capital of Great Britain, – радостно отрапортовал я, то, что помнил ещё со школы. На самом деле, мой английский был не плох, не С2, конечно, но всё же в заграничных поездках разговаривал я достаточно свободно, потому что ещё в бытность мою студентом, окончил языковые курсы в надежде поступить на должность помощника юриста в престижную американскую компанию, однако без опыта работы мне там, дали от ворот поворот, но английский крепко обосновался в моей памяти. Вообще, я очень способный к языкам.
– Оно, знамо, Лондон, – улыбнулся мой товарищ. – Не ведаю англицкого, лишь Лондон уразумел. А с кем живёшь ты? Живы ли батюшка с матушкой? Женат ли?
– Матушка только. Живу один… Со слугами. А здесь вот совсем одинёшенек остался и без денег.
– Знаамо, – протянул барин, – тати здешние лютуют. Здесь много лытают да с голоду изваживаются. По осени мужики были в рекруты забираемы да в Тоболеске в остроге удержаны до самой до распутицы, так в дороге померло их множество, а иное мнози бунт учинило, провожатого убило, бежало, да и обратилось в разбойники. Нет в наших краях покоя от них, не можно одному ехать, батюшка ты мой. Проезжую грамоту твою спроворили вместе с добром да платьем, а без неё чужеземцу не можно по России разъезжать. А и узреть, что ты из чужих краёв, немудрено.
– Что же делать? – поинтересовался я. – У меня и вовсе нет никаких документов.
– Поживи покуда у меня, а я брату в Казань отпишу, присоветуй, дескать, как помочь дворянину русскому, живота моего спасителю. Он с боярами московскими порой трапезничает – разведает да отпишет.
– Вот спасибо! – радости моей не было предела: по крайней мере, на некоторое время у меня есть крыша над головой и хороший кусок хлеба!
– Аки ж я тебе благодарствую! – воскликнул мой друг и обнял. – Променад не изволишь ли? Ныне вёдро – благодать!
– Изволю. А ты по-французски говоришь?
– Лишь малость. Батюшка радейный был: учил меня грамоте, чистописанию, французскому; и гувернёра выписал, и жил оный со мною до самой службы. К языкам я негодный. Конная езда да управление хозяйством мне хорошо давались. Новой цифирии и арифметике уже на службе выучился. В службу забран был поздно – батюшка меня всё таил да сапоги сафьяновые червонные в разрядный приказ возил, однако же при сим царе на всю жизнь не утаишь…
Тут барин повернулся к Тихону и велел нести из подклета из малого сундука «платье червонное, штаны червонные же суконные, рубаху льняную, коя подоле будет, да ферязь с серебряными пуговицами, да кушак, да чёботы вайдовые».
– Ты не серчай, батюшка, что платье моё коротко – я ведь ростом не так высок аки ты. Да и платье всё русское. Ты, верно, привык по англицкой моде одеваться, так нет такого у меня. Во всем уезде одеваемся мы по-прежнему, окромя графа (он из Москвы к нам прибыл). Государь велит носить платья да кафтаны венгерские, да буде исподнее короче верхнего. Тяжко казнит бояр за ослушание. Ну а до нас ему дела нет, слава Господу (далече мы от царя), так здесь и ходим в русском платье да на венгерское не заримся.
– Мне нет дела до фасона, – улыбнулся я, – и так безмерно тебе благодарен за то, что так радушно приютил и заботишься, как брат родной!
– Ах, батюшка ты мой! – засмеялся Михайло Васильевич. – Добрый ты человек!
Когда я оделся, как положено, мы отправились на прогулку по барскому саду.
– Стало быть, Пётр Алексеевич у власти нынче? – начал разговор я, стараясь подражать местному говору.
– Он есмь.
– И как же, прямо так и рубил бороды боярам самолично?
– Срам да зазор, – нахмурился Михайло Васильевич, – на улицах не токмо дворян, но и бояр на колени ставить велел, да платье по земле топором рубили, буде коротко по венгерской моде! Бороды – топорами! Сколько народу смертью извели солдаты, указ его исполняючи, сколько покалечили: сказывают, руки да ноги отсекали вместе с платьем! Половину лица горожанину снесли вместе с бородою! Видано ли такое, чтоб над дворянами да боярами такие злочинства творились?! Над злодеями да нечестивцами так никто измывается…
– Что за дикость! Неужели так прямо на улицах хватали людей – рубили и даже калечили?
– Аки разбойники в ночи!
Я мысленно возблагодарил судьбу за то, что родился и живу в безопасное время, когда люди настолько развиты морально и интеллектуально, что им хватает сознания не учинять подобного беззакония. Стоп! Родился – да, но живу я в данный конкретный момент, как раз таки в то самое время, о котором мне сейчас жарко повествует мой собеседник. Чёрт! Надо выбираться! Но как?! У меня ни идей, ни денег, ни документов…
– Да вот что! – спохватился я. – У меня ведь совсем документов нет. Как с этим быть?