Треугольное лето

– Но вы-то её знаете?

Сглатывает:

– Знал… хорошо знал.

– Так скажите мне, кто она такая?

Мотает головой:

– Этого… этого я вам не могу сказать.

– Послушайте, вы странный человек, вы просите меня помочь, а сами ничего не говорите…

– Но… я правда ничего не могу вам про неё сказать…

Вежливо кланяюсь. Иду развешивать на деревьях спелую вишню, рассаживать последние одуванчики. Он догоняет, он хватает меня за плечи, смотрит умоляюще:

– Вы найдете убийцу… найдете… обязательно…

*

…на этой неделе лето на нас обиделось, и очень серьезно: как только начался июль, зарядили дожди с утра до вечера, крупные капли падали с листьев, стучали по крыше, река стала холодной, мокрой, промозглой. Уже не хотелось выбираться из дома в такую непогоду, хотелось разжечь камин и собраться в тесном домашнем кругу. Кто-то поговаривал, что лето ушло, уступило место осени, – но другие подтверждали, что это все еще именно лето – обиженное, озлобленное на нас на всех. Люди даже видывали, как лето с умным видом хаживает в городской архив, ищет что-то в старых газетах, в старых книгах, незнамо, что…

(из чьего-то дневника)

– Я знаю… я знаю, что случилось!

Просыпаюсь от крика, недовольно смотрю на лето, ну что ты опять вломилось в дом с утра пораньше, светишь в глаза, кричишь что-то, я знаю, я знаю, да что ты знаешь, что ты мелешь, какое наследство, не было у убитой никакого наследства, вообще никто не знает, кто покойница, а ты что-то про наследство несешь…

Поднимаюсь на постели, смотрю на лето в упор, ну это уже слишком…

– Уважаемое лето… это уже десятая версия происходящего с вашей стороны…

– Но я…

– …уважаемое лето… это уже тринадцатая версия происходящего, которую вы мне предлагаете…

– Тринадцатая – и значит, правильная, да?

– С чего вы взяли?

– Ну… так всегда бывает… в книжках…

– Мы не в книжке, уважаемое лето. Это жизнь. Я понимаю, вы решили прошертстить всю библиотеку, проштудировать все истории преступлений… похвальная тяга к знаниям… Но с чего вы взяли, что здесь произошло что-то подобное?

– А вы… – лето спохватывается, – у вас дети… а где ваша жена?

Меня передергивает, это уже слишком.

– Моя жена покойница уже два года, да будет вам известно. Если вы скажете, что это я её убил, и что это её труп лежит в овраге – мне больше не о чем с вами говорить.

– Ничего… – лето сжимает кулаки, которых у него нет, – я найду убийцу… пусть даже через много лет…

– Видите ли, уважаемое лето… – хозяин дома осторожно откашливается. Я не люблю, когда он так откашливается, значит, хочет сказать что-то неприятное.

– Что я вижу?

– Вы говорите… много лет… но у вас есть только одно лето… которое вы сами. У вас только три месяца…

Не понимаю. Оторопело смотрю на него.

– К-как три месяца?

– Даже не три, что я говорю… июль уже идет вовсю, уже половины вашей как не бывало…

Смотрю на себя, что он несет вообще, какой половины не бывало – не понимаю, что я вообще вижу, где мои ноги, почему я парю в воздухе, почему меня нет – до пояса, почему, почему…

– У вас осталось мало времени.

Это тот человек. Который говорил – я её люблю.

– У вас осталось мало времени.

– Вы… почему вы мне не сказали?

– Простите… я думал… вы знаете…

– Знаю? Откуда?

– Ну… не знаю… правда, откуда лето может знать, что оно кончится… Она вот не знала… не знала… только догадывалась о чем-то…

– Она… кто она?

– Она… которую убили…

Озарение.

Внезапное.

Яркое, как вспышка.

Бросаюсь в неприметный домик своего случайного друга, еще раз смотрю на фотографию – он и она, только сейчас понимаю, где я её видело…

– Так это же весна… весна!

Он кивает:

– Да. Её звали весна.