– Откуда я знаю, какой у вас год. Ну вот… – враг выводит меня из лифта в просторный зал, усаживает в некое подобие гоночного болида, – сейчас инструкцию вам дам… и все будет океюшки.
– А…
– У вас еще есть вопросы?
– Да. Как вас зовут?
Враг смеется, решительным жестом пожимает мне руку.
– Тингерман к вашим услугам.
– М-м-м… а меня?
– Вы и этого не помните? – Тингерман хлопает меня по плечу, предупреждая мои возражения, – э… а ведь не помню я, как вас зовут, ведь и не помню. Стойте, дайте гляну, как вы у меня в телефоне записаны, записаны же как-то…
Он касается своей головы, вижу яркое мелькание на его левом виске, уже ничему не удивляюсь, уже нет сил удивляться.
– А никак вы у меня не записаны. Две буквы, кэ-мэ, Кэмэ…
– Может, я и есть Кэме?
– Может быть, кто вас знает… Ну все, давайте, вот инструкция вам подробная, разберетесь…
Он протягивает мне неотточенный карандаш, который не карандаш, а книга. Разворачиваю, оторопело смотрю на бесконечный ряд цифр, и как я это читать должен, и как я это понимать должен…
– Горе вы мое, это же в голову надо!
– А… как?
– Что, сами и вставить не можете?
– Не могу. Вставьте… пожалуйста.
– Злюсь на себя, что не знаю, как вставить, злюсь на Тингермана, что он знает, как вставить, он все знает, он все понимает, он все умеет, у него вон какой дом, а у меня где дом, а я не знаю, может, и нету…
Тингерман закрывает болид, машина срывается с места. Понимаю, что не спросил, как управлять. Понимаю, что не спросил, почему я так выгляжу. Понимаю, что много не спросил, много-много, а постойте, а подождите, а я…
Поздно. Машина выруливает на широкую улицу, пересекает проспект, уносится куда-то в лабиринты мегаполиса, который я даже не успеваю рассмотреть. Спрашиваю себя, был я в этом городе раньше или не был – не нахожу ответа.
Город остается позади, болид мчится по пустыне, нехорошая какая-то пустыня, еще не могу понять, чем – но нехорошая. Вспоминаю про инструкцию, думаю, как её открыть, инструкция чувствует меня, открывается сама…
Глава четвертая. За полчаса до событий третьей главы
– Вы арестованы.
Поднимаю руки. Обреченно. Уже понимаю, отступать некуда, Тингерман со сворой охранников живым меня не выпустит.
– Ваше имя, – спрашивает кто-то из охранников.
– Не помню.
– А если с вами по-другому поговорить? – охранник перебирает картинки на своем экране, не вижу, догадываюсь, ищет, чем вскрыть мою память. Уже чувствую, вскрывать будет без наркоза, про болевой шок нематериальных здесь не слышали, и слышать не хотят.
Да хоть как говорите, не знаю я. Не помню. В телефоне уважаемого Тингермана я записан, как КМ.
КМ, вы обвиняетесь в уничтожении нашего мира.
Давлюсь собственным сознанием.
– Но я…
– Не вы, – поправляет начальник, – ваш народ.
Думаю, что сейчас поделывает мой народ, может ли он вообще кого-то поработить и уничтожить. Понимаю – не может. Даром, что вообще первый раз слышу, что у меня есть какой-то народ, которым я… нет, не управляю, все-таки – к этому народу принадлежу.
Нет.
Не можем мы никого уничтожить.
Потому что…
Просто… просто потому, что нам это не нужно.
Отвечаю:
– Этого не может быть.
– Ах, по-вашему этого не может быть? А вот, сами почитайте, почитайте, не поленитесь… из газеты из сегодняшней…
Думаю, где читать, оторопело смотрю на начальника полиции, так и чувствую, скажет мне сейчас, что вы на меня смотрите, у меня на лбу ничего не написано.
– Ну, читайте, читайте, у меня на лбу написано.
Поправляю:
– Не написано?
– Наоборот. Написано. Читайте.
– Да он под этим углом не видит ничего, вы вот так поверните, – Тингерман подхватывает меня под локоть, ведет к свету, наконец, вижу экран на лбу начальника полиции.
Все разговоры о равенстве людей и аюми не имеют под собой никакой почвы, хотя бы по той причине, что у человека от природы меньше возможностей, чем у аюми. Вот вы мне скажите, вы видели человека, который способен перемещаться в космосе на огромные расстояния? То-то и оно, я тоже нет. Поэтому все разговоры о совместных космических исследованиях просто смешны и нелепы.
Поворачиваюсь к своим пленителям.
– Аюми…
– Это вы. Мир Цэ.