Малая Глуша

Розка гадала, не сходить ли еще раз к Чашкам Петри, не взять ли у них ацетону.

Потом прислушалась, опустила стул на все четыре ножки, оперлась на руку и сделала умное лицо. Наверняка Петрищенко, это она ходит, словно сваи забивает.

– Роза, – тут же сказала Петрищенко, – ты недомыла окно.

– Сами же сказали, Елена Сергеевна, – возразила Розка противным плачущим голосом.

– Это когда еще было. Превратили учреждение черт знает во что. И прекрати ты скрипеть, бога ради. Мурашки по спине бегают.

Ясно, Петрищенко пришла жутко злая. У нее опять по всей шее ползли красные пятна, а шарфик сбился набок. За ней торопился Вася, один раз вроде подмигнул Розке, но потом отвернулся и стал стаскивать с Петрищенко пальто, а та вроде не давалась, выдергивала руки, торопливо и резко шагая к себе в кабинетик. Вот же противная тетка, ей-богу.

– Они, когда бумаги заполняли, в графе «Есть ли больные на борту?» – говорил Вася на ходу, – «нет» написали. И ведь действительно не было. Бабкина сняли еще на рейде. С острым психозом. Вот же сволочи, а? И нас не известили!

– Понятно почему. Мы бы поставили судно на карантин. А если бы «Мокряк» до вечера на разгрузку не стал, все, плакала квартальная премия. Многие ведь вообще считают, что мы так… профанация, – отвечала Петрищенко, топая ножищами.

– Эх! – горько сказал Вася. – Я так и знал. И ведь имя паскудное какое – Мокряк!

– Федор Мокряк. Партизан такой, кажется, был, что ли.

– Я по Канаде информацию подниму, – Вася задумался, – хотя, если честно, мало что есть…

Они прошли в кабинет и закрыли дверь, но не очень плотно. Розка прислушалась.

– Ты меня извини, Вася…

– Да, ладно, Лена Сергеевна.

Розка покачала головой и принялась меланхолично разглядывать ногти.

– Я подумала, может, они тебя… попросили… чтобы ну, формально закрыть…

– Меня очень трудно уговорить, Лена Сергеевна, – спокойно сказал Вася, – практически невозможно меня уговорить. Слышали, кстати, космонавт Рукавишников с ума сошел?

– Как? – испугалась Петрищенко. – Что ты? Почему?

– Обыкновенно сошел. Увидел с орбиты две Земли. Одну – Большую, одну – Малую.

– Фу ты… Ну тебя, Вася. Все шутишь?

– Вот как раз не шучу, Лена Сергеевна. Ладно, пошел я, жрать охота, сил нет. Вы бы, кстати, поосторожней, Лена Сергеевна, он ведь где-то рядом ходит. И, я так думаю, томно ему… Домой он хочет. Так что и до нас может добраться, Лена Сергеевна.

Петрищенко сняла очки и посмотрела на него. Глаза у нее сделались совсем беспомощные.

– Ты думаешь?

– Они видят того, кто их видит. Будто вы не знаете. Вон, Вий что с товарищем Хомой сотворил, был такой казус.

– Вия в реестре нет, – машинально ответила Петрищенко. Она думала о своем.

* * *

Дома она первым делом сняла туфли и с наслаждением пошевелила обтянутыми нейлоном пальцами ног.

Сейчас она накормит маму, сама выпьет чаю и ляжет. Накроется пледом и просто полежит. Ляльки нет, но это даже и к лучшему, не надо притворяться, что все в порядке. Хорошо бы, чтобы оно как-то разрешилось само собой, она завтра проснется, придет на работу – а там все хорошо!

Она стащила пальто, повесила его на крюк в прихожей и прошла в кухню. Посуда стояла в раковине немытая; Генриетта просто оставляет ее и уходит, а от Ляльки, понятное дело, помощи не дождешься. А когда тарелки в раковине долго стоят стопкой, у них на обратной стороне скапливается грязь, которая очень трудно отмывается.

Она, как была, не переодевшись, только сняв пиджак, включила воду. Вода тут же плюнула ржавым и забрызгала блузку. Она вздохнула и запоздало повязала фартук.

Когда раздался звонок, она не сразу сообразила, что это в дверь. Метнулась к телефону, но он выглядел вполне безобидно и молчал.

Зато из коридора вновь раздался резкий, противный звук.

(Сколько раз себе говорила, нужно поменять на более музыкальный, но кто будет менять? Она не умеет, Лялька тоже. Соседа разве что попросить.)

Лялька? Вряд ли, разве что ключи забыла. Ох, лучше бы она сейчас не шлялась допоздна, надо будет ей сказать. А если…

Сердце ее ухнуло на миг куда-то вниз.

В полумраке лестничной площадки маячила мужская фигура; искаженное смотровым глазком лицо выдвинулось вперед, как рыбье.

– Кто там? – спросила она, замирая.

– Ледочка? – донеслось из-за двери. – Это я.

– Лева?

И как она сразу не узнала?

Она торопливо отперла дверь:

– Да, да, конечно, Лева, проходи.

На кухне отчаянно свистел чайник.

Она метнулась в кухню, на ходу пытаясь развязать на спине затянувшиеся завязки фартука, выключила чайник, огладила волосы и вернулась обратно; пробегая по коридору, мимоходом посмотрела на себя в мутное зеркало. Усталое лицо, бесцветные волосы собраны в пучок. Глаза бы не глядели.

Лев Семенович, сидя на пуфике, кряхтя, снимал туфли. Лысинка у него розовела над воротом пиджака.

– Что ты, что ты, Лева, – заторопилась она, – можно так.

– Шел вот, – неопределенно сказал Лев Семенович, – подумал, дай, загляну…

Петрищенко почувствовала, что краснеет. Катюшу, что ли, попросить? Говорят, она такие вещи легко снимает…

Катюшу, впрочем, ни о чем просить не хотелось.

– Это хорошо, – она попятилась, пропуская гостя, – ты садись, Лева, вон туда. Я сейчас чай принесу. Хочешь чаю?