Переспи со мной

Переспи со мной
Мария Гламазда

Название книги интригует. Но если вы ожидаете прочесть любовный роман – смело закрывайте. Потому что это – закрученный триллер, без крови и убийств, но с неожиданным концом. В юном возрасте главная героиня, Мегги, подвергается жестокому насилию. После случившегося у нее открывается уникальный и странный дар. Повзрослев, Мегги живет изгоем и старается избегать общения с другими людьми. Но жизнь подкидывает ей новые испытания, в которых главной героине предстоит сделать непростой выбор. Девушка столкнется с коварным, жестоким замыслом влиятельных людей и захочет им помешать. Помочь в спасении мира может только ее странная способность, однако героине еще нужно научиться ей пользоваться. Мегги решается на рискованный проект, но, как известно: хочешь рассмешить судьбу – расскажи ей о своих планах… Содержит нецензурную брань.

Ночь как вуаль. Скрывающая, затуманивающая, приглушающая все краски. Все ощущения. Всю боль. Ночь таит, смазывает грязь, смягчает мерзость. Обычно самые грязные преступления совершаются ночью, правда же? Как будто бы преступление, совершенное ночью, не такое уж и страшное, не такое жестокое и мерзкое…

Окутанный дымкой, в низине холмистой местности, маленький городок Кортер ничем не отличался от сотен других таких же маленьких городков. Казалось, что холмы, располагающиеся по краям низины, защищают этот городок от всего плохого. Тихий, мирный, где каждый знает друг друга в лицо, где по утрам все мило здороваются друг с другом, а ругаться и конфликтовать как-то неловко. Но порой зло приходит не извне, зло уже здесь, рядом. Совсем рядом, как тень, ступает за тобой по следу, и тем сильнее и больнее от этого зла, когда ты совсем не ожидаешь его.

В лодочном сарае, сбитом из досок, на берегу озера, где располагался детский лагерь, зло творило свое преступление. Торжествовало, рушило жизнь, топтало судьбу маленького человека.

Туман спустился на озеро и покрывал его толстым молочным покрывалом. Почти полная луна стояла высоко,

освещая холодным голубо-серым светом макушки высоких елей вокруг озера. В ее свете лохмотья тумана играли над озером. Покосившийся лодочный сарай служил не только хранилищем для лодок. Здесь была и мастерская для ребят из лагеря, и место, где хранили всякий ненужный хлам. От сарая к берегу тянулся уложенный досками пирс. Он спускался к воде и нависал над неподвижной гладью. Здесь можно было посидеть с удочкой, а можно было просто помечтать, всматриваясь в идеальную гладь черного озера, например.

– Нет, пожалуйста, не-е-е-ет! Мне больно! – раздирающий от ужаса голос девочки, казалось, подпитывал Зло. – Хватит, прошу вас, хватит!

Но ответа не было, зло лишь шумно дышало перегаром, совершая насилие над одиннадцатилетней школьницей Мегги, жизнь которой в этот момент из прекрасного беззаботного детства превратилась в вечный кошмар и боль, которую ничем уже не поправить.

Она была единственным, любимым ребенком у своих родителей, появившись в их жизни гораздо позднее, чем в среднестатистической семье. Мегги росла в любви, милым цветочком, которого обожали соседи, не испытывала страха перед людьми и никак не ожидала такого от уважаемого человека, директора школы, в которой училась Мегги.

Каждое лето по окончании учебного года школьники отправлялись на две недели в лагерь у озера. Это было замечательное время, когда родители могли привести в порядок разум и свои дома после долгих месяцев учебы детей, немного развеяться и выдохнуть.

Мегги появилась у своих родителей в тот момент, когда они уже смирились с бездетной жизнью. Маме Мегги было чуть за 40, и известие о когда-то долгожданной беременности было для нее как информация о том, что инопланетяне существуют, они уже здесь, приехали к ней домой с подарками.

Конечно, родители вложили в Мегги столько любви и заботы, сколько вообще можно вообразить. Мегги росла спокойной, уверенной девочкой, увлеченной математикой и астрономией. Бывало, они лежали с отцом на лужайке возле дома и смотрели на звездное небо, искали и угадывали созвездия. А еще они любили играть в истории про жителей далеких планет. Выбирали какую-нибудь звезду и воображали, что за существа живут на этой планете, как они выглядят, чем занимаются, как общаются. Какие там растут растения и растут ли вообще.

– Папа, а ты веришь в переселение душ? – спросила однажды Мегги, когда они воображали розовых инопланетян с далекой мерцающей звезды.

– Ну-у-у, я точно знаю, что в каждом из нас есть душа и что мы появляемся на этот Свет не просто так, у всех своя миссия, и знаешь, откуда я это знаю? Из-за тебя! Мне неизвестно, какая у тебя миссия, но ты уж точно сделала нас с мамой самыми счастливыми родителями в мире, – папа поцеловал Мегги в макушку и крепко обнял, ведь папины сильные руки могут защитить ото всех бед.

Сквозь пелену слез Мегги увидела торчащее из ящика с инструментами шило. Собрав все силы, маленькая хрупкая девочка сделала рывок к ящику и схватила шило. Еще мгновение – и Мегги воткнула его в ногу обидчика. Туша отпрянула в недоумении. Мегги развернулась и с непонятно откуда взявшейся силой и злостью стала вколачивать шило в грудь директора. Удар, еще, еще… Директор качался, хрипел и, казалось, вообще не понимал, что происходит. С диким криком, совершив последний удар, Мегги выронила шило и с мгновение с ужасом смотрела на мужчину. Опомнившись, Мегги выбежала из лодочного сарая и побежала к лесу. Она бежала, не чувствуя ничего, ни веток, хлеставших ее по лицу, обдирающих худые ножки, ни камней под ступнями…

* * *

С того злосчастного дня жизнь в маленьком Кортере изменилась. Не было никаких других тем для обсуждения, кроме этой жуткой истории. Журналисты, приехавшие для сьемки сюжета, сделали происшествие в маленьком городке известным на всю страну.

В ходе расследования несколько подростков признались, что мистер Роуби, директор школы, склонял их к сексуальному контакту и в обмен закрывал глаза на проступки и конфликты с учителями. Общество требовало самосуда над директором школы, который впал в состояние комы после серьезной кровопотери. Палату преступника пришлось охранять полиции из другого штата. Около дома Мегги также постоянно дежурил офицер, потому что снующие журналисты в погоне за резонансным сюжетом не гнушались ничем. Едва завидев родителей девочки, возвращающихся домой, они неслись к ним с камерами, выкрикивая на ходу вопросы, чем повергали бедных и без того находящихся в трансе людей в шок.

Мегги, которая и до случившегося была не сильно разговорчива, вообще ушла в себя и отказывалась от любого общения и еды.

На все вопросы полицейских она отвечала коротко и сухо. Каждый день к ней приходил психолог, но Мегги не особо хотелось с ней общаться.

– Как ты?

Психологом была милая женщина лет пятидесяти, с кротким и мягким голосом. Она искренне переживала за девочку, жизнь которой была сломлена и уже никогда не будет прежней.

В ответ Мегги заплакала. Она поджала колени и обняла за них себя, пытаясь спрятаться в кокон.

– Милая, поделись со мной. Тебе станет легче, поверь мне.

Мегги стиснула зубы. В ее маленькой головушке одиннадцатилетнего ребенка было столько обиды и… жажды мести. В памяти вновь разворачивались события той ночи. Резко и глубоко вздохнув, Мегги вдруг почувствовала себя опять на том столе, как будто все вернулось, но она ничего не может с этим сделать, не может открыть глаза, очнуться, опомниться от этого, не может пошевелиться, не может позвать на помощь.

В мгновение ее ослепила яркая вспышка. Мегги раскрыла глаза и неожиданно осознала, что видит происходящее глазами директора, мистера Роуби. Как это возможно? Он тяжело пыхтит, голова кружится от чрезмерного алкоголя, вокруг все плывет, и он практически не слышит криков девочки.

– А-а-а-а! – Мегги очнулась и с шумным вдохом открыла глаза. «Что это было?! Черт возьми, что это было?!».

– Милая, на, попей воды, давай подышим, вдох… выдох… – психолог стояла, наклонившись над Мегги и с беспокойством вглядываясь в ее личико.

– Анна, а где сейчас мистер Роуби?

– Дорогая, он в больнице. Он в коме… Зачем тебе это?

– Я думала, что… что он умер? Говорили, я слышала, по телевизору, что большая кровопотеря, и он уже не сможет…

– Нет, и слава Богу! Суд должен судить его по всей строгости закона, суд справедливо решит его судьбу, малышка.

Мегги кинула злой взгляд на психолога. Чувство досады разлилось горячим глотком по груди Мегги. Суд решит. До этого момента маленькая девочка понятия не имела, что такое жажда мести, но вот сейчас… Сейчас она отчетливо воображала себе, как убивает обидчика сотни раз. Разными способами. Возвращалась еще и еще раз в тот момент, проигрывала ситуации, когда она не позволит себя обидеть. Суд решит… суд не вернет ничего в ее жизни! Ничего, ничего не могло утешить боль маленького человека.

– Анна, я не хочу говорить, можно я побуду одна? – Мегги опять спрятала голову в колени, крепко сжала себя за них и больше не произнесла ни слова.

– Конечно, милая, конечно. Я пойду. Увидимся завтра. Помни, дорогая, что самое главное – не разжигать в себе зло к обидчику.

Мегги ничего не ответила. Она даже не могла подобрать слов, чтобы объяснить, что с ней происходит. Дети не анализируют, не раскладывают по полочкам, не ищут причинно-следственных связей. Дети доверяют, искренне верят взрослым, ведь природа распорядилась так: пока ты ребенок, тебя оберегает взрослый. Когда взрослый рядом – ты в безопасности. Что происходит в тот момент, когда взрослый подрывает эту природную уверенность? Это как свалить карту нижнего ряда в карточном домике. Основа рушится, а за ней и все остальное…

Родители Мегги, держась за руки, сидели в гостиной. Психолог, которая, к слову, никогда в жизни не работала с детьми-жертвами насилия, присела на диван и кротким голосом стала тихо разговаривать с ними.

– Знаете, это очень глубокая травма. Она получена в тяжелом возрасте и нужно понимать, что невозможно от этого избавиться навсегда. Девочке придется очень долгое время быть на терапии с психологами. Боюсь, ей даже придется полностью поменять социум и всю свою жизнь… да? Понимаете меня?

Вспухшее лицо мамы Мегги опять затряслось от подходящих слез. Боль матери за боль своего ребенка – самая сильная. Боль, смешанная с горькой обидой за то, что она не защитила, не уберегла.

Как это происходит? Вот ты рожаешь маленькую крошку, бережешь ее и делаешь все возможное для ее безопасности – ловишь, когда она падает при первых шагах, с меткостью жонглера отметаешь летящие в нее предметы, на расстоянии чувствуешь, что кроха заболела – просто сердце мамы знает все. И вот она уже не маленькая крошка на руках, а вполне себе повзрослевший ребенок, который обижается, если ты провожаешь ее в школу – она же уже такая взрослая, какие проводы! И ты соглашаешься, потому что понимаешь, насколько важно поддержать своего ребенка. «Конечно, милая, ты такая взрослая, иди одна, будь осторожна». А сама едешь за школьным автобусом, стараясь, чтобы тебя было не видно, выходишь и из-за угла украдкой смотришь, дошла ли твоя такая взрослая и самостоятельная крошка. Делаешь все и отпускаешь, с щемящей болью отпускаешь, но знаешь, что так надо. Что она должна познать свои грабли и учиться принимать решения в этом мире. Но такое! Такое не предполагает никто. Никто не предупредит, никто не скажет… Конечно, мама Мегги винила себя. Как она могла отпустить свою крошечку, как она могла спокойно находиться дома, когда такое зло убивало нормальную жизнь твоей дочери. Твоей единственной, твоей плоти, твоей крови.

Мама Мегги была религиозной, и религия наказывала ей не ожесточаться и не копить злость и ненависть по отношению к обидчику своей дочери. И именно так она пыталась вести себя перед людьми. Но каждый раз, готовя что-то на кухне, когда она брала в руки нож – она боролась с невероятным желанием оказаться рядом с обидчиком своей маленькой Мегги.

Психолог молча встала и пошла к выходу.

– До завтра… – Анна тоже была матерью и понимала, что сейчас никакие ее слова не утешат родителей и не умалят всю боль ситуации.

* * *

Случай, произошедший в детском лагере Кортера, взбудоражил общественность. Скрыть такую мерзость не получилось, нашлось несколько общественных активистов, которые вынесли тему произошедшего за пределы города.

Телевидение сняло сюжет, который показали на новостном канале. Что ж, это стало действительно переломным событием в небольшом городке. Родители бунтовали, власти пытались не дать разгореться скандалу, который обязательно привел бы к отставке правящего мэра.

А пока в город съезжались разные журналисты, мистер Роуби, потерявший много крови, но оставшийся жить, лежал в состоянии комы в местном госпитале. Палату насильника охранял целый наряд полиции, ибо даже медперсонал был не прочь хотя бы плюнуть ему в лицо.

Надо сказать, что для отъявленного мерзавца палата у него была шикарна. Новейший аппарат искусственного дыхания поддерживал жизнь в теле говнюка, погубившего нормальную жизнь некоторых детей города. Выделенная реанимационная медсестра испытывала смешанные чувства, когда подходила к подопечному. Лицо добродушного стареющего мужчины ничем не выражало совершенных им преступлений. Она подолгу смотрела на него и не могла вообразить, как можно стать такой сволочью, и как им, родителям, защитить своих детей. Она воспитывала четырехлетнего сына, и мысль о том, что такие свихнувшиеся маньяки есть в каждой школе, преследовала ее каждый день. Она бы с удовольствием приостановила подачу кислорода и даже представляла себе, с каким чувством удовлетворения от свершившейся мести она выключает аппарат. Но Долли, медсестра, была таковой, что никогда бы не смогла намеренно причинить вред кому-то. Будучи очень религиозным человеком, как и все жители Кортера, каждый раз, уходя из палаты, она проговаривала тихо своему пациенту: «Ох, и гореть тебе, в аду, не перегореть!».

* * *