Сквозь пальцы

«Пошли» – и потащила его куда-то в фойе. У раскрытого французского окна они остановились.

«Надеюсь, ты понимаешь, все всё знают. Вы слиняли прямо посреди вечера, вас туча народу видела».

Он промолчал и почему-то покраснел. Хотя чего тут краснеть-то.

«Вот. Поэтому слушай. Нина в больнице, и там всё не очень хорошо».

Он вскинул опущенные глаза.

«Ага, вот именно, вирус, чьё имя нельзя называть». Она оглядела жалостно-презрительно его сутулую фигуру. «И тебе бы протестироваться, а то выглядишь не очень».

«Дай номер», – Саша заискивающе взял Ольгу за запястье, казалось, она на него за что-то злится.

«Номер-то я дам. Но дозвониться особо не рассчитывай. И вообще…» – она угрюмо нахмурилась.

«Что?» – «Ты мне подругу угробил, сморчок». Саша глянул нетерпеливо и обозленно. «Слушай, я ваших женских штучек не догоняю, хочешь сказать – говори нормально».

Оля вздохнула и закатила глаза. «Ну мужа она выгнала, учёбу забросила. Всё равно, говорит, мой дисер – одно словоблудие. В Ватсапе лицо серое, глаза – по здоровому плачущему блюду. И улыбается при всем этом. Избавилась, что называется, от пошлости жизни. А теперь… как бы пошлость смерти не накрыла. Тебе просто потрахаться мало? Что ты ей навпаривал?» – «Ничего…» – потом сбросил с себя оцепенение. «Да хватит чесать мне про то, чего не понимаешь! Просто дай номер и вали».

«Куда уж нам до вас, писсателей» – она с наслаждением растянула букву «с». – «Выслала». Действительно, тут же пришло уведомление.

Телефон не отвечал. На следующий день снова длинные гудки. Он слушал их, и казалось – это равно отмеренные струйки сухого мелкого песка одна за другой просачиваются сквозь пальцы и исчезают в небытие.

Через неделю, отбросив лицемерную тактичность, Саша просто весь день жал на кнопку с зелёной трубкой снова и снова. В какой-то момент он вдруг услышал интеллигентный баритон: «Алло». И тут же сбросил звонок. Потом, подумав, набрал снова. «Алло, говорите». – «Можно услышать Нину?» – «Нина умерла. А вы кто?»

Саша сидел в единственной комнате своей маленькой тёмной съёмной квартирки. Только теперь он вдруг заметил, до чего его коморка грязная и неприбранная. Стянул с кровати одеяло и отнёс его в стиралку, потом, откинув серую занавеску, увидел прямо под потолком рваную паутину, поблескивающую в сиреневых закатных лучах. Достать её никак не получалось. Саша принёс с кухни веник и что есть силы замахал им в воздухе. Потолок быстро очистился, но ему казалось, что паутины всё ещё полно, и продолжал рассекать пространство, пока совсем не выбился из сил. Отдышавшись, он в изнеможении опустился на кровать, с ненавистью отбросил веник подальше, придвинул ноутбук и сделал то, что не позволял себе никогда, даже в школьном поэтическом кружке – написал самые сентиментальные на свете стихи в стиле впавшего в деменцию Пастернака. Начинались они совсем нелепыми строфами.

Уж лучше вовсе не любить,

Пастись на воле,

Чем слепо радость находить

В жестокой доле.

Уж лучше вовсе не играть,

Торчать в кулисе,

Чем перед свиньями метать

Жемчужный бисер.

Уж лучше вовсе не жалеть

Душой остылых,

Чем, их пытаясь отогреть,

Растратить силы.

И дальше было не лучше.

Разместил их на своей странице с тэгом @Нина Иванова. Пост получил антирекордные 5 лайков, и долго ещё друзья-коллеги крутили пальцем у виска, спрашивая, что это вообще было. А потом жизнь постепенно вошла в свою колею. Одеяло снова со временем почернело от грязи, над окном поселился другой паук, стиль книжек приобрёл прежний постмодернистский лоск. В нём даже появилась какая-то утончённость, уникальный почерк, позволяющий особенно ушлым критикам распознать среди пестрой писательской толпы будущего классика.