Вендетта. Викторианский триллер

Главная ошибка современных людей заключается в том, что мы не прилагаем сердца к тому, что делаем. Мы редко любим нашу работу за сам ее процесс. Мы выполняем ее исключительно ради тех материальных благ, которые за нее получаем. И здесь кроется причина всех неудач. Даже друзья не станут помогать друг другу, если не смогут извлечь из этого собственную выгоду: верность нынче является исключением из правил, а искренних друзей считают слабыми глупцами.

Как только король исчез из виду, я также покинул сцену произошедшей трагедии. У меня появилось намерение заглянуть в небольшую таверну, куда меня принесли заболевшим. После недолгих поисков я нашел ее. Дверь была открыта. Я заметил толстого владельца Пьетро, натиравшего свои стаканы, будто он никогда и не прекращал этой работы. И здесь же, в том же углу стояла деревянная скамья, на которой я лежал и, как считали, умер. Я зашел внутрь. Хозяин поднял глаза и поприветствовал меня. Я возвратил приветствие и заказал кофе с булочкой. Сидя беззаботно за одним из маленьких столиков, я развернул газету, пока он суетился в поспешности, чтобы обслужить меня. Протирая чашку и блюдце для меня, он сказал, оживленно:

«Вы прибыли из долгого плавания, друг мой? Удачная рыбалка?»

На секунду я смутился и не знал, что ответить, но затем призвал свое остроумие на помощь и кивнул положительно.

«А у вас как дела? – сказал я весело. – Что там с холерой?»

Хозяин печально покачал головой.

«О, святой Иосиф! Не говорите мне о ней. Люди мрут как мухи. Вот только вчера, – кто бы мог подумать!»

И он глубоко вздохнул, когда наливал горячий кофе, и покачал головой еще более жалостно, чем до этого.

«Что? Что случилось вчера? – спросил я, хотя и отлично знал, что он мне сейчас расскажет. – Я в Неаполе незнакомец и совсем не знаю новостей».

Вспотевший Пьетро положил свой толстый большой палец на мраморную столешницу и тем самым выказал задумчивость.

«Вы никогда не слышали о богатом графе Романи?» – спросил он.

Я отрицательно покачал головой, опустив взгляд в чашку с кофе.

«А, ну что ж! – продолжил он. – Это уже не важно – ведь его больше нет в живых. Все кончено! Но он был богат, как король, и говорят, что сами святые спустились вниз забрать его душу. Преподобный Чиприано Бенедиктинец принес его сюда вчера утром, пораженного чумой, и через пять часов он был уже мертв, – здесь владелец таверны поймал комара и убил его. – Ах! Так же мертв, как и это насекомое! Да, он лежал вот на этой самой скамье перед вами. Похоронили его еще до заката. Это было как дурной сон!»

Я изо всех сил притворялся полностью увлеченным разрезанием хлеба и масла.

«Не нахожу ничего особенного в этом случае, – сказал я безразлично. – То, что он был богат, еще ничего не значит: и богатые, и бедные одинаково умирают».

«И это – правда, чистая правда, – закивал Пьетро, – и все богатство преподобного Чиприано не спасло его».

Я замер, но быстро овладел собой.

«Что вы хотите этим сказать? – спросил я как можно более беспечно. – Вы говорите о каком-то святом?»

«Ну, если он не был канонизирован в святые, то, несомненно, этого заслуживает, – последовал ответ. – Я говорю о преподобном святом отце Бенедиктинце, который принес сюда умирающего графа Романи. Он не знал тогда, что Господь очень скоро приберет и его самого».

Я почувствовал, что задыхаюсь.

«Он что, умер?» – воскликнул я тогда.

«Умер как мученик! – отвечал Пьетро. – Он заразился чумой, полагаю, от графа, так как оставался при нем до самого конца. О, он еще сбрызгивал святой водой его тело и положил свой собственный серебряный крест в его гроб. Затем он отправился на Виллу Романи, взяв с собой личные вещи графа: часы, кольцо, портсигар. Он не мог оставаться спокойным, пока не передал все это молодой графине и не рассказал ей о смерти мужа».

«Бедная моя Нина!» – подумал я. И затем спросил с праздным любопытством: «Она, должно быть, страшно опечалилась?»

«Откуда мне знать? – ответил хозяин, пожимая большими плечами. – Преподобный отец ничего не сказал, кроме того, что она упала в обморок. Но что из этого? Женщины от всего падают в обморок: и от трупа, и от мыши. Как я сказал, отец Чиприано был на похоронах графа и не успел еще вернуться оттуда, как уже занемог от болезни. И этим утром он умер в монастыре, пусть душа его покоится с миром! Я услышал эту новость только час назад. Ах! Он был святым человеком! Он пообещал мне теплый уголок в Раю, и я знаю, он сдержит свое слово так же верно, как сам Святой Петр».

Я отложил в сторону нетронутую еду. Она в тот момент вызывала у меня отвращение. У меня на глазах стояли слезы по этому благородному человеку, всегда готовому к самопожертвованию. Одним героем стало меньше в этом мире трусливых, малодушных людей! Я молчал, погрузившись в тяжкие мысли. Хозяин таверны смотрел на меня озадаченно.

«Вам не нравится кофе? – сказал он в конце концов. – Или нет аппетита?»

Я заставил себя улыбнуться.

«Нет, ваши слова могут отбить аппетит у любого. В Неаполе что, люди больше ни о чем не говорят, кроме как о смерти и мертвецах?»

Пьетро примирительно отвечал мне:

«Что ж, действительно! Очень мало сейчас других тем. Но что поделать, друг мой? Кругом чума и на все воля Божья».

И когда он еще произносил последние слова, мой взгляд упал на фигуру человека, который спокойно прогуливался мимо двери таверны. Это был Гуидо Феррари – мой друг! Я хотел было выбежать и заговорить с ним, но что-то в его взгляде и манерах остановило меня. Он шел очень медленно, куря сигару, на лице блуждала улыбка, и к его пальто была пришпилена недавно сорванная роза сорта «Слава Франции», подобная тем, которые росли в изобилии на верхней террасе моей виллы. Я уставился на него, когда он прошел мимо, и мои чувства подверглись своего рода шоку. Он выглядел совершенно счастливым и спокойным, даже более счастливым, чем когда-либо, и при всем этом он отлично был осведомлен о том, что я – его лучший друг – умер только вчера! И с этим недавним горем на сердце он мог улыбаться, как человек, идущий на праздник, и носить розу кораллового цвета, чем, конечно, не выказывал никаких признаков траура!

На минуту я почувствовал острую боль, а затем рассмеялся над собственной чувствительностью. В конце концов, что следовало из его улыбки или этой розы! Человек не всегда в ответе за выражение своего лица, а что касается цветка, то он мог взять его на ходу, не задумываясь, или еще более вероятно, что это подарок малышки Стелы, от которого он не мог отказаться. Он не выказывал признаков горя? Это правда, но подумайте сами, я умер только вчера! У него просто не было времени на то, чтобы соблюсти все приличествующие знаки траура, которые нам навязывает общественная традиция, но которые отнюдь не доказывают внутреннего сердечного сочувствия. Удовлетворенный такими рассуждениями я не сделал попытки следовать за Гуидо, позволив ему продолжить свой путь, не подозревая о моем существовании. Подожду до вечера, думал я, тогда все и выяснится.

Я повернулся к хозяину таверны: «Сколько с меня?»

«Ну что вы, друг мой! – ответил он. – Я никогда не был мелочен по отношению к рыбакам, но времена сейчас тяжелые, и в следующий раз мне, возможно, нечего будет предложить вам на завтрак. Долгие годы служил я вашему брату, и преподобный Чиприано, покинувший нас, говорил мне, что Святой Петр мне все это зачтет. Мадонна и правда посылает особое благословение, когда кто-либо делает добро рыбакам, потому что все святые апостолы были рыбаками или торговцами, и я бы не хотел утратить ее доверия. И все же…»

Я засмеялся и дал ему франк. Он быстро сунул его в карман и мигнул глазами.

«А я думал, что у вас за душой и франка не найдется, – он кивнул с честностью, столь редкой среди неаполитанцев, – но святые небеса возместят вам это, не сомневайтесь!»

«Я в этом уверен! – сказал я весело. – До свидания, мой друг! Желаю вам успеха и благоволения святой Покровительницы!»

На это пожелание, бывшее, как я знал, общепринятым среди всех сицилийских моряков, добрый Пьетро ответил с любезной сердечностью, пожелав мне удачи в следующем плавании, и вновь вернулся к полировке стаканов. А я провел оставшуюся часть дня, прогуливаясь по немноголюдным улицам города, нетерпеливо ожидая заката, который, как широкое знамя победы, должен был стать сигналом моего безопасного возвращения к любви и счастью.

Глава 8

Наконец он настал, этот благословенный долгожданный вечер. Мягкий бриз дул, охлаждая раскаленный воздух после дневного зноя, и приносил с собой ароматы тысячи цветов. Небо окрасилось предзакатными красками, безмолвный как зеркало залив отражал все великолепие цветов с невероятным блеском, который удваивал их очарование. Каждая капля крови во мне горела страстным нетерпением, но я все еще сдерживал себя. Я ждал, пока солнце опустится в зеркальные воды, пока его великолепный румянец, сопровождающий закат, не побледнеет в те тусклые эфирные оттенки, которые походят на тонкие драпировки, спадающие с ангельских крыльев. Я ждал, пока желтый круг полной луны не поднимется неспешно из-за края горизонта – и, наконец, неспособный более удерживать себя, я направился хорошо известной мне дорогой, восходящей к Вилле Романи.

Мое сердце бешено колотилось, руки и ноги дрожали от волнения, шаги были нетерпеливыми и поспешными, – никогда этот путь не казался мне таким длинным. Наконец я достиг больших ворот – они были заперты на замок – рельефные львы рассмотрели меня с оскалом. Я слышал плеск и звучание фонтанов во дворе, ароматы роз наполняли каждый мой вздох. Наконец-то я дома! Я улыбнулся, все мое тело дрожало в предвкушении и предвосхищении. Однако я не собирался входить через главные ворота, я лишь довольствовался одним долгим любящим взглядом и затем свернул влево, где были ворота поменьше, ведущие на аллею из дубов и сосен, перемежающихся апельсиновыми деревьями.

Это была моя любимая дорога, отчасти благодаря ее приятной тенистости даже в самый жаркий полдень, а отчасти оттого, что ею редко пользовались другие члены нашего домашнего хозяйства. Гуидо иногда прогуливался со мной там, но чаще я был один, и я любил шагать в тени деревьев, увлекшись чтением какой-нибудь любимой книги или предаваясь восхитительному безделью, погрузившись в собственные мечты. Дорожка огибала виллу по кругу и заканчивалась у ее дальнего крыла. Ступив на нее, я надеялся осторожно приблизиться к дому и там тихонько переговорить с Ассунтой – няней, которая ухаживала за маленькой Стелой и которая также была старой проверенной слугой, на чьих руках моя мать испустила свой последний вздох.

Темные деревья торжественно шелестели, когда я быстро, но мягко ступал по знакомой, поросшей мхом тропе. Вокруг было очень тихо, лишь иногда соловьи разражались переливающимися мелодиями, а затем вдруг затихали, как будто благоговея перед тенями тяжелых сплетающихся ветвей, через которые лунный свет мерцал, рисуя странные и фантастические образы на земле. Облако светлячков отделилось от зарослей лавра и искрилось в воздухе, как драгоценные камни из короны королевы. Нежные ароматы витали в воздухе вокруг, исходящие от апельсиновых деревьев и покачивающихся ветвей белого жасмина.

Я поспешил вперед; мое настроение поднималось по мере приближения к дому. Я был полон сладкого ожидания и томительной тоски, я очень хотел сжать свою любимую Нину в объятиях, встретить прекрасный сияющий взгляд ее нежных глаз. Я спешил крепко пожать руку Гуидо. А что касается Стелы, я знал, что дочка будет в постели в этот час, но, тем не менее, я думал, что ее стоит разбудить ради того, чтобы она увидела меня. Я чувствовал, что мое счастье будет неполным, пока я не поцелую ее маленькое ангельское личико и не приласкаю завитки ее золотых волос.

Но, тише, что это мне послышалось? Я остановил свой быстрый шаг, словно меня удерживала чья-то невидимая рука, и стал напряженно вслушиваться. Этот звук разве не был похож на подрагивающий раскат веселого сладкого смеха? Дрожь потрясла меня с головы до пят. Это был смех моей жены, я отлично знал его серебристый перезвон. Мое сердце похолодело, и я замер в нерешительности. Как могла она так весело смеяться, считая меня погибшим, мертвым и потерянным для нее навсегда. Внезапно я заметил мелькание белой одежды среди деревьев и, повинуясь некоему импульсу, мягко отступил в сторону, скрываясь позади плотной стены листвы, через которую мог видеть все, оставаясь при этом незамеченным.

Четкий смех еще раз прозвучал в тишине, и его звон пронзил мой разум, как острый меч! Она была счастлива, даже весела, она блуждала здесь в лунном свете с радостным сердцем, в то время как я ожидал найти ее взаперти нашей комнаты или стоящей на коленях в часовне перед образом Святой Долороссы, в слезах молящейся об упокоении моей души. Да, я ждал именно этого, ведь мы, мужчины – такие глупцы, когда влюблены! Внезапно ужасная мысль поразила меня. Может, она сошла с ума? Могло ли горе и внезапность моей смерти настолько поразить ее нежный разум? Она бродила о, бедное дитя, как Офелия, не зная, куда направляется, а ее очевидная веселость была на самом деле фантазией воспаленного мозга? Я задрожал от этой мысли и стал всматриваться с тревогой сквозь немного раздвинутые ветви.

Две фигуры медленно приближались: моя жена и мой друг, Гуидо Феррари. Ничего странного, скорее наоборот, все так и должно быть, ведь Гуидо для меня почти как родной брат. Он просто обязан был всеми силами успокоить и поддержать Нину. Но что я вижу? Правильно ли я понимаю, что она просто опирается на его руку, тесно прижимаясь, чтобы не упасть, или… О Боже!

Мучительный крик боли едва не сорвался с моих губ! Отчего я не умер? Лучше бы я вообще не выбирался из того гроба, в котором так мирно покоился! Все ужасы смерти и пережитые страдания в склепе казались мне теперь ничтожным пустяком в сравнении с кошмаром, который открывался моим глазам! Память об этом по сей день терзает мой разум неугасимым пламенем, и моя рука непроизвольно сжимается в тщетной попытке прогнать прочь всю яростную горечь того момента. Я не представляю, каким усилием воли мне удалось обуздать ту убийственную свирепость, которая зародилась внутри меня тогда, как я заставил себя оставаться безмолвным и неподвижным в своем убежище. Однако мне это удалось. Я напряженно ожидал продолжения этой несчастной комедии и молча наблюдал свое предательство! Моя честь получила смертельный удар от тех двух человек, которым я доверял больше всех на свете, и все же я не выдал себя.

Они – Гуидо Феррари и моя жена – подошли так близко к моему убежищу, что я мог заметить каждый жест и расслышать каждое сказанное ими слово. Парочка остановилась буквально в трех шагах: его рука обнимала ее за талию, а она небрежно держала его за шею, положив голову на плечо. Именно так эта женщина тысячу раз прогуливалась и со мной! Она была одета во все белое, за исключением одного пятна насыщенного цвета около ее сердца – красной, как кровь, розы. Она крепилась алмазной булавкой, которая ярко сверкала в лунном свете. Дикая мысль пришла мне в голову: вместо этой розы там должна была быть настоящая кровь, а вместо серебряной булавки – добротная сталь острого кинжала! Но так как у меня не было оружия, то я просто стоял и молча смотрел на нее сухими глазами. Она выглядела великолепно, восхитительно прекрасной! Ни следа горя не омрачило веселости ее лица: ее глаза были так же нежно прозрачны и нежны, как и прежде, ее губы сияли искренней улыбкой, столь сладкой и невинно доверчивой! Она заговорила – о Небо! – и привычное очарование музыки ее голоса заставило мое сердце подпрыгнуть в груди.

«Ах ты глупый Гуидо! – сказала она томным шутливым тоном. – Что бы с нами было, если бы Фабио не умер столь внезапно?»