Что-то пошло не так. Послесловие

Что-то пошло не так. Послесловие
Мария Латарцева

После того, как во время обстрела осколок седого тополя пронзил стену больничной палаты, тени прошлого настолько тесно переплелись с настоящим, что Богдану все чаще казалось, будто жизнь его переместилась в ночное время суток. Постепенно сны и видения вытеснили из сознания чувство реальности, оставалось только гадать – они пытаются сжить его со свету или предупредить о поджидающей опасности?

Грузный колокол.

А на самом его краю

Дремлет бабочка.

Ёса Бусон

…Размеренно наматывая на руку почти невесомую нить, клоун из циркового плаката пристально всматривается Богдану в глаза, словно пытается увидеть в них боль и страдание. Тонкое прозрачное волокно нервов ритмично складывается от ладони и до локтя… От ладони – и до локтя… Ровным слоем… Нитка за ниткой… Мучительно вытягивает из тела остатки жизни и души.

Богдан из последних сил старается выдержать испытание, отчаянно делает вид, что ему не больно, что его не пугает происходящее, но чувствует, как с каждым новым витком невыносимая боль рвёт на куски его раздетое нутро, лишенное возможности сопротивляться. Он с ужасом понимает, что силы уже на пределе, и участь его решена.

Но первым сдается клоун. Разочарованный отсутствием реакции на свои манипуляции, он бесстрастно прекращает тянуть из несчастного жилы, потом, мгновенье хладнокровно поразмыслив, и вовсе уходит, исчезая частями – сначала голова с неподвижной ленивой улыбкой, короткая бабочка-шея в ядовито-фиолетовый горошек, правая рука… Постепенно исчезает туловище. Дольше всего задерживается в воздухе левая рука с намотанными на неё нитями полуживого естества. Наконец дрожащая пуповина, связывающая палача и жертву, натягивается до предела и с резким звуком лопает.

В глазах Богдана меркнет свет, потом он ощущает на своём лице холодные мокрые брызги, слышит явственный вздох облегчения и удивлённый голос:

–…Бр-р-р! Живой? Взаправду живой?! Ну, ты, пацан, даёшь! Почему в воду не прыгал, когда лодка вверх бортом ушла? Чего раздумывал? Твои приятели с ходу рванули, как только ваша посудина крен дала. В момент рассосались, будто не было. С такими водиться – себя не уважать, так что подумай, стоят ли они того – жидкие больно, с душком. Хотя… Хотя я тоже, каюсь, смалодушничал – почти не верил, что смогу тебя в реке найти – мутная она больно, тинистая. И течение вроде нормальное, и русло глубокое, а все равно чего-то не хватает. Здоровья у речки, что ли, нет?

Бестолково размахивая руками, лихорадочно повторяясь и глотая слова, соседский парень, которого в селе иначе, как блаженным, не называли, откровенно радуется его спасению. Несколько дней назад этого человека даже в армию не взяли, говорят, комиссовали, негодным к службе оказался, а он взял, да и спас его, Богдана, от верной гибели спас.

–…А ты силён, брат, мертвой хваткой за шею вцепился, ещё немного, и вдвоём пошли бы рыб кормить на дно, еле удержал. Пришлось тебя даже ударить чуток, чтобы отпустил, ты уж извини, коль что. Воды ты тоже не хило хлебнул. Да что там – хлебнул! По саму завязку нахлебался! Слава Богу, откачать удалось, – по-собачьи стряхивает с себя воду молодой человек.

– Не рассказывай маме, Иван, – еле вспомнил имя своего спасителя.

Почти до сумерек он скитался по берегу, придумывая, как будет дома объяснять произошедшее, потом бочком, чтобы не увидела мама, зашёл в дом, стянул с себя ещё сырую одежду, умылся, переоделся. В зеркале заметил внушительное темно-красное пятно чуть ниже лопатки, наверное, это и был след от удара, о котором говорил Иван. Спина в том месте даже не болела, просто немилосердно зудела, да так, что хотелось до крови расчесать ссадину, чтобы снять этот невыносимый зуд.

– Иди кушать, Богдан, – раздался из кухни невозмутимый голос матери. – Как раз впору – ужин поспел.

Мама изучающе оглядывает его с ног до головы, после чего спокойно замечает:

– Слышала, сегодня ты чуть не утоп. Запомни – вода шуток не любит, в следующий раз постарайся быть поаккуратнее, сынок.

– Хорошо, мама, постараюсь, – отвечает он так же сдержанно, придвигая к себе тарелку молодой картошки, щедро посыпанной зеленью укропа, и запотевшую кружку холодного кислого молока…

Ещё переживая ночные сновидения и возвращаясь к событиям далёкого детства, он почувствовал запах больницы, потом уловил какую-то неестественную, почти неприличную тишину, лишенную обычных домашних звуков – не было слышно за окном дребезжащих трамваев, не сигналили привычно водители легковушек, не хлопала, закрываясь, дверь в соседний подъезд, не бежала вниз по трубам спущенная в туалете вода, и даже холодильник не ругался по поводу излишне заставленных полок на дверце. В доме царило полное молчание.

«Неужели Наталья с ночной смены вернулась, а я не услышал? Интересно, который час?» – подумалось спросонок. Как и во сне, донимало под правой лопаткой. Рука его потянулась к спине, чтобы почесать докучливое место, но неожиданно наткнулась на плотную повязку из бинтов. Тогда он сделал попытку вытянуть из-под себя вторую руку, онемевшую от неудобной позы, но обнаружил, что она вообще привязана к раме кровати.

Это непредвиденное и совершенно неприятное обстоятельство заставило его открыть глаза, но и здесь его постигла неудача – вместо спальни в собственной квартире он обнаружил больничную палату, стойку капельницы возле себя и закрепленную пластырем иглу в руке.

– Наташа, – все ещё не доверяя своим глазам, позвал шёпотом. Подождал немного – никакой реакции в ответ. Тогда собрался с силами и повторил уже громче:

– Наташенька, ты где?

– Батюшки родные, неужель в себя пришёл? А я и не заметила…

Довольно молодая незнакомая женщина, неприметно сидящая в уголке, откладывает в сторону вязание, привычно поправляет причёску, машинально проводит рукой под носом и совсем по-домашнему спрашивает:

– Как вы себя чувствуете, дорогой? Больше не уснёте?

Увидев его удивлённый взгляд, спокойно объясняет:

– Да вы тут здоровски спите, я вам скажу. Уже несколько дней спите, пора бы и просыпаться…

Богдан все ещё не теряет надежды, что Наталья где-то рядом, но звать её в присутствии незнакомки не решается, а та вспоминает вдруг что-то важное, чисто по-женски хлопает в ладоши и легко поднимается со своего насеста.

– Ох, что же я с вами-то попусту болтаю? До-ок-то-ор! – произносит она протяжно-напевно, открывая дверь в коридор. – До-ок-то-ор! Этот, с осколочными, в себя пришёл… Ой! Извините, что я так про вас, Богдан, это нечаянно получилось, честное слово, нечаянно…

Женщина смущенно краснеет, а из коридора слышатся уверенные мужские шаги. Ещё через несколько мгновений в комнату входит незнакомый молодой человек в шуршащем белом халате. «Ты гляди, франтоватый какой!» – отмечает Богдан одобрительно. Наталья тоже имела привычку крахмалить свои халаты, да так, что они, кажется, хрустели при ходьбе, а ещё до того наглаживала, что даже в конце рабочего дня одежда её выглядела ничуть не хуже, чем утром – была такой же свежей и опрятной.

– Ну, наконец! С возвращением! – протягивает доктор руку, чтобы измерить пульс. – Знаете, в моей практике впервые такое.

Он ощупывает Богдану спину, прижимает что-то, дергает, осторожно постукивает, постоянно спрашивая:

– Беспокоит? Нет? А вот здесь? А здесь? И здесь не болит?

Получив в очередной раз отрицательный ответ, он в недоумении качает головой:

– Хм-м… Странно… Нет, не странно, что не беспокоит, странно, что при этом вы более трёх суток в себя прийти не могли. Главное, ни позвоночник, ни другие жизненно важные органы не задеты, а реакция организма на ранение… Да, реакцию вашего организма на ранение обьяснить невозможно.

Врач ещё раз возвращается к ноющей после осмотра ране, внимательно изучает её, на этот раз едва прикасаясь, и снова остаётся недовольный собой.

– Видите ли, больной, осколочные ранения мягких тканей, даже множественные, как в вашем случае, ещё не повод, чтобы так надолго отключиться. И это не действие наркоза, нет, и не кома, и не потеря сознания… Вы… Извините, не боюсь показаться глупым, но вы как бы из времени выпали, понимаете?

Молодой человек молча хмурит брови, пожимает плечами, а потом, будто вспомнив что-то, с нескрываемой надеждой спрашивает:

– А голова? Вам голова, случайно, не болит? Нет? Может, ударились где, ушиблись ненароком? Или вас ударили, по голове? И снова нет? Ну, тогда я вообще ничего не понимаю. Ничего не могу понять. Правда, контузии не исключаю, хотя, опять-таки, и уши в порядке, и слух…

Доктор уходит, по ходу разочарованно сокрушаясь, что не может разобраться в возникшей ситуации. Женщина и себе возвращается на место, берет в руки незаконченный свитер, прикладывает к себе, словно примеряя, после чего решительно прячет в корзинку.

– Вот и славно, что на поправку идёте, ещё немного и – домой. А я тут вроде сиделки устроилась – пришла однажды спросить, чем могу помочь, меня и определили – то там посижу, то в другом месте, где больше нужна. Лежачих кормлю, судно ставлю, с этим поговорю, того выслушаю. Казалось бы, ничего сложного не делаю, но человека для другой, более важной, работы освободила. Сейчас вот к вам приставили. Вы не переживайте – не глазливая я, те, что у меня до вас были, своими ногами из больницы ушли. Меня Любой зовут, если что… Вы обращайтесь, не стесняйтесь… Я и по врача сбегаю… и воды подам… и судно…

Слова Любы струились легко и ненавязчиво, будто течение реки, успокаивали и убаюкивали, и Богдан уже не знал, во сне иль наяву к нему ещё раз приходил доктор, потом – Наталия. Она и раньше приходила, поэтому он не удивлялся, правда, на этот раз остались в памяти совершенно приземлённые слова: «Устраивайтесь, дела свои решайте, а снимем повязки, если не передумаете – на работу выходите».

А ещё он помнил, как что-то мокрое капало ему на лицо и стекало за воротник. Провёл рукою по щеке – сухо, пощупал чуть ниже, пижаму, и обнаружил, что она влажная. «Возможно, вспотел, – боялся верить в лучшее, чтобы потом не сильно огорчаться и сожалеть. – Или перевязку делали, рану обрабатывали». Но перед глазами стояло лицо Натальи – ясное и спокойное, живое, не из сна.

Огляделся в поисках помощи, но, как на зло, и Любы почему-то рядом не оказалось. Вспомнил про специально оставленную сиделкой ложку, ударил ею по кровати, потом ещё и ещё…

«Богдан! Богдан!» – донеслось еле слышное.

Да, это была она, Наталия, только почему она в белом больничном халате? Неужели после смены так торопилась домой, что в больнице не успела переодеться? Или не захотела?

И снова что-то мокрое капало ему на лицо и стекало за воротник, но на этот раз он точно знал, что это были слезы жены.

–…Богдан, как вы себя чувствуете? Наверное, вам кошмары снились – во сне вы пытались вставать, куда-то срывались бежать, звали какую-то Наталью… Нельзя вам ещё подниматься, да и капельница стоит, далеко не пустит.