Незапертая дверь

– Я Катя. От Юлии Павловны. Она должна была вас предупредить.

– Предупредила, – с явным неудовольствием ответила женщина и нехотя пустила Катю в квартиру.

Внутри был полнейший бардак. Сваленные в кучи посреди коридора вещи, небрежно брошенные на пол книги. Везде – на столах, комодах и тумбочках – стояли чашки, бокалы, вазы и вазочки разного калибра, тусклые подсвечники, деревянные, фарфоровые и металлические шкатулочки и шкатулки, тарелочки и блюдца, большие блюда и тарелки для первого, голубая, в цветочек, явно старая супница – предмет уж совсем ненужный и лишний, разномастные витые вилочки и ложечки с кручеными ручками.

Это был даже не бардак, а настоящее стихийное бедствие.

Рыжая тетка, сурово сдвинув тонкие, неровно нарисованные черным карандашом брови, напряженно смотрела на Катю.

Обведя взглядом комнату, та совсем растерялась и беспомощно на нее посмотрела.

– Мне сказали, – Катя запнулась, – что вы кое-что продаете.

Тетка молча кивнула.

– Так вот, – продолжила Катя, – покажите, пожалуйста, что именно. Я же не могу копаться в чужих вещах.

Тетка усмехнулась:

– Да все! Все продаю, весь этот хлам, все барахло, что Милька копила всю жизнь! Нет, вот скажи мне! – И она вперилась в Катю недобрым взглядом. – Вот на черта? Вот на черта все это? Всю жизнь говно собирать, тряпки эти, салфеточки, стакашки и чашечки? Ладно бы было что-то стоящее, ценное! Хрусталь или посуда приличная, «Мадонна» например! Ковры нормальные. А это? – тетка ткнула рукой с ободранными ногтями в пространство. – Старье и помойка! Я уже начала выносить. А мне, знаешь ли, это не просто, артрит у меня, радикулит. Печень больная, давление. А тут таскать не перетаскать! В общем, Юля твоя мне посоветовала все это продать! Ага, думаю, как же, где найти дураков на Милькины ценности? Ладно, хочешь – смотри. Сама ковыряйся. Чего найдешь – спросишь цену, если договоримся – забирай. А я на кухню, там тоже работы полно. Мне послезавтра домой, к внукам, а завтра к нотариусу. И чего ему надо? Была ведь уже! Правила ваши столичные… Короче, дел у меня невпроворот, а тут еще вы, покупатели! – Она вышла из комнаты.

Катя стояла посередине комнаты и размышляла – уйти сразу или посмотреть для видимости. Ради тети Юли. Дура она – Веруну поверила. Ага, «художница с «Мосфильма», «Эмилия обожала антиквариат», «много интересного, наверняка есть ценные вещи», «непростая была старушка» и так далее.

Может, и непростая, но как во всем этом копаться? И стоит ли начинать?

Катя сняла куртку и села на стул.

На кухне что-то громыхнуло, она вздрогнула.

Противная тетка, бррр. Кошмарная. Ей досталась квартира в столице, не в самом, между прочим, паршивом районе. Вот так, ни за что, как говорится – с неба упало. А она? И с сестрой своей не дружила, и родственных связей не поддерживала, не перезванивались и не писали друг другу. Не помогала бедной и одинокой старушке ничем – ни деньгами, ни физически. И еще недовольна – хлама много, старья, хлопот дофига. Ну что за люди, ей-богу! А ведь везет именно таким. Зря эта Эмилия ей квартиру завещала. Лучше б хорошим людям. Пусть и не родне. Те бы и ухаживали, и лелеяли, да и проводили бы по-человечески. А потом всю жизнь добром поминали. Хотя и так не всегда бывает, аферистов тоже полно. Боятся одинокие старики кому-то довериться. И правильно делают – наслышаны про черных риелторов и прочую нечисть. И Верка дура – подняла бы толстую задницу, покрутилась немного и заработала квартиру на Мосфильмовской!

Вот что такое одинокая старость – и вполне вероятно, что Катя с этим столкнется.

Она подошла к округлой тумбочке с полукруглыми бронзовыми ручками. Сняла с нее то, что было навалено сверху, и чуть не присвистнула – ого! Похоже на Францию, конец девятнадцатого! Поверхность вполне сохранна, ящики открываются. Лак кое-где треснул, но вскрыть и залачить дело несложное.

Катя отошла на пару шагов и залюбовалась находкой – хороша! Просто красавица, а не тумбочка, Юлия Павловна права. Оживившись, Катя принялась за поиски.

Три синие английские чашечки с блюдцами, рисунок «Охота». На одной внутренняя, почти незаметная трещинка.

Кофейник из той же серии, на носике крошечный, почти незаметный скол.

Сухарница оттуда же, целая. Немного поцарапанное дно, ерунда.

Два бокала богемия, зеленый и синий, похоже на начало двадцатого века.

Серебряные вилочки для лимона, серебряные кофейные, темные от времени ложечки, четыре штуки.

Вилочки для торта в количестве пяти штук, естественно, серебро.

Водочные стопки, пять штук, тяжелые, дно малиновое, похоже на мальцовское стекло. Один бокал для вина, приличный скол, коричневое стекло, Гусь-Хрустальный, похоже на начало двадцатого.

Десертные тарелки, шесть штук, Венгрия, Херенд, красота! Две чуть треснуты, четыре в порядке.

Фруктовые ножи, мельхиор, костяные ручки, четыре штуки, Германия.

Фарфоровая дама с зонтом и собачкой, Чехия.

Фарфоровая сухарница «Виллерой и Бох», с ума сойти, и без изъянов!

Фигурка мужчины, разговаривающего по телефону, – тонкий, с переплетенными ногами в узких брючках пижон. Узкий пиджачок, котелок лежит на столике с телефоном. На лице с тонкими усиками сладенькая улыбка, скорее всего, воркует с дамой.

Изогнулся, как вопросительный знак, явный франт. На клейме – Франция, Севр.

У Кати дрожали руки: «Верка, тетя Юлечка! А я еще сомневалась!»

Перебрав посуду и фарфор, Катя осторожно рассматривала вещи.

Узбекское сюзане, яркое, сочное, жизнеутверждающее. Красота невозможная – его бы она повесила на стену.

Шелковый шарф, нежно-палевый, в центре разноцветная птица Сирин, по бокам цветные, в тон сказочной птице, длинные кисти. Нежный шарф на покатые плечи.

Шарф пах старым шкафом и пылью – похоже, его давно не носили. Чистый шелк, ручная работа, в этом нет никаких сомнений, китайцы другого не делали.

Пещера Али-Бабы! В такую удачу было сложно поверить.

Следом отыскалось необыкновенное французское бюро с инкрустацией, которому требовалась реставрация, но это уже пустяки. С давних времен, когда Катя подрабатывала в антикварном на Арбате, у нее остался дружок-реставратор, мужик сильно пьющий, но таланта необычайного – какие вещи вытаскивал этот Коля, уму непостижимо! А ведь казалось, что тем вещам оставалась только помойка.

Дальше была потертая горжетка из черной лисы с дивной кружевной подкладкой, и атласная грация на шнурках с вышивкой, и накидка с черным стеклярусом, и шесть настенных мейсеновских тарелок, и латунные рамочки для фотографий, и два старых бархатных, с медными застежками альбома.

У Кати кружилась голова. А если наследница передумает и не отдаст? Или хватится, сообразит – она, кажется, из сообразительных – и заломит бешеную цену?

Она принялась за книги.

Здесь был клондайк. Довоенные издания русских классиков, Тургенев, Гончаров, Гоголь. Миниатюрное издание Пушкина, сказки, иллюстрированные Билибиным. Несколько книг на французском, начало двадцатого века.

Английская книга девятнадцатого века по рукоделию, вышиванию и плетению кружев на коклюшках.

Поваренная книга из довоенной Польши. Пирожные по рецептам французских кондитеров.

И напоследок – набор старинных рождественских открыток! Огромный пакет старинных открыток! Какое-то чудо. Старые открытки Катя обожала и даже когда-то собирала.

Сердце билось, как бешеное, лоб стал влажным от пота. Она в изнеможении опустилась на стул. Все, сил больше нет. Достаточно. Теперь надо разговаривать с рыжей теткой, а это будет самое сложное. Сложное и противное. Понятно, что та ни в чем не разбирается, но от этого еще хуже и еще сложнее! Такие всегда думают, что их хотят обмануть. Хитрые москвичи непременно захотят облапошить бедную провинциалку.

От волнения пересохло в горле, и Катя пошла на кухню.

– Вот это глянь! – Тетка вовсю шуровала на кухне, перебирая кухонную утварь.

На подоконнике стояли восхитительные медные горшки и азиатские кружки и кувшины. Катя видела что-то подобное в Музее Востока. Азербайджан, восемнадцатый век. А может, и семнадцатый.