Так, стоп! Может быть, дело не в этом? Может быть, у человека со здоровьем проблемы? Или просто не любит? И такое бывает. Успокойтесь, Татьяна Евгеньевна! И на свой счет не берите – тоже мне, гимназистка, ей-богу! Чуть что – сразу в слезы. Да пусть не ест, черт с ней! Нам больше достанется.
Мадемуазель отказалась и от «мимозы» – снова гримаса.
А этот… жених… Изумленно моргнув, Митька удивился:
– Ой, Женевьев! Это так вкусно! Попробуй!
Мамзель вздохнула. Вздохнула так, словно они, эти странные люди, эта странная мамаша с ее чудаковатым сынком, достали ее окончательно.
Митька бросил на невесту осторожный и, как показалось Тане, испуганный взгляд.
– Ну что? – делано улыбнулась Таня. – За любовь? – И подняла бокал.
Митька радостно кивнул. Мамзель снова вздохнула.
Вино ей не понравилось. Как же, француженка! Конечно, она разбирается! А вот Таня не очень; ориентировалась на цену – чтобы не совсем уж дешево, но и не запредельно дорого.
А потом была утка.
– Французы ведь любят утку? – кокетливо спросила Таня.
Ну и получила:
– Французы – наверное. Но, полагаю, не все. У вас же не все любят борщ! Или сало?
– Значит, вы утку не любите? – уточнила Таня.
– Я к ней равнодушна, – спокойно ответила та.
«Ты еще и отвратительно воспитана», – хотелось добавить Тане. Смолчала, конечно. Куда денешься – выбор сына. Вот так. Сиди и молчи! На ус наматывай – что любит невестка, а от чего носик воротит.
– За что пьем? – уточнила Таня, посмотрев на Митю. – За вас?
Тот оживился, блеснул глазами и глянул на мамзель, словно ища одобрения.
Таня внимательно следила за сыном – ну с ним все понятно. Выводы сделаны. Сын ускользал. Уплывал, растворялся в неизвестной пугающей дали. Собственно, его уже и не было, ее сына, – напротив нее сидел почти незнакомый мужик. Готовый разлюбить «мимозу», грузинское вино, а заодно и ее, свою мать.
Разговор, конечно, не клеился. «Выжимали» для приличия – погода, премьера в Ленкоме, новая выставка в Третьяковке. Ничего личного, как говорится. Сухо, банально и официально. Словно встретились малознакомые люди. Встретились и вот-вот разойдутся. И не будут друг по другу скучать.
Совсем не так все это Таня себе представляла… Она вообще все это не так представляла!
А как? Да пожалуйста, все очень просто! Придет сын с невестой. Разумеется, принесут цветы, тортик или конфеты – так положено, принято, заведено. Так она Митьку воспитывала. Думала – воспитала. Ага!
Пришли безо всего – она удивилась, но снова «сделала вид». Да все нормально! На улице дождь – не успели. В конце концов, они же «свои». Мама поймет и не осудит. И не обидится – мама есть мама!
Таня пыталась понять и не осудить. И не обидеться – тоже пыталась. В конце концов, собственное дитя всегда оправдаешь! Ну или попытаешься…
Вот, попыталась…
Ладно. Кто виноват? Значит, сама. Недодала, не объяснила, недоглядела.
– Может, обсудим свадьбу? – робко спросила Таня. – Событие все-таки… – с большим, надо сказать, сомнением добавила она.
– А что обсуждать? – Митька занервничал. – Денег нет, мам. Какая свадьба? Так, распишемся и сразу уедем в Париж. Вот и вся свадьба.
Таня разнервничалась:
– Нет, я все понимаю! Как говорится, не до грибов! Денег и вправду совсем нет! И все-таки, Митя! – Она намеренно обратилась только к сыну – вот ведь вредный народ мы, бабы! – А бабушка с дедом? А твои друзья, Сережка и Лешка? Со школы ведь вместе! Как не отметить? А тетя Света, наконец?
– Мам! – Митька покраснел. – Ну говорили же! Никаких там торжеств, никаких ресторанов! Глупость все это и бред! Кому это надо? Лично нам… вот совсем ни к чему!
Так, держи себя в руках, дорогая! Спокойнее, слышишь? Это ведь их жизнь, правда? Ты здесь немножечко… сбоку! Рядом, но сбоку, так? Взрослые люди – и их право решать!
Честно говоря, Таня и сама ненавидела пышные свадебные сборища, всех этих пупсов на машинах, шелковые ленты, искусственные «кладбищенские» цветы на длиннющих и пафосных лимузинах. Дурацкие платья с ярусами, рюши, атлас, накрученные, нелепые прически, стоящие немыслимых денег. Тоска… Кабаки с подкисшими салатами (с майонезом, заметьте!) и откровенным воровством официантов. Пьяные гости и любопытные взгляды. Обсуждение молодых – в особенности невесты. К тому же… Кого здесь обсуждать? Мамзель Женевьеву? Она тут же представила свою подругу Светку, отца и маму: «Ох, Таня! Для кого мы растили нашего Митьку? Для нее? Для этой вот?»
«Соболезнуем, Танечка! Даром ведь что француженка! Наши девочки-то, а? Красотки! И нате вам, господи! И где он такое нашел?»
Да, хвастаться нечем…
На секунду она вообразила Женевьев на торжестве. Эта не наденет ни свадебное платье, ни парадные туфли. Прическу не сделает – наверняка. Так и явится в бутсах своих, в майке-распустехе и дурацких, дурно сидящих штанах.
Нет, все правильно – свадьбы не надо.
И все-таки… Бабушка, дед – мама и отец. Сестра мамы тетя Маруся. Лучшая подруга Светка. Митькины друзья. Они, конечно, все удивятся. А старики и вовсе обидятся! И кстати, правильно сделают! Растили этого дурака, растили. И вот, получите!
– А бабушка, дед? – хрипло повторила Таня. – Их тоже не позовете? Побоку? Они, между прочим… У нас же так принято, Митя! Есть же традиции, а?
Завелась.
– Мам! – Митька кхекнул и бегло глянул на невесту. – Ну мы же говорили тебе! Пре-ду-преж-дали!
Укорил. Упрекнул. Разозлился.
Она это видела – мать.
Мамзель снова закурила.
Таня резко встала со стула и рывком распахнула окно.
– Простите! Я совершенно не переношу табачного дыма! Вы уж меня извините!
Сигарету, надо заметить, мамзель не затушила. «Все, это конец, – подумала Таня. – Это не просто конец – это конец-конец! И нет у меня больше сына».
Хочешь – смирись. Не хочешь – повесься.
* * *
Они ушли, даже и не подумали остаться на ночь в родительском доме. В Митькиной комнате.