Дневник свекрови

Но такого не ожидала даже я, знающая Альбину четверть века.

Она держит в руках грузинскую чеканку. Грустная девушка в народном головном уборе в профиль. Сюжет известный и самый банальный. Предполагаю, что грузинская девушка – ровесница Даньки. Или чуть постарше. А что, в свете не самых лучших отношений с дружественным народом, вполне возможно, что это уже раритет. Или даже антиквариат.

Сты-до-ба! Климактерическая идиотка! Позор семьи! Ивасюки переглядываются. Данька красный как рак. Нюся усмехается. Я вполне на ее стороне. Даже свекровь в ступоре. А моя мама близка к обмороку.

Мы не корыстные и не расчетливые люди! Нам ничего не надо, ей-богу! Нам вполне хватает на жизнь и даже на небольшие удовольствия! Мы понимаем, что Альбина живет на небольшую зарплату. Мы не ждем от нее ценных подарков! Мы поймем и не осудим, если она подарит просто букет цветов или набор кухонных полотенец.

Но только не так! Не так унизительно! Лучше ничего, чем это! Противно и стыдно. Даже не смешно! Или все-таки смешно? Конечно, смешно. Но и противно тоже.

Дальше все с аппетитом закусывают. Поднимают бокалы. Произносят тосты. Я замечаю, что Нюся надела наш подарок. Значит, понравился. Уже приятно. Я тоже говорю тост. В нашей семье отдуваюсь на торжествах всегда только я. Муж говорит, что у меня лучше получается. Интересно, откуда он знает, если сам ни разу не пробовал?

Я говорю расхожие фразы. Желаю здоровья, любви и взаимопонимания. Кто меня знает – удивлен. Обычно мои тосты велеречивы, продолжительны и остроумны. А здесь я сдержанна и банальна.

Потому что говорить другое просто неохота. К чему перепрыгивать через себя? Поживем – увидим. Продержатся хотя бы лет пять, вот тогда разольюсь соловьем.

Если кто-то еще будет меня слушать.

Потом встает Ивасюк. Он говорит рублеными, но искренними фразами. Его голос дрожит, в глазах слезы. Оказывается, он мечтает о внуках. Меня это почему-то удивляет. Как-то мы с ним, похоже, и в этом вопросе не совпадаем.

Один из гостей со стороны Ивасюков кричит: «Горько!» Молодые нехотя поднимаются со стульев. Представители Российской армии начинают считать. Хором и громко – раз, два, три. И так далее.

Данька с испугом оглядывается на меня. Я недобро усмехаюсь. А ты как думал?

Прерывает эту бурную вакханалию Нюся. Она говорит: «Хватит!» – и садится за стол. Данька облегченно вздыхает. Я почти люблю Нюсю.

Потом все курящие выходят на широкий балкон. Курить на воздухе полезней. Я слышу, как полковой товарищ Ивасюка пытает Даньку, почему он не отдал долг Родине. Данька вяло отбрехивается. Я вступаю первой скрипкой. Объясняю, что военным нужно родиться. Что не все могут служить. Что наша армия в плачевном состоянии. Что я не собираюсь рисковать жизнью единственного сына. И вообще, у него плоскостопие.

Дядька хмурит брови. Он явно мной недоволен. На Даньку смотрит с легким презрением. Мы его разочаровали. Он грозит мне пальцем и говорит:

– Ну, дамочка!

Нюся на нашей стороне. Она шипит:

– Хватит, дядя Дима! – И утягивает Даньку в зал.

Ко мне подсаживается Танюша Воробьева. Гладит меня по руке и просит расслабиться. Шепчет, что невестку надо полюбить. А ее родню принять. Это выбор сына. Я обязана с ним считаться. Иначе – крах отношений с ребенком. Тогда буду страдать еще больше.

Она, конечно, права. Если бы мы поменялись местами, я бы говорила ей именно эти слова. Но я на своем месте. Мой сын женится слишком рано. Я уверена, что здесь превалирует банальное физическое влечение. Никакого родства взглядов и душ. Поэтому я огорчена. Знаю наперед, чем это закончится. Жалко сына, мужа и себя. Жалко усилий, хлопот и денег. И самое главное – невестка мне совершенно чужой человек. И вряд ли отношения у нас будут теплее. Она к этому не стремится. Я тоже. Еще я боюсь совместного проживания. Отделить детей и снять им квартиру у нас нет возможности. В общем, бред и глупость. Пустая трата здоровья и сил. Перспективы я не вижу. Ломать себя не собираюсь. Короче, мне все это не по душе. Вот и все.

– Достаточно? – спрашиваю я Танечку.

Танечка грустно вздыхает. Понимает, что возражать глупо. Мои аргументы вполне убедительны.

– Выпей, Лена! – предлагает она. – Расслабься! И не принимай все так трагично! Никто не знает, что нас ждет впереди!

– Я знаю! – сурово отвечаю я и одним махом выпиваю большую рюмку коньяка.

Мама показывает мне глазами на Альбину. Эта придурошная прыгает, задирая ноги, и мотает по залу вперед и назад в ритме танго немолодого и хилого мужичка из родни Ивасюков. По-моему, дядю Петю из Мариуполя. Бедный дядя Петя близок к обмороку. А этой лошади хоть бы что! Дядю Петю надо спасать! Я шепчу это мужу. Он, тяжело вздыхая, идет ловить на танцполе сестрицу. Она волшебным образом от него ускользает. Муж растерянно смотрит на меня. Я киваю Лалке. Лалка показывает рукой – минуточку! Медленно, но уверенно идет тараном на Альбину. Хватает ее за руку и тащит к выходу. Та пытается вырваться, но хренушки! Из Лалкиных рук просто так не вырваться! Дядя Петя, по-моему, счастлив, как будто выиграл «Ладу Калину» на Поле Чудес.

Он присел на край сцены и вытирает платком вспотевшее лицо. Испуганно оглядывается по сторонам. Налицо посттравматический шок. Благодарным взором смотрит на спасительницу Лалку, и к нему постепенно возвращается нормальный цвет лица.

Потом начинаются песни. Женя Воробьев берет гитару, и мы поем Визбора, Окуджаву и Высоцкого. Молодежь подпевает только Высоцкого. Первые два барда им, увы, незнакомы. Или знакомы, но слов они не знают. Вдоволь напевшись и отведя душу (я махнула еще пару рюмок коньяка. Полегчало!), мы поднимаем тост за любовь.

Потом начинаются спевки и сватов. Они поют: «Ой, мороз!», «Там, где клен шумит», «Я люблю женатого», «Господа офицеры», «Москва, звонят колокола», «Владимирский централ».

В общем, репертуар очень разнообразен и, прямо скажем, пестроват. Но в основном песни душевные и хорошие. Кто знает слова – подпевает. Я, честно говоря, знаю не очень.

Но потом кто-то запевает «Свадьбу-свадьбу» и подхватывают в едином порыве все. И наши и не наши.

Мы все вместе. Ура? Наверное.

Маму пригласил на танец Ивасюк. Видимо, чувствует, с кем надо налаживать отношения. С кем будет сложнее всего. Странно, что его это волнует. Лично мне было бы наплевать. Но я не говорю, что это меня хорошо характеризует.

Альбина – назло врагам – сидит на половине Ивасюков. Мы обиделись! Сейчас будем плакать!

Все порядком устали. Ждем вынос торта. Небольшое оживление на торт и кофе. Все потихоньку начинают расходиться. Подходят к нам, благодарят и жмут руки. Усердней всех дядя Петя из Мариуполя. Мои подруги шепчут мне, что все будет хорошо, и добавляют, «что девочка славная».

Мои добрые и наивные друзья! Они искренне думают, что я ревную невестку к сыну! Как они, оказывается, плохо обо мне думают! Ну разве я такая клиническая дура? Разве я не порадовалась бы за него при других обстоятельствах? Не пожелала ему долгого семейного счастья?

Но в целом, слава богу, все прошло без эксцессов. Как сказала моя школьная подруга Мила, все было очень мило. Каламбур. Можно смеяться. Но как-то мне не очень смешно. Как и дяде Пете. Но он, по крайней мере, спасен.

И тут мне кстати вспомнился один яркий случай из реальной жизни – почти анекдот, услышанный мною из первых уст.

Итак, семья наших очень близких друзей. Точнее, друзей моих родителей. Мамы и покойного отца.

Он – мальчик из еврейской, профессорской семьи. Окружение соответствующее. К тому же он красавец. Синеглазый брюнет. Зовут Максим. Кстати, в будущем – тоже профессор. Но я сейчас не об этом.

Она – девочка из простой, многодетной, но очень дружной и работящей семьи из Калуги. Обожаемая всеми младшая сестра. Красавица. Тонюсенькая черноглазая блондинка.

Они учатся в одном институте. Любовь с первого взгляда. Не могут разнять крепко сцепленных рук. Он делает ей предложение. Она, разумеется, соглашается.

Профессорская семья ее обожает. Девочка мила, скромна и добропорядочна. Происхождение невесты их, как истинных интеллигентов, не волнует.

Она всем пришлась по душе. Она и вправду прелестна.

Максим тоже пришелся ко двору. Ее родные решили, что красавицы и умницы Катеньки он вполне достоин. К тому же очевидно, как он влюблен и внимателен к любимой сестре. Еще они знают, что из евреев получаются хорошие мужья.

Готовятся к свадьбе. Снимают зал в столовой. Мама-профессорша готовит фаршированную щуку и форшмак из селедки. Катенькины сестры пекут пироги и варят холодец.

Но Катенька предупреждает, чтобы ее родня была бдительна: зная широту русской натуры, она умоляет, нет, категорически запрещает родне употреблять алкоголь. Она отлично помнит деревенские свадьбы, не проходящие без скандалов и мордобоев. Что поделаешь, так заведено. Какая свадьба без баяна? И, как следствие, без буяна? Нет, откровенных алкашей в ее семье нет, но надо соблюдать приличия – с той стороны все люди именитые и ученые. Интеллигенция, одним словом. Катенька ни в коем случае не стесняется своей родни, она всех братьев и сестер обожает и ими искренне гордится. Но понимает – у всех представления о веселье свои. Не хочет расстраивать будущую свекровь, чудесную женщину. И еще умоляет брата Ванечку не брать на свадьбу любимую гармонь. Он удивляется – почему? Но сестры на него шипят, и покладистый Ванечка со вздохом подчиняется.

Надо сказать, что, сама того не желая, Катенька их сильно напугала. Сидят они чинно, рядком. Подергивают шеями в накрахмаленных и непривычных жестких рубашках, боятся ослабить узкие галстуки с «искрой» и, тяжело вздыхая, поднимают бокалы с минералкой.

А те, кто сидит напротив, в смысле профессура, та, которая интеллигенция, быстро и дружно напиваются. Кто-то пристает по ошибке к чужой жене. Как следствие – драка и разбитые носы. Брат Иван смотрит на эту катавасию с восхищением. С криком: «Ну, еврейцы! Дают!» – военным крейсером врезается в толпу дерущихся. Драчунов растаскивают свеженькие и полные сил Катенькины родственники. Со вздохом облегчения, надо сказать. Мол, как неожиданно выяснилось, профессура и евреи – тоже люди. Дальше гости перемешиваются и пьют уже вместе и дружно. И так же дружно поют советские песни. Все заканчивается замечательно.

«Молодые» уже справили золотую свадьбу. Дай им бог!

Все горячо нас благодарят и постепенно разъезжаются.