Дюймовочка в железном бутоне

Дюймовочка в железном бутоне
Мария Моисеевна Вязьменская

Повесть-воспоминание о детстве маленькой девочки, у которой умерла мама, и ее жизни в ленинградском интернате в пятидесятые годы прошлого века.

Глава первая: ул. Марата

Меня зачали, когда папа уже болел туберкулёзом, заразившись от соседки по квартире, но они с мамой ещё не знали об этом. У них были две маленькие дочери, и мама сомневалась, рожать ли ещё одного ребёнка в тяжкие послевоенные времена. Она собиралась найти повивальную бабку, промышлявшую опасной помощью невольницам сталинского закона, запрещавшего аборты – вождь заботился о репродукции населения, значительно уменьшившегося за время войны, а может, сама знала народные средства, помогающие избавиться от нежелательной беременности, но папа, как он рассказывал мне, увидал во сне свою мать, мою бабушку Мусю-Хаю, предрёкшую, что зачатый ребёнок займёт особое место в его жизни. Как все мужчины, он, ничтоже сумняшеся, решил, что покойная мать пророчит ему наследника – ребёнка мужского пола, и потому решительно пресёк попытки жены избавиться от меня или, если быть корректной, от плода, который впоследствии развился, сформировался и явился миру младенцем, к величайшему сожалению разочарованного отца, женского пола, то бишь мною.

Помня, хоть и не о провидческой, но, по крайней мере, о сновидческой связи родившейся дщери с его покойной матушкой, папа нарёк меня Марией – русским эквивалентом библейского имени Мириям, от которого происходит первое бабушкино имя Муся. В советские времена бабушку тоже именовали Марией Моисеевной Вязьменской, так что я оказалась полной ее тёзкой.

Наиглавнейшее событие моей жизни – появление на свет – произошло в городе Новосибирске, где семья оказалась из-за папы, который, будучи топографом-изыскателем, прокладывал в тайге линии электропередач и в 1946-1948 годах возглавлял геодезическую партию, искавшую трассу для новой высоковольтной линии в восточной Сибири. Мама с дочерями сопровождала мужа в экспедициях: в их ленинградский дом попала бомба, и кроме поисковых партий семье попросту негде было жить.

В послевоенные годы вернуться в Ленинград можно было только по разрешению властей, и начальство Теплоэлектропроекта (ТЭПа), где папа трудился с 1936 года, выхлопотало для семьи инженера Вязьменского высочайшее дозволение вернуться в восстанавливаемый город. В ноябре 1948 года родители с нами тремя – мал, мала, меньше – вернулись из Новосибирска в Ленинград.

Семья поселилась в двух смежных комнатах громадной коммунальной квартиры на улице Марата. Дом двенадцать, квартира тринадцать, как считалочку детства, помню c тех пор. Странное сочетание цифр в номерах дома и квартиры поразили мою тридцатипятилетнюю маму. Наверно, в те жёсткие, трудные времена ей не хватало лёгкости и шалости в окружающей жизни, и она сама послала себе письмо, отправив его по адресу: здесь, ул. Марата, дом дюжина, квартира чертова дюжина.

Я спрашивала папу, что она написала в нем: «Кажется, вложила в конверт пустой листок». Ну да, шалость, шутка, а, поди, знай, чем она могла обернуться в те годы.

Мне до сих пор радостно слышать название улицы, на которой я жила в раннем детстве – Ма-ра-та… Папа рассказывал о Великой Французской революции, о каком-то Марате, убитом в ванной, но непонятная страшная история совершенно не подходила к нашей светлой широкой улице. Я думала, ее назвали в честь месяца марта Мартовской, только лишняя буква А затесалась в серединку названия. Существуют же буквенные прятки: город—град, морок—мрак, ворог—враг. Мне почему-то долго казалось, что март и Марат так же прячутся друг за друга.

Пройдя подворотню дома двенадцать, вы оказывались в одном из классических петербургских дворов-колодцев, с четырёх сторон ограниченных стенами дома. В центре двора стоял флигель с большим нарядным подъездом, где в широком проёме пологой мраморной лестницы еще сохранился давным-давно сломанный, когда-то роскошный лифт с кабиной из красного дерева и чугунной вязью дверей. В пятидесятые годы заброшенный лифт терзали лишь местные ребятишки, продолжая разрушение старого мира, начатое их дедами.

Вход в ту часть дома, где располагалась наша квартира, как и подъезд флигеля, находился во дворе, только, в отличие от оного, наш не отличался парадностью – в квартиру тринадцать входили с чёрного входа.

В левой стороне грязного и тёмного подлестничного пространства имелся подвал, после войны превращенный в квартиру на семь-восемь семей, в которой наша семья прожила десять лет.

Одна из комнат, в которых мы жили, была вытянута в длину и имела два окна, смотревшие на улицу, вторая, примыкавшая к первой, уходила вглубь квартиры и была без окон. В светлой комнате вдоль стен, как в сказке про трех медведей, стояли три кровати, на которых спали мы, девочки. Между окнами размещался письменный стол, где Наташа, старшая из сестёр Вязьменских, делала уроки. Потом ему пришлось подвинуться, чтобы поместился второй, поменьше, для Милы, мне отдельного стола не завели и, когда я пошла в школу, то с домашними уроками справлялась по очереди с Милой: Наташа считалась уже взрослой девушкой, и ее пенаты для нас, малявок, были запретными.

Отступление: очередь на подписку

Мы с Милой общались с детьми Весниковых: Митяй – он, правда, имел другую фамилию, своего отца, первого мужа их матери Вали – дружил, да что там дружил! – был отчаянно влюблён в нашу Милу, а его младшая единоутробная сестра Таня, дочь второго Валиного супруга, мужского закройщика Весникова, играла со мной. В детстве мы определяли отношения – я с тобой играю, я с тобой не играю. До дружбы ещё нужно было дорасти.

Семья Весниковых отличалась от нашей. Энергичная решительная Валя – в квартире ее звали Валькой – принадлежала к породе бойцовых особей. Она громогласно и твердо руководила супругом и детьми, позволяя, не позволяя, стращая, покрикивая, улещивая, к тому же ни на минуту не переставая скрывать, что ее муж принимает частные заказы и шьёт мужские костюмы и пальто. В те годы по сигналу соседей вездесущие налоговые инспектора могли нагрянуть к любому закройщику или портному. Обнаружив у бедняги несколько недошитых вещей, его облагали таким драконовским налогом, что вынуждали день и ночь трудиться на государство, причём вырваться из крепостной зависимости не удавалась никому. Скрыть, что Весниковы живут в достатке в нищие послевоенные годы в коммунальной квартире было нереально. Поэтому бдительная Валька с соседями старалась дружить, чтобы не донесли.

С ее сыном Дмитрием – Митяем, как мы его звали в детстве, я однажды столкнулась неожиданно близко во взрослой жизни.

Мой отец – преданный читатель и почитатель книг, выйдя на пенсию в 1973 году, устроился работать в отдел «Книга-почтой» большого книжного магазина, который находился недалеко от его дома в Весёлом посёлке. В семидесятые годы прошлого века хорошая литература практически не выставлялась на полки книжных магазинов, а продавалась по блату или, как говорили, из-под прилавка. Папа справедливо рассудил, что работа в книжной торговле увеличит его шансы на приобретение дефицитных книг. И действительно, время от времени ему перепадало что-нибудь интересное – недоступное обыкновенному покупателю. В начале октября 1976 года в Ленинграде объявили подписку на пятидесятитомное издание «Всемирной детской литературы». Моей дочери Тане было четыре года, Милиному сыну восемь, и мы с сестрой мечтали подписаться на многотомник, что даже теоретически выглядело непросто.

При каждом книжном магазине существовала постоянная группа людей, которые точно знали, когда и на какое собрание сочинений будет производиться подписка. Они организовывали очередь, являясь на переклички, отмечая присутствующих и вычёркивая не пришедших, то есть держали процесс приобретения подписного издания в своих руках и под своим контролем. Как я понимаю, папа поддерживал связь с организатором такой очереди у их магазина. Взамен оказанных услуг – то ли книжек, то ли сведений о поступлении новинок – он получил для нас номера в очередях на подписку «Детской литературы». Для Милы – у себя, для меня – в аналогичной очереди у магазина «Подписные издания», который находился на Литейном проспекте недалеко от Невского.

– У тебя номер двадцать, – сказал отец. – Перекличка сегодня в двенадцать дня. Никуда не отлучайся, там очень жёстко. Могут следующую проверку устроить через час. Выбросят из очереди и все! Второй раз я ничего не смогу сделать. Лучше никуда не отходи.

– Папа, я же работаю! Танечка в детском саду! Коли нет, он в Корвале, как я справлюсь одна?

– Я подъеду к тебе на Литейный, возьму ключи и заберу Таню из садика. На работе договорись об отпуске на три дня. Всего-то трое суток постоять! Зато потом будешь получать каждый том и радоваться. Астрид Линдгрен. Сельма Лагерлеф, «Маленький принц», «Мэри Поппинс». Какие книги! Кстати, подойди к ответственному за вашу очередь и скажи ему спасибо. И от меня передай привет.

– А кто это? Он тебя знает?

– Ещё бы! Он и тебя знает!

– А кто это, папа?

– Подойди-подойди, увидишь.

Молодого симпатичного держателя очереди звали Димой Петренко. Перекличку проводил он, и, произнеся мою фамилию Вязьменская, оторвался от лицезрения списка и внимательно посмотрел мне в лицо. Я улыбнулась ему, благодаря за себя и за папу. Я никогда не видела его прежде. После переклички он подошёл ко мне сам.

– Тебе привет от моей сестры Тани, – произнёс он. Я не понимала, о какой Тане он говорит.

– Мы были вашими соседями на Марата, неужели не помнишь?

– Господи! Ты – Митяй? И Таня Весникова – твоя сестра… Помню, конечно, помню!

Теперь я поняла, о ком говорил папа.

– Тебе привет от моего отца. И спасибо от нас обоих. – Я не понимала, как, что, почему? Как папа нашёл Митяя? Что это значит – Митяй и книги? Почему он держит очередь на подписные издания?

Отец оказался прав. Приключение под названием подписка на «Всемирную детскую литературу» длилось ровно трое суток, которые я единственный раз в жизни почти полностью провела на улице. Днём сидя, ночью лежа на скамейках, которые на счастье тогдашних моих сумасшедших сотоварищей – интеллигентов? люмпенов? – стояли вдоль забора Куйбышевской больницы, или стоя около здания нашей вожделенной цели – магазина «Подписных изданий». Папа привез мне одеяло, я использовала его то по назначению, то как накидку. В пирожковой на Жуковского мы покупали жареные пирожки с ливером, хотя уставшее тело, промёрзшее и саднящее в каждой мышце и косточке, бунтовало против еды. Голос осип, от сигарет разболелась голова, саднило горло, я мечтала только о горячей ванне и горячем какао.

Когда ко мне подошёл Митяй? Кажется, во вторую ночь. Мы сидели вдвоём на скамейке почти в полной темноте, только фонари на правой стороне Литейного отбрасывали на нас неоновый свет.

– Я знаю, Мила стоит в очереди в Весёлом посёлке, – вдруг сказал он.

– Ну да. Я тут, а она около родителей. Нельзя же было в один магазин вдвоём стоять.

– Я помню тётю Таню, – вдруг сказал он. – И тебя маленькую. Всю вашу семью. Мы вас очень жалели.

Я молчала, что тут сказать…

– Как там Мила? – Вдруг тоскливо спросил он. Я удивилась его тону, но стала рассказывать, что наши мужья, как назло, уехали за грибами в Корвалу, и нам с Милой пришлось стоять в очередях самим. Никто не знал, что будет подписка.

– А ты откуда знал? Ещё и очередь организовал… Я совсем не представляла, что это ты, – улыбнулась я в темноте.

– Ещё бы! – Вдруг зло сказал Митяй, – вы одни такие умные, интеллигентные, книжки читаете! А мы быдло рядом с вами! Твоя сестра даже не захотела в моей очереди стоять!

Я изумилась его скрытой ярости.

– Да мы вообще не знали, что ты здесь заправляешь…

– Это ты не знала.

Он встал и пошёл к магазину, где переминалась часть будущих подписчиков, а я вдруг вспомнила, как на Марата он за дверью поджидал, когда Мила пробежит по коридору, чтобы выскочить за ней следом. Мы с его сестрой играли у них в комнате.

– Жених! – Фыркала Танька…

Кто-то, знавший Петренко по предыдущим очередям, рассказал мне, что он занимается книжным бизнесом – в те годы существовал термин спекуляция – покупает несколько подписок, а потом перепродаёт их втридорога. Но книги любит, много читает, библиотеку имеет знатную.

Накануне подписки наши старшие, и Дима Петренко среди них, провели перекличку и на четыре часа отпустили домой перемёрзших подопечных. Я жила за станцией метро Автово на улице Морской пехоты – от Литейного проспекта добираться сорок пять минут. Два часа чистого времени – мои. Я стояла под душем, превозмогая боль – ледяное тело и горячая вода отвергали друг друга. Кажется, я обожгла кожу. Ничего, пройдёт, главное – теперь я чистая. Все-таки ужасно – двое суток не мыться! И что-нибудь горячее выпить. Молока нет, какао не сварить. Ладно. Вместо какао большая чашка чая с малиновым вареньем и термос с собой. Все. Пока. Завтра подпишусь и приду спать. Папуля, спасибо! Танюша, не скучай, у тебя теперь будет много замечательных книжек. Я тебе потом расскажу. Спи. Я поехала.

Ночью откуда-то возникла вторая очередь. Их привели, когда мы уезжали домой. Мы стояли с одной стороны от входа, они с другой. Стоявшие впереди напирали на противников, стараясь занять позиции поближе. Началась перебранка и вялые оскорбления. Старшие очередей собрались на военный совет. Митяй стоял в их группе, а мы – рядовые люмпены-интеллигенты волновались за свои номера. Достанется мне подписка или нет? Сколько всего их будет?