Большая книга ужасов – 67 (сборник)

Кажется, папа, занятый Веником, пропустил мимо ушей половину нашего рассказа.

– Игрушечные? – спросил он, зевая.

– Не игрушечные. Там очень тонкая работа, как у того чокнутого, который блоху подковал.

– У Левши?

– У левши, у правши… В общем, дорогая штука. Таких игрушек не бывает.

– Значит, это была галстучная булавка, – сказал папа.

Мне показалось, что такое объяснение отвечает на все вопросы. Ювелирные украшения бывают очень тонкие, ведь не зря говорят «ювелирная работа». Кто потерял? Да Болтунов, он пижон: ходит в форме гражданского воздушного флота, с галстуком. Правда, булавки я у него не видел, но ведь и не присматривался.

– Нет, – вдруг твердо сказала Мышь, – булавки всегда круглые, чтобы втыкаться в ткань, а шпага была сплюснутая и острая, травинки резала. Зачем нужна булавка, которая будет резать галстук?

– Значит, просто безделушка, – не стал спорить папа. – Вот прилетят вертолетчики, мы и спросим, кто ее потерял.

– А почему она исчезла? – зашептала Мышь.

Папа молча показал на перегородку и вскинул бровь: мол, ты на Гематогена думаешь? Мышь пожала плечами: вряд ли.

– Любопытно, – нелюбопытным голосом сказал папа. – Мне это напомнило историю про кладбище эльфов.

– Эльфы из сказок, а шпага была всамделишная, – таинственным голосом заметила Мышь. Опять начинались ее сочинялки: гвардейцы ростом чуть выше указательного пальца, в шляпах с черно-белым пером из синичьего крылышка. Жаль, я не мог оторвать доску с пола – она была длинная и уходила к Гематогену за перегородку. Не ломать же избу, чтобы доказать Мыши, что шпага провалилась в щель.

– Эльфы – да, из сказок, – подтвердил папа, – а кладбище эльфов самое всамделишное. И ножи, и другие артефакты.

– Чего? – не поняла Мышь.

– Артефакты. То, что сделано человеком, а не природой. Насчет кладбища, по-моему, до сих пор не доказано, а ножи эльфов – реальная штука, лежат во многих музеях.

– С этого места, пожалуйста, по порядку, – строго сказала Мышь.

И папа начал по порядку:

– Видишь ли, Мышь, в науке всегда есть факты, которые пока нельзя объяснить. О них почти не говорят, потому что споры ничего не могут добавить к тому, что уже известно. Проходит время, таких фактов набирается много, и объяснение находится. Если бы триста лет назад серьезного ученого спросили, могут ли с неба падать камни, он бы категорически ответил «нет». А ведь падение метеорита наблюдал почти любой человек, который глядел в звездное небо. Ученые тогда находили этому любые объяснения, кроме правильного. Им приносили оплавленный метеорит – они говорили: «Камень земной, просто в него ударила молния». О великанах и драконах и заикаться не стоило – «сказки». Сейчас никто не сомневается в существовании доисторических великанов – гигантопитеков,[1 - Гигантопитеки – самые крупные человекообразные обезьяны всех времен. Достигали трехметрового роста и весили как лошадь. В древних пещерах находят огромные каменные топоры и ручные рубила подходящего для гигантопитеков размера. Похоже, что эти гиганты были не глупее древних людей.] а про динозавров знает любой дошколенок.

С лилипутами древности вопрос пока открытый. Во многих странах находили крохотные плиты, похожие на могильные. Больше ста лет назад один ученый сказал: «Это кристаллы гипса». Он эти плиты не изучал и даже не видел, а только высказал предположение. Но с тех пор о кладбищах эльфов вспоминают только развлекательные газетки. Находили маленькие кремневые ножи, которые, несомненно, обработал человек. Ученые утверждали, что это игрушки древних детей, только тут вышла загвоздка… Кто-нибудь видел кремневые ножи?

Я сказал, что видел на картинке, а Мышь, оказывается, не видела.

– Кремень – камень, совсем не похожий на кремни для зажигалки. При сильном ударе колется как стекло, – объяснил ей папа. – Древний мастер брал два кремня и начинал скалывать один о другой, пока не получался зазубренный треугольник. Руки у всех людей примерно одинаковые, и ножи выходили одинаково грубые. И только маленькие ножи, которые ученые называют игрушками, а журналисты – ножами эльфов, отделаны как под микроскопом. Или как будто руки, наносившие удары по кремню, были совсем крошечными, меньше, чем у детей.

– Значит, эльфы были? – замирающим голосом спросила Мышь.

– Боюсь, мы этого никогда не узнаем.

– Но почему? Ты сам говоришь – или под микроскопом, или маленькими ручками. Микроскопов в каменном веке не было, значит, «ножи эльфов» делали эльфы! – категорически заявила Мышь.

– Это как сказать. Левша, который блоху подковал, пользовался не микроскопом, а бычьим пузырем с водой. Вода и пузыри в каменном веке были, значит, обычные люди могли сделать ножи эльфов. Как художник, я уверен, что это не детские игрушки, потому что игрушка всегда проще оригинала. Скорее уж ножи эльфов похожи на талисманы. Современников они должны были потрясать чистотой отделки. Может быть, за такой нож давали десяток обычных… Только ведь и это недоказуемо. Если в каменном веке были «микроскопы» из бычьих пузырей, они сгнили давно, – неожиданно закончил папа.

Мышь аж подскочила. Она любит простые ответы: или «да», или «нет», а «может быть» считает враньем, вилянием и провокацией.

– Папка, я в тебя сейчас чем-нибудь запущу. Говори быстро, были эльфы или нет!

– Говорю: чтобы точно знать, нужно найти что-то посущественнее каменных ножей. Лучше всего – скелет эльфа, но такие маленькие косточки вряд ли могли сохраниться. А если и сохранились – то кто докажет, что это эльф, а не детеныш обезьяны?

– Значит, надо поймать живого эльфа, и все станет ясно! – нашла выход Мышь.

– Если бы они жили в наше время, то мы бы о них знали, – коротко ответил папа.

Возразить было нечего. Мышь сразу остыла к разговору, повернулась на бок и прижала к груди Веника, готовясь засыпать.

Потолок над перегородкой розовел – это закатное солнце светило в окно Гематогену. На нашей стороне было уже темно. Я спохватился, что давно не слышу старика. Тряпок на повязку он себе нарвал, кипятка налил, сейчас должен плескаться. Эти звуки повторялись на закате как по расписанию – судя по всему, он делал травяные ванночки для руки… После необъяснимо долгой паузы Гематогеша заплескался, и я перестал обращать на него внимание.

Ночью Веник взлаивал и бил лапами, переживая собачьи сны. Я взял его к себе, чтобы пес не разбудил Мышку. Она отлично дышала во сне. Без единого хрипа. Когда мы прилетели, у нее в груди как будто взвизгивала губная гармошка, а теперь Мышкины бронхи совсем очистились. Мне пришло в голову, что многие люди болеют, потому что живут не там, где им нужно. А другие, наоборот, могут носить в себе болезнь и даже не подозревать об этом, потому что живут в подходящем для них месте.

Веник тявкнул и ударил меня в живот задними лапами. Я погладил его, прогоняя плохой сон, и заснул сам.

Рассвет принадлежал нам вместе с тайгой до Байкала. Как только солнце высовывалось из-за кедров, первый малиновый луч бил мне в глаза. Иногда он был оранжевым, а однажды зеленым. Не знаю, от чего это зависело – погода все время стояла ровная.

Мышь спала под самым окном, чтобы дышать кедровым воздухом, и была в тени. Ее не будило солнце. Я лежал и глядел на потолок из подкопченных досок. Скоро луч доползет до папы, он проснется, возьмет этюдник и уйдет в тайгу. Хотя нет, Гематоген ему не даст. Гематоген возьмет папу за шиворот своей здоровой левой рукой, повесит на него ружье, и они пойдут убивать кого-нибудь съедобного. Хорошо, а то вся наша тушенка испортилась. Два ящика пришлось закопать в тайге, чтобы не разыскали собаки. Кстати, в третьем ящике, который мы подарили Гематогену, не вздулась ни одна банка. Везучий старик. Или мы невезучие?

Я повернулся на бок и увидел оскаленную мордочку Веника. По открытому глазу полз крохотный прозрачный муравей. Пес уже окоченел, его можно было бы поставить на негнущиеся лапы, если бы мне пришла в голову такая глупость.

Глава V. В поисках мертвой собаки

Я закопал Веника под кустом на краю нашей лужайки и решил ничего не говорить Мыши. Пускай думает, что пес убежал. Меня бы такая новость не утешила, а Мышь еще маленькая, в третий класс перешла. У нее останется надежда, что Веник одичал и вольным зверем живет в тайге.

Когда я вернулся, папа на цыпочках бродил по комнате, уже одетый, но босиком. Этюдник стоял у двери. Чтобы смыться от Гематогена, папе оставалось взять галеты и налить воды во флягу. То и другое было проделано с мастерством, которое сделало бы честь любому ниндзя. Целлофановая обертка галет не хрустнула, вода не плеснула. Папа облегченно выдохнул, надел сапоги, повесил этюдник на плечо и распахнул дверь…

На крылечке, дожидаясь постояльца, сидел Гематоген. Минуту назад я там проходил, и его не было. У ног старика свернулась калачиком лайка. Поперек его груди, крест-накрест, как у революционного матроса, висели патронташ и ремень от ружья.

– Яшшик оставь, – неласково сказал старик.

– Я художник, а не убийца, – бледнея, пробормотал папа. – Ну видел я оленя, сто раз видел, он из рук галеты берет. А я после этого буду в него стрелять?!

– Ослабнем без мяса. И ты, и дети твои, и я, – просто объяснил Гематоген. Свою тушенку он до сих пор не трогал. Рука у старика не заживала, а впереди была зима.

– А хотите, я вам пакетиков дам? Суп вермишелевый с курицей? – со слабой надеждой предложил папа.

Гематоген не счел нужным ответить.

На крыльцо босиком пришлепала заспанная Мышь и спросила:

– Где Веник?

Стали искать Веника. Если бы мне удалось остаться с глазу на глаз с папой или Гематогеном, я бы рассказал, что случилось, но Мышь все время была рядом. Лайка, слыша про Веника, виляла хвостом – игрушечный собачонок был ее слабостью. Услышав приказной свист Гематогена, она вбежала в нашу комнату, обнюхала постели, покружилась и села, скуля. То ли она уже поняла, что Веника нет в живых, то ли потеряла след. Ведь я уносил мертвого пса на руках; с лайкиной точки зрения, Веник повалялся на постели, оставив свой запах, и пропал.