ЛоГГ. Спасти императора. 3-я часть триптиха

– Не совсем, но мне нужно поработать, – деловым и медлительным тоном ответила Катерозе. – Не нервничай понапрасну.

– Хорошо, – бесцветно бросил тот и отключился, но Миттельмайеру показалось, что собеседник был рад услышанному.

«А разве я был бы не рад? – подумал Ураганный Волк. – Он прав, без миледи мы бы уже все пропали тут, ни черта толком не успев». Катерозе едва-едва, но различить всё же было можно, напевала себе под нос, полностью увлечённая работой:

– На клинке меж адом или раем, как канатоходец на краю, что пою – давно не выбираю, выбираю то, что не пою, – потом, поле паузы в несколько секунд. – Начерно тасуется колода, крапленые карты у судьбы, если где мерещится свобода – вслед за ней появятся гробы. Ага. Помещаемся… Хорошо, – заметила она самой себе.

«Изольда» плавно, но по-деловому неумолимо пошла вниз, куда-то к ночным аллеям и лужайкам, в темноту. Ещё через несколько минут она совершенно ровно встала, едва заметно дрогнув. Оставив включенным сканер, что показывал обстановку в этом месте, её капитан едва ли не мгновенно выскочила из оплёток кресла и метнулась к спящему гостю. Снова проверив губами его лоб и виски, она вздохнула с некоторым облегчением.

– Спит крепко, хуже ему не стало, это главное, – усталым тоном сообщила она Миттельмайеру, тоже подоспевшему со своего места. – Но предстоит муторная возня, и надо торопиться, иначе не соберём Райнхарда в прежнем виде, – она проворно достала откуда-то из-под ковров внушительного объёма походную сумку, а затем подошла просмотреть данные сканера. – Порядок, – задумчиво помолчав, подвела она итог. – Сейчас выдвинемся, снимай свой плащ, понесём его на нём вместе. Так будет быстрее и логичнее.

Они вдвоём очень осторожно уложили спящего на алый плащ адмирала, вместе со всей подушечно-ременной экипировкой, которую Катерозе возвела вокруг раненого. Райнхард пару раз тихо стонал во время этих приготовлений, но на измученном лице вполне себе заметно поселилась улыбка. Кровавые ссадины на шее и порванные губы уже взялись затягиваться от впитавшегося в ткани геля, но оттого были даже более заметны своей чернотой. А сам император выглядел сейчас совершенно беззащитным, хоть и по-прежнему величественным. Катерозе, будучи под этим как раз впечатлением, скинула с себя плащ Ройенталя и аккуратно накрыла им спящего, как будто от возможной простуды от ночной свежести – возможно, она сама так и думала в этот момент. Они молча переглянулись с Миттельмайером, и взялись за это подобие носилок – она спиной к раненому, со стороны его головы, он – лицом, со стороны ног, чтоб в случае чего удобнее было принять тело полностью на себя.

Оказывается, миледи действительно обладала недюжинной физической силой для дамы её комплекции – ничего не указывало на то, что она прижата серьёзной нагрузкой, и двигалась она чуть ли не бегом по аппарели и дальше, по мощёной дорожке, ведущей к какому-то масштабному сооружению, не особо видному в ночной темноте, а светляки в цветах по окраинам дорожки были кстати только, чтоб не споткнуться. В воздухе разило ночными фиалками, чем-то ещё почти пряным, и всё тонуло в дымке ещё только зарождающегося тумана, пропитанной запахом белых лилий. Ступени какого-то парадного крыльца, это не совсем помеха, конечно, но рассмотреть, что это за особняк – или даже что-то покруче явно, с такой-то высотой потолков, присущей разве что дворцу, не было никакой возможности. Массивные старинные двери, явно вычурная спесь высшей гольденбаумской знати, открылись едва ли не сами – на самом деле, от помощи сапог Катерозе, но Миттельмайера уже стала интриговать обстановка, показавшаяся ему странно знакомой, даже очень знакомой. Безлюдный спящий старый дворец – что за поместье, судя по всему, почти или совсем нетронутое, с убранством старой гольденбаумской эпохи, в полутьме коридоров усыпано цветами белых лилий – как будто нарочно приглашало идти куда-то, но при этом света внутри почти не было, только несколько слабых светлячков скупо лило слабый свет у дверных проёмов. А вся обстановка тонула в ночном сумраке, но, однако, окна тут были такие, что впору балы устраивать самого крупного масштаба. И лилии, в избытке валявшиеся прямо на полу по обе стороны их пути, явно нарочно кем-то уложенные здесь – однако никакого намёка на присутствие этого кого-то пока не проявлялось совсем. Они прошли уже приличное расстояние внутри, но людей не ощущалось вовсе – здесь явно было пусто, если кто и был, то совсем недавно удалился отсюда. И всё же Миттельмайер не мог отделаться от ощущения, что он уже бывал здесь, и не раз, когда-то давно. Но когда, зачем? Об этом можно было гадать, да ещё спросить миледи, но она явно торопилась и вряд ли желала разговаривать – а может, это само убранство интерьера не располагало к какому-либо обмену словами? Наконец они свернули в какое-то помещение, прошествовав перед этим, кажется, ещё через огромную залу с высоченными сводами – пару раз стукнув по полу каблуками случайно, по звуку можно было определить, что пространство было более чем солидно.

А место прибытия оказалось вполне себе готовой к обитанию спальней – и даже кровать была расстелена до белых вышитых простыней. Здесь действительно была старая, по старой гольденбаумской моде выдержанная, обстановка, даже с какими-то явно антикварными и дорогими подсвечниками. Кровать была с вычурным балдахином, расшитым ещё гербами с орлом в короне – и самое любопытное, что по углам её кто-то заботливо наставил букетов в старых же вазонах – от лилий сегодня можно свихнуться, решил про себя Миттельмайер, помогая Катерозе укладывать их ношу на эту кровать. Здесь ощущение знакомого чего-то пропало – видимо, именно в этой комнате ему бывать не доводилось. Кроме того, спальня-то спальней, а кто-то совсем недавно пользовался её частью в качестве кабинета – и несколько уютных кресел, и стол у стены с подмигивающей сигнальной подсветкой планшеткой, явно для серьёзных выкладок, и даже что-то под огромной салфеткой на другом столе, явно съедобное, раз бутылка высовывается. Интересно, что за намёки, что гостей ждали, и с почтением? Катерозе первым делом отправила на кресла оба их плаща, затем подтащила к кровати низкий столик, на который взялась вытаскивать содержимое сумки, что прихватила на «Изольде». Первым делом оттуда появился хирургический халат, который она расположила на себе поверх кожанки, отчего-то не желая её снять. Потом разные ящики с нужными инструментами, салфетки и прочая…

– Ступай туда, – Катерозе указала напарнику на дверь в ванную, – на тебе пыль могла остаться, освежись и отряхнись, да там ещё халат должен быть, надень. И будешь помогать, а пока я свет ставлю.

Миттельмайер постарался, чтоб его ждать не пришлось, но прежде чем вернуться в странную спальню, которую миледи успешно превращала сейчас частично в операционную, глянул-таки в зеркало. На него смотрело его лицо, но измождённое, как в пору возвращения от погибшего Ройенталя, не иначе… Оказывается, юность когда-то куда-то исчезла, никого не поставив об этом в известность, и сейчас отражению было даже не сорок, хотя это было бы логично, пара лет за два часа сгорела где-то, а ещё дважды по два с лишним года намотали эти ужасные получасы неизвестности. Сколько же лет сгорело одной вспышкой у императора в этом аду? И что за нервы у миледи, если она чувствовала его боль, как свою, и вместо истерики сейчас надевает перчатки хирурга – шить на живую у Ройенталя, предположим, у него бы получилось, но прикасаться с этим к Императору… А если ещё и резать, эх, постарел я, постарел, с такими страхами, видать, перенервничал слишком, да и не заметил ещё. Или миледи права – чем доверять кому-то, лучше взять дело на себя? Пожалуй, выбора точно нет, соглашусь. Пусть командует – раз я только ассистент, что, себя в руки не возьму, хоть ценой ещё пары лет? Помнится, когда они пять лет назад сидели всем штабом в тоске и ужасе, ожидая смерти Императора, кто-то в истерике даже выдвинул идею поменяться оставшимися годами жизни – скинувшись все вместе, могли бы одолжить сюзерену на жизнь, кабы можно было это осуществить… А ещё Мюллер как-то рассказал, как Император на Урваши приказал им всем спрятаться за его спину, и сам вышел к убийцам, дабы поинтересоваться, кто самый смелый и выстрелит первым – выстрелил какой-то капрал, да только очередью, да по своим же подельникам… Но то – беготня под выстрелами, к которым все они привыкли, а тут – пытки… Да, бежать и мстить врагам гораздо проще – вот, видать, отчего сейчас этим заняты какие-то явно совсем молодые ребята, а у нас и пострашнее дело при внешней-то его простоте. Всё, хватит бояться, Волк, не то Ройенталь рассердится и будет прав. Император страдал ради нас всех, уж точно мог бы договориться с врагом, чтоб облегчить свою участь – да не в его это характере, тебе ничего этого не досталось, двигай уже…

Катерозе успела вполне со всеми приспособлениями, нужными для хирурга, но сейчас стояла у края кровати на коленях, закрыв глаза и сложив ладони в молчаливой молитве. Балдахин у неё вполне сгодился в качестве крепления для света, и сейчас безжалостное белое сияние лилось на неподвижную фигуру императора, лежавшего на боку. Он словно пытался улыбнуться во сне, но не смог, и рассыпавшиеся по подушке пряди его золотых волос стали почти пепельными, будто поседевшие, от мысли об этом в горле мгновенно возник ужасный твёрдый комок. Страшное впечатление, что сейчас дела мало отличаются от кошмара, что был пять лет назад, усиливал ещё проклепанный ремешок, что остался сейчас на голове, перетягивая лоб, и то, что волосы были отрезаны хоть и не выше затылка, но явно указывали, что не самым аккуратным способом. И уж явно не самым приятным, настойчиво думалось себе внутри. Рубаха, которую они надели на раненого в плену, уже успешно покрылась широкими кровавыми пятнами на спине, да ещё зияли колотые раны на запястьях – слишком глубокие, чтоб их мог быстро взять заживляющий гель, уже припухшие – вполне достаточно для бессонницы, например. И ещё эта чернота под глазами, которую уже не спишешь на случайные тени. Миттельмайер почувствовал острый дефицит самообладания и отвернулся, якобы затем, чтоб надеть перчатки и маску. У него одновременно засаднило, застучало и заухало где-то в том районе, где располагалось сердце. Катерозе, видимо, закончила молитву и вскочила на ноги. Она внимательно посмотрела на Миттельмайера, тому показалось, что поняла всё, что он чувствует. Её белый убор на волосах и маска на лице полностью преобразил её, и хотя она вовсе не излучала сейчас уверенность, какое-то тепло, совершенно неуловимое, появлялось от неё сейчас внутри.