ЛоГГ. Спасти императора. 3-я часть триптиха

– Ещё и юбками перед ним крутила, да?!!! – ещё злее прошипел он, чуть сильнее сжав пальцы. – Отчего не попробовала тогда передо мной? Чем плохо – ублажить тебя в обмен на волосы моего друга, а?! Забыла, что ли? Или ножик в спешке забыла? А могла бы и что пожёстче взять, логично? – он выхватил другой рукой у неё ридикюль и бросил вглубь салона, затем бесцеремонно пошарился у неё под плащом.

– Адмирал, прошу Вас, идёмте, – совсем убитым голосом взмолилась Эльфрида. – Ради императора…

– Надо же, сразу научилась вежливо отзываться, а то всё избегала назвать правильно, – совсем холодно произнёс Миттельмайер, медленно разжимая пальцы. – Похоже, он жив и ты его видела, а не локон украла. Ладно, веди, посмотрим, что ты нам ещё припасла, – проговорил он вовсе неторопливо. – Откройте двери, пожалуйста.

Снаружи, как ни странно, гроза почти перестала злиться – резко ослаб и дождь, и ветер, который почти утих. Катерозе молчала, как истукан, и весь путь до подземного хода шла рядом с напарником по редколесью, но как только их новая знакомая наконец открыла дверной проём, что был чуть ниже его роста, скользнула перед ним, сразу за спиной Эльфриды. Внутри было и впрямь тесновато да темно, и у проводницы в руке появился фонарик. Катерозе успела заметить, что та взяла его с полочки над входом, и решила не вынимать свой. Она шла внешне спокойно, стараясь ровно дышать, чтобы её настоящие чувства никак не были заметны, изо всех пытаясь спрятать их, словно экипировку под плащом. Возможно, ей это удавалось, а скорее дело было в том, что Миттельмайер так сильно напугал Эльфриду, что та шла сама не своя от пережитого, и не особо обратила внимание на одинокое сопровождающее лицо, ещё и сидевшее за рулём в авто. Три алых точки на экране инфрасканера неторопливо двигались, и на них смотрел, застыв одном положении, Оберштайн, оставшийся в салоне спецавто. В одной из комнат старого дворца Гольденбаумов на пышной кровати, помнившей ещё семилетнего мальчишку-императора, сидел восемнадцатилетний красавец-юноша, чьи черты смутно напоминали кого-то с портретов, в изобилии висевших в коридорах, в мундире лётчика старого образца, с гербом орла, с планшеткой, развернувшей изображение на всю огромную простыню, и напряжённо смотрел на синюю точку, приближающуюся к изображению плана особняка Эрледижен. Рядом было ещё семеро юношей в таких же старых мундирах, но с изображением белой лилии, нашитого поверх чёрного орла в короне. Они застыли, прижав ладонь правой руки горизонтально на уровень сердца, и каждый шептал молитву, беззвучно шевеля губами. А неподалёку от самого особняка, на лужайках, где под прикрытием темноты разместилось множество лёгких двухместных кораблей для гражданских, разукрашенных в широкие полосы радуги, и владельцы которых лениво переговаривались между собой по внутренней связи, проклиная писклявыми интонациями ужасную грозу, постепенно из ночного сумрака стали выныривать похожие машины, но затонированные бархатно-чёрными оттенками и резко утяжелённые различным вооружением ближнего боя, и тихо приземляться позади уже стоящих, радужных. В цокольном этаже особняка Эрледижен шла бурная пирушка розенриттеров под мрачными взглядами группы аристократов, резавшихся за отдельным столом в карты. Райнхард сжался в комок на боку, молча проклиная дурноту и боли во всём теле, не дававшие толком заснуть, и ужасно страдал от шипов, то и дело коловших шею, и желания разрыдаться. Над Одином сгустилась полночь, не обещавшая никому покоя. Полночь на праздник Преображения, что во второй половине августа. Вдали, ближе к горизонту, виднелись пышные гроздья созвездий. На них смотрела императрица, шептавшая совсем тихо своему внушительному животу: «Вот видишь, малышка, какие красивые? Твой отец тоже очень любит смотреть на них. Ждём его к утру, ты только сильно не толкайся сегодня».

2. Когти ада

Если принять за рабочую гипотезу поговорку про бомбу, что дважды в одну и ту же воронку не падает, то придётся признать тезис о том, что случайность – это непроявленная закономерность, и стало быть, повтор события должен сразу насторожить. Итак, первый раз, когда мы с Хильдой ждали сына, меня чуть было не сожгли – и мне тогда было столь плохо от лихорадки, что было плевать, выживу или нет. Биттенфельд тогда всё сделал правильно, даже то, что наорал на меня, начхав на всю субординацию и правила приличия. Нынче мы ждём дочь – у меня лихорадка плюс оковы, раны и неизвестность, выживу ли. И такое же безразличие ко всему вырабатывается. Интересно, если выживу, будем делать третьего ребёнка? Не могу понять, рассмешил себя или нет. Стоп, а я ведь ещё не учёл тот фактор, что прежде чем Александру захотелось выбраться на свет, на Хильду напали и едва не убили их обоих. А если и нынче… Райнхард взметнулся с пола всем телом, но не смог удержаться даже сидя и снова рухнул, уже не сдерживая стонов. Бледная пластина жёлтого света в потолке, лениво и слабо озарявшая чулан, из-за этого движения пролила на воспалённые глаза чуть больше света, ну, может, раза в два с половиной, и они снова предательски заслезились. Если так дальше пойдёт, то это будет совсем грустно – видать, голова очень сильно ударена, и этак к шести утра от меня останется сопливый идиот. Похоже, я уже и так не пригодная ни для чего туша – ну, разве что под капельницами валяться в нейротравматологии. Хотел же ещё стены прошарить – впрочем, наверняка и тут осечки наша старая аристократия не допустила, кабы она опять не обхитрила этих весёлых балбесов, что нажираются там дорогим вином из её запасов. Например, могут запросто в нужную бочку насовать предварительно шприцов с нужной дозой нужных препаратов – и гуляйте, ребята, отпелись. Республиканцы, помнится, забыли у Ренненкампфа верёвку – ну, эти дисциплинированные, ничего не оставят подходящего. И потом, нет у меня права такого, как у Ренненкампфа, самоубийцей заделываться – что скажут-то все? Катерозе меня проклянёт за такое поведение и будет права. Что у нас там ещё по теме есть? Ян Вэньли, едва не застреленный в камере… Ну, он-то был вполне себе здоров, не то что я сейчас, никчемная развалина, заторможенная неизвестно насколько. А спать не могу, вот подлость. Так, и зачем я такие весёлые вещи всё время вспоминаю? А, у нас в репертуаре как раз отсутствует застрел или ещё чего как раз в камере, вот. Если что, к тому и надо приготовиться. Да ну, достало всё. И сюрпризы, и ожидания. Ну не корабли же считать в космосе, а? Ага, в Изерлонском коридоре… да-да, когда Вэньли нас с Кирхайсом первый раз обдурил и ушёл себе. В Союзе десятикратную разницу в потерях, что была не в их пользу, объявили победой – что за манера… «Чем кровавей родина, тем надрывней слава, чем бездарней маршалы, тем пышней парад. Выползла из логова ржавая держава, вызверилась бельмами крашеных наград», – это уже от Катерозе песенка, помнится. – «Плещутся над площадью тухлые знамёна, нищий ищет в ящике плесневелый хлеб, ложью лупят рупоры: «Вспомним поимённо!», склеен-склёпан с кляпами всенародный склеп». Бр-ррр, нашёл-таки тему помрачнее, чем своё теперешнее состояние, да вот только обрадоваться не смог. Кирхайс, я выживу или нет? Или всё зря? Чего ты молчишь столько времени, неужели мне действительно так вредно что-то знать об этом. Не могу я отдохнуть, не отдыхается, только хуже и хуже становится. «Те холодные туманы нас к утру подстерегли, вы таскали мне бананы, где достать-то их смогли, эх, да убийцы злая тупость оборвёт любую быль, кто ж сказал такую глупость, что вы – баловень судьбы?» Это всё про тебя, Кирхайс. А про меня, видать, последняя часть, да. «Под таким недобрым небом нам цена невелика, вы ушли в такую небыль, что могилы не сыскать, мир украшен новой фальшью, только б цену позабыть, и все решат, совсем как раньше, что вы – баловень судьбы». Точно я угадал, да? Тишина, только голова болит нудно и мерзко. «Ну, кто сказал, и все решат – а может, правда, а?» – этот мурлыкающий припев захотелось даже пропеть вслух. Идея, вообще-то, но вот губы уже ни к чёрту, искусал все, пока пытали, петь будет больно. Дышать толком и то больно – уж не покрошили ли рёбра, а? Запросто могли, я ж отключался. Ройенталь, тебе так же было, когда ты в своём кабинете умирал, или того круче? «Можно всё объяснить словами, только прока нет в тех словах, пусть осудят все те, кто сами вечно совестью не в ладах, – а это уже про тебя, вообще-то. – «Ты бы мог поступить иначе, не сжигая последний мост под ногами своей удачи, затерявшейся между звезд» – ишь ты, чем побитая голова бывает наполнена, а, Ройенталь, ты ж меня звал тогда из кабинета, я знаю это, учти. Эх, было нас четверо, видать, пришла пора третьего… Бедняга Миттельмайер, неужели ему и меня хоронить придётся, да ещё второй раз, врагу пожелать такой участи, а не другу. Ну где вы там все, никого не чувствую – или я тупой, или вы меня бросили. Уж или заберите, или вырубите меня, чтоб ничего не чувствовал вовсе – рехнуться от этой боли можно, такая тупая и мерзкая. Корабли в Изерлонском коридоре, да не наши, и не вражьи – тогда чьи? Сколько их, опять не вижу ни черта толком, как тогда же, когда упал на флагмане, ааа, это ж просто уже бред начинается. Катерозе, помоги, я не знаю, что со мной, Катерозе…

Райнхард пытался отделаться от навязчивой картинки с кораблями, и даже приподнялся на локте для этого, но голова решила стать свинцовой и уныло клонилась на грудь. Из желания повредничать он взялся поднимать её, как вдруг услышал шорох. Довольно громко, не показалось, ближе к двери, но чуть дальше места, куда достают сапоги. Шорох не прекращался, и он насторожился в положении полулёжа, внимательно глядя в ту сторону, но зрение начало подводить – при попытке приглядеться начинало сильно рябить в глазах, а иначе мелкие детали расплывались. По всей видимости, этот звук на деле вовсе не силён, просто на полу ему лучше слышно. Но это уже отдаёт сильным беспокойством, а сейчас он чувствует себя гораздо хуже, чем во время визита Эльфриды, и собственная беззащитность очень сильно угнетала. Но недоразумение разрешилось довольно быстро – зрения вполне хватило, чтоб увидеть, что там, откуда, слышался шорох, в стене просто открывается потайная дверь, достаточная, чтоб пройти одному человеку. Эльфрида, опять, и с кем-то ещё, полностью задрапированным в тёмный плащ, ну, это вряд ли к хорошему, ну да ничего не поделать. Ай, зачем вы фонарь к потолку, он же по моим глазам сейчас как нож пройдётся…

– Я же говорила вам, что и как, – тихо произносит Эльфрида, – убеждайтесь, адмирал.

ЧТО? Да это же… ловушка это, Миттельмайер, ты псих, зачем ты здесь??? Я же чувствую, смерть совсем рядом, ты зачем к ней в пасть припёрся, дались тебе мои наручники… Ну что ты смотришь на меня, как на икону, вижу я тебя, вижу, вот, убедись. И ещё кое-что вижу, за твоей спиной, но крикнуть уже не могу и не успею, хотя бы ты это по глазам пойми и кинься в сторону, уцелей!!! Аааах, не достала в сантиметр, небось – ну и реакция у человека в плаще, да и силища покрепче меня, здорового – так выкрутить Эльфриде руку со стилетом, да этот хруст… сломана! А почему она не кричит, не понял? Понял, плазменный парализатор. Уже интересно, кто так чисто работает – можно познакомиться? Эльфрида оседает себе спиной на эти дурацкие мешки, а двери в залу с врагами уже изнутри неслабо заблокированы – да, ломать этот пластиковый пластырь бесполезно, только проплавлять – да не всякий бластер выдержит нагрузку. Миттельмайер, дай мне посмотреть, кто это, потом с ошейником разберёшься. Ладно, вижу, со спины застёжка, кажется. Что-то плащ у твоего спасителя, друг, сильно мне кое-какой напоминает, и покроем, и цветом особенно, да и большеват он этому владельцу… Эльфрида тоже глядит на этот плащ – ну, понятно, воспринимать-то происходящее она вполне может, шевелиться и кричать вот – никак. Ну, наконец-то, увижу сейчас – гость поворачивается к ней лицом, но я ещё не вижу его… ого, сколько ужаса в глазах, этак я ещё пожалею её против своей воли, но в чём причина?

– А ты права, это его плащ, и я сегодня за Ройенталя тут, – какой грозный и низкий голос, но вроде знакомый, – да и за Кирхайса тоже! – капюшон долой, он не пристёгнут был, оказывается, рыжая грива с белыми лилиями в волосах, ах, это логично, но всё равно удивительно, и очень… – Так что бита твоя карта, пики против червей никак, да и валеты нынче короли уже, нечего тебе ловить, как и твоему деду! – ну, теперь я понимаю, отчего розентриттеры испугались этой дамы… – Ох, и дура же ты, ох и дура – чего тебе не жилось-то нормально с твоим объектом? Этакое счастье тебе привалило, а ты пробросалась – там-то вы уже не встретитесь, не надейся! – это что, иголка вроде той, что меня свалила, или просто аналог контрольного выстрела? М-да…

– Я рад тебя видеть, Катерозе, – что у меня с голосом вдруг? эх, я совсем развалина…

Леди фон Кройцер обернулась не очень быстро – или так показалось Райнхарду, только что ужаснувшемуся смерти за спиной друга – но от взгляда на её лицо ему стало странно, скажем так… Левый глаз у неё был небесно-голубым, как у Ройенталя, а правый остался тёмно-карим, как у него же… Тут и парализатора не надо – весело подумал император, сообразив, в чём дело, и от души забавляясь над собственным испугом. Она в тревоге метнулась к нему – понятно, перенервничала сама, но, увидев этот радостный огонёк в его глазах, успела даже улыбнуться в ответ.

Ах, как приятно, когда моих волос касаются эти руки, и эти губы на моём лбу…

– Не дрожи так, Катерозе, а то я сам разрыдаюсь.

– Угу, с такими травмами не только рыдать, но и орать не стыдно, – довольно деловито сообщила она, уже чуть отодвинувшись и что-то вышаривая у себя под плащом. – Держись, сюзерен, сейчас самое трудное – вытаскивать тебя отсюда. Волк, помогай, – она развернула в руках свежую рубаху, – без этого его раны сделают подлость, и труднее будет потом собирать его в целости.

– Катерозе, что у тебя с глазами? – тихим шёпотом поинтересовался Миттельмайер, пока они осторожно надевали на раненого рубаху, а тот старался не стонать при друзьях. – Когда ты успела сделать такую шалость и как?

– Линза, – ответила она без всяких эмоций. – Пока ты рычал на Эльфриду в салоне, а что?

– Хоть бы предупредила, – грустно вздохнул адмирал. – Вот потому тебя дьявольицей и считают порой.

– Я не против, тем более, что скоро я в неё превращусь сознательно – тронули моего сюзерена, хуже они ничего не могли придумать. В моей системе ценностей, безопасней гораздо трогать моих детей, – вполне себе рассудительно пояснила миледи.

– Как так?! – Миттельмайер был так поражён, что сказал это поневоле, не сообразив, что говорит.

– Детей я ещё нарожаю, а сюзерен единственный, чего непонятного? – недоумённо фыркнула она по-прежнему без эмоций. – Щас понесёшь его через плечо, видать, слишком тесно в этом коридоре и подозрительно. Я не сомневаюсь, что мы дойдём, но вот как – не гарантирую ничего особо. Война наверху может вспыхнуть в любую секунду и как угодно.

Райнхард по привычке от сообщения про опасность почувствовал себя лучше. Он нашёл в себе силы поднять руки и крепко взяться за плечи друзей.

– Я очень рад, что вы пришли, спасибо вам, – голос у него сел до тихого шёпота, но было заметно, что в эти слова он вложил всё, что чувствовал. – Давайте сегодня без субординации, по именам. Я больше не хочу умирать и не буду, пока вы со мной.

– А ты молодец, что дождался, – с какой-то хозяйской назидательностью сказала Катерозе. – Ну-ка, раскуси, – она протянула к его губам ладонь с горкой чего-то, напоминавшего сласти.

Оно и на вкус сласти напоминало, но после этого боли ослабли очень ощутимо. В этот момент очень тихо, но вполне себе слышно из-за близости, запел вызов под плащом леди фон Кройцер. «Когда судьбы оборванная нить бьёт по сердцу неумолимо жёстко, когда меня пытаются убить – я защищаюсь знаком перекрёстка» – почти неслышно, но достаточно.

– Ай, регулятор съехал, – проворчала Катерозе и поправила под плащом нужное. – Йозеф, у тебя что, нервы сдают или новости дрянь?

– Первое, – очень тихо прошелестел вежливый голос. – Он цел?

– Да, но ранен, – со вздохом ответила она. – Отмечусь, когда выйдем наверх.

– Обязательно, а то придётся мне вас выводить – люцифериты крошат упырей в клочки, но те им дают сдачи, там сейчас опасно, – голос был очень спокойным, но чуть с напряжением.

– Угу. Слово и дело, – тихо уронила командор ордена.

– Слово и дело! – отчеканили вдали и отключились.

– Кто это? – с апломбом воина поинтересовался Райнхард.

– Козырной валет, – спокойно пояснила Катерозе, но отчего-то после этого лишние вопросы задавать уже не хотелось. Она встала и взялась за фонарь на потолке, Миттельмайер, обменявшись красноречивым взглядом с другом, молча и очень осторожно устроил его тело у себя на плече. Он даже дверь успел захлопнуть свободной рукой, когда они выбрались в коридор. Катерозе шла впереди – у неё было странное чувство, что впереди что-то хлопотное…

Корабли в Изерлонском коридоре, полная звезда, хороший флот. Что им надо, Ройенталь, чьи они? Ну, о чём ты говоришь, какой ещё рапорт о гибели Лютца, я же просил его остаться живым – ты разве не знаешь об этом? Ты же помнишь, он тоже жив, мы тогда думали, что шастаем по Вальхалле, а её нету вообще… Кстати, Ройенталь, за тебя нынче здорово отомстили – ты в курсе уже, нет? Откуда я знаю, зачем ей это – говорит, что благодарна тебе, что ты её отца уделал, но не убил. Жаль, что ты её при жизни не встретил – остался бы жив, и здоров даже. А я тебе говорю, была бы тебе отличная пара, да. Мы с тобой столько всего упустили, Ройенталь, оба на своём месте – кабы не эта республиканская отрава, наша колода бы тебя не потеряла. Что это там за корабли, всё же? Белая лилия? Разве они есть в космосе? Когда? Ох, как хорошо идут, ничем не хуже наших… Как – наши? Нет, не понял – моя ударенная голова соображает плохо. Так это не Изерлонский коридор? А где я? Ройенталь, подожди, объясни мне ещё…

Холодный ночной воздух, наконец-то! Райнхард вдыхал его с наслаждением, и признался себе, что боялся больше никогда этой радости не дождаться.

– Поставь меня на колени, пожалуйста, – тихо попросил он Миттельмайера, – я хочу поднять голову.

Пришлось держаться руками за плечи друга, но маневр удался. Сырость после утихшей грозы очень приятно охлаждала пылающие жаром щёки и лоб. Опять голая шея, как в юности, но сейчас мысль об этом уже не жгёт внутри калёным железом – и надо признать, даже легче от такого обстоятельства, хотя уколы от шипов ноют. Слёзы, слёзы из глаз – как всегда, не вовремя, но чёрт с ними, кончатся же когда-нибудь. Райнхард упрямо мотнул головой и уставился на небо. Чёрные кроны сосен и чего-то ещё, белесая дымка, по которой полыхают отсветы лазерного огня – видать, бой у особняка идёт не шуточный вовсе… Слышно, как Катерозе шепчется по связи со своим валетом – уточняет, где это они выбрались, оказывается, вовсе не там, откуда Эльфрида привела её и Миттельмайера… Райнхард не беспокоился об этом – тот факт, что они больше не в чулане, отчего-то вселил в него уверенность, что теперь они не пропадут.

Ага, звёзды, они сегодня есть! Точнее, есть сейчас, но этого достаточно… Райнхард медленно, борясь со слабостью, протянул правую ладонь к ним, и прошептал, не особо заботясь, что друзья его слышат:

– Я хочу жить теперь, ради тех, кто со мной и ждёт меня! – и мысленно крикнул это вверх, очень далеко, так же, как в юности, с тем же не очень ясным ощущением, что попал, куда следует. – Помоги им!

Звёзды на секунду резко усилили свой блеск и тут же замаскировали это, хотя возможно, что это было просто из-за того, что слезы ненадолго перестали течь. Миттельмайер ничего не сказал, но было слышно, что в груди его застучало довольно громко. Успокойся, друг, ничего страшного. Райнхард тихонько похлопал ладонью его там, куда легла рука, где-то за шеей, ближе к спине. Тем временем Катерозе, завершив совещание, сказала чуть громче, запрокинув голову и прикрыв глаза:

– Изольда, лапочка, иди уже к маме. Домой пора.

– Как будто собаку зовёт, – сказал Райнхард только для Миттельмайера, ему хотелось показать, что больше не полутруп.

Даже в темноте было видно, как тот улыбнулся вполне радостно.

– О, я могу догадываться, что это за собака! – так же тихо сказал он в ответ.

Райнхард ещё не мог улыбаться полностью, губы немилосердно тянуло, но лицо его заметно посветлело:

– Учитывая, что флагман Ройенталя звался «Тристан», да?

– Вот-вот, – с весёлым энтузиазмом подтвердил Миттельмайер. – В кои веки от нас ничего почти не зависит, непривычное ощущение. Оберштайн ей дал полный карт-бланш, можешь себе представить?

– Судя по тому, что ты цел, вовсе не зря он это сделал, – Райнхард смог даже усмехнуться, хотя дышать ему приходилось гораздо чаще, чем тогда, когда он вынужден был молчать. – Зачем ты полез в эту ловушку, я чуть не рехнулся от страха, что тебе конец.

– Чтобы знать, что мы доберёмся до тебя точно. У меня там нынче шкура потолще, чем всегда, – тот улыбнулся и подмигнул. – Это был план Катерозе – заставить её клюнуть на меня, чтоб Эльфрида захотела сделать то, что пыталась.

– М-да, – задумчиво проронил Райнхард, помолчав. – Не знаток я женской психологии… И в картах тоже плох.