Чёрный волк

– Зачем она так делает?

– Зачем Чехарда везде ставит охрану? Чтобы следить за тем, не войдут ли дети в лес.

– Ворона не смогла отличить директора от ребенка?

– Не называй Якова вороной, никогда. Иначе Чехарда больше не назовет тебя по имени.

– Не особо надо.

– Дай свои ножны.

– Вы забираете мой меч?

– Да, у него нет имени.

Серафима потерялась с ответом.

– Зачем мечу имя? Мы ведь даже не в Китае.

– Откуда ты знаешь, что в Китае давали имена мечам?

– Прочитала в книжке.

– Верховский все-таки открыл тебе доступ к запретным книгам, – она качнула головой, – а сам грозился вычеркнуть тебя из библиотечного списка. Отдай ножны.

Серафима надулась и отдала ножны.

– Ты что, левша?

– Да. Я владею двумя руками как правой.

– А бьешься почему левой?

Серафима не стала говорить, что у нее два меча, хотя Розалиция это и так знала.

– Удобнее атаковать. Все всегда думают, что ты правша и бьют как всегда.

– А кто эти все? У нас в академии мечем владеют десять человек, и то профессора.

Серафима замолчала.

– Профессор, я чего-то не понимаю, как Вы знаете все обо всем, видите, хотя это невозможно, а простых вещей объяснить не можете?

– Чего я не понимаю – я не вижу, а то, что подозреваю или могу объяснить и предсказать – я вижу. Я не спроста стала директором. Чтобы им быть, нужно иметь более тонкие чувства, чем те, что присущи обычному человеку.

– Это например?

– Чтение мыслей.

– Это на грани фантастики.

– Вовсе нет, в наше время фантастики не существует. Люди, жившие за столетие до нас, стерли все понимание о фантастике, они стерли границы всего, что казалось невозможным. Если ты углубишься в историю начала 21-го века, что сделать необходимо, ты поймешь, насколько противен и гадок был человек.

– А что сейчас? Он изменился?

– Глобально. Он стал строже к себе, более вдумчивым и беспристрастным. Убить – значит убить, и ни секунды на раздумья. Он разучился любить, и поэтому мы все еще можем перемещаться в пространстве и времени.

– А на каком моменте истории он перестал любить?

– На момент постройки академии закалился характер, поверь, это было самое сложное за последние три сотни лет.

– Зачем тогда жить, если нечего любить?

– Смысл жизни, нашей жизни, не в любви.

– А в чем? В создание более хороших условий?

– Более хорошие условия приведут к известному исходу. Смысл жизни в удобном существование, когда человек ищет идеальный для себя мир из множества тысяч вселенных и живет в свое удовольствие.

– Разве можно жить с удовольствием, не испытывая любви?

– Конечно. Серафима, если ты продолжишь так говорить, на тебя откроется межпространственная охота, ты живешь по философии именно того времени и тех людей, которых черти в аду боятся, – тетива свистнула, и холодная белая птица камнем упала с ветки высокого дерева. От неожиданности сердце Серафимы дрогнуло, она никак не могла предсказать, что Розалиция достанет лук. Она даже не знала, что он у нее есть. Зачем, черт возьми, слепой женщине может понадобиться лук? – Ты поэтому и уникальна, что мыслишь совсем иначе. Тех, кто мыслит иначе боятся и не любят. Поэтому у тебя один шанс, – она подошла и подняла мертвую птицу из снега, – стать директором академии.

– Это сможет уберечь меня от смерти?

– На некоторое время – да. Пока не появится новый претендент.

– Вы же не хотите сказать, что я должна Вас убить?

– Не надо залезать мне в голову. Это произойдет само, как распорядится судьба.

– То есть… мне все равно придется встать на Ваше место? И для этого…

Розалиция пронизывающе посмотрела Серафиме в глаза, будто никогда и не была незрячей.

Вдалеке раздался хруст снега под копытами и знакомый голос. Розалиция не сказала ничего больше, хотя могла бы осечь.

– Ну я так и знала! – еще издалека произнесла праздно Чехарда. – Серафима, джентльмены, она пусть гуляет. О, госпожа директор! – она помахала рукой, Розалиция улыбнулась. – Разворачиваемся.

Розалиция остановилась и дождалась, пока голоса стихнут. Как только в лесу воцарилась тишина, она молча повернулась и пошла в сторону академии. По дороге к школе она не сказала ни слова.

***

Уныние академических будней было не таким болезненным, когда в коридоре были слышны не затихающие дискуссии Серафимы с профессорами. На каждой перемене она забегала в кабинет директора с ощутимой улыбкой, загребала горсти конфет из вазочки себе в карманы, и улетала от одних только взглядов Верховского. «Ты не даешь ей высказаться, – говорила Розалиция, – вдруг ей надо поговорить». «Не надо ей поговорить» – шипел в ответ заместитель и продолжал заниматься своими делами.

В этот понедельник в школе было по-особому тихо. Бессменные говоруны хихикали и болтали, маленькие неугомонные ученики визжали, взрослые и вдумчивые спорили о бесконечных теориях, но Серафимы слышно не было.

– Закрой дверь, – Верховский встал, и через секунду все звуки затихли. – Серафима боится того, что я умру.