На улицах Стамбула

Мгновенно я отдернул руку, как ошпаренный. Двинулся на выход, но по дороге одна из колонн, отделанная серым мрамором, привлекла мое внимание. Со змеями. Я подошел к ней, ничего не предвещало беды. Я протянул к ней руку для диагностики, как к предыдущей, и сразу не понял, что меня колотит, как в ознобе от температуры. Эта колонна жрала меня! Жрала, как ни в чем не бывало! Подключилась мгновенно, и доли секунды не прошло! Она сожрала процентов 10 моей энергии, пока я не врубился, что происходит. Я резко отдернул руку и отшатнулся от нее так, что чуть не упал в воду. Эта тварь знала, что делает: годами она жрала энергию у туристов и портила воду у всего города. Датчик темных. С вековым пробегом. И тут такой, какой-то далеко не высший светлый, как я, пришел к ней, чтобы продиагностировать у нее энергию. Ха. «Сколько я зарезал, сколько перерезал»(с),– наверное пела эта колонна, пока жрала меня. И я не сразу заметил. Расслабился. Перед моим мысленным взором пронеслись огненной строкой слова: «Колонну взяли из погребального храма в Ларнаке. Стоит тут как источник доступа тьмы, по соглашению обоих сторон. Будь осторожен». Поздно, ребята, поздно, я уже прокололся. Я закрыл глаза ладонью от расстройства. Вот жеж, надо же, а. Даже не промониторил и не просканировал ее, когда подходил. Змейки он там красивые увидел, ага. Ошибка номер один у всех новичков, когда те видят древние артефакты, но я-то был уже «стреляный воробей!». В общем, было крайне обидно и досадно. Я просочился со всеми туристами на выход, и был таков. Короткими путями очутился на берегу Босфора, сидящим на каменных перилах, рядом сидели турки, и так же, как я, смотрели в темно- синие воды. Я перевел дух и постарался пережить обидный промах без потерь, а самое главное – простить себя за излишнее любопытство. Любопытство – вечный камень преткновения новоночальных и опытных светлых. Новоначальные все время пытаются определить, кому что принадлежит. Опытные светлые не лезут, куда не надо, сразу отсекая артефакты, в которых может быть заключена тьма. Я помолился, восстановил силы и энергию и постарался себя простить. Огляделся.

Женщин здесь не было, не женское это дело смотреть в воды Босфора поздним вечером. О, сколько здесь костей наложниц покоятся на дне, не угодивших султану. Я печально смотрел вниз, на волны, вспоминая тех прекрасных женщин, которые проиграли в битве за сердце султана. Легкая, печальная свирель, разлитая в воздухе, позвала меня в дворец Топкапы. Я не собирался, правда, не собирался. Я думаю, это последнее место, которое светлые избрали бы для битвы, просто потому что всегда любили и уважали историю любого города, любой страны, любого народа. Это темные с радостью всегда разрушают вековое наследие, им в счастье, когда разрушаются памятные места и святыни. Светлые же сохраняют все это из последних сил, берегут, как могут. Нет, там Битвы быть не могло. И все же, все же, что-то упорно звало меня туда. Я вернулся пешком в центр – не мог себе отказать в возможности глазеть на уличных торговцев, витрины рыбных ресторанчиков и звенящие трамваи. Взял пакетик горячих каштанов, съел его почти мгновенно. Я настолько привык ко вкусу каштанов, что внезапно понял, что буду потом в Москве скучать по нему. Огромные чайки летали над моей головой, как птеродактили, и я уже почти не обращал на них внимания: сожрут, так сожрут. Я шел достаточно быстро, и все же мой нос успевал ухватить запах специй, выпечки, вкуснейшего табака и черного, как глаза Шахерезады, кофе. Всякая лавчонка имела своего зазывалу, всякий зазывала отрабатывал свою зарплату во всю, всеми способами заманивая туристов вовнутрь. Я, стреляный воробей, и то пару раз чуть не попался. Не глазей по сторонам, не разевай рот, ведь улица в Стамбуле – это и есть рынок, и если ты беспечно шагаешь по ней, знай, ты уже на крючке у продавца, а у восточного продавца никто еще без покупки не уходил. Раскрывайте ваши кошельки, готовьте ваши денежки! Вас ждет куркума, изюм, лампы Алладина из разноцветого стекла, бусы, сережки – какие хотите, дамы, берите; золото, каменья, платки, верблюжья шерсть: все, что угодно в Стамбуле есть! Я шел, а вокруг меня играл красками жизненный «Ахалай – Махалай». Улыбка не сходила с моего лица, такое ощущение, что я был дома. Пришел ко Дворцу Топкапы уже достаточно взмокший, отстоял очередь за билетами в толпе странно раздраженных и нервничающих туристов. Почему человек даже в отпуске не может расслабиться? Все гонится куда-то, все боится, что не успеет. Ох уж эти европейцы и американцы – всякая минута на счету, и все равно смерть застает их врасплох. Я вошел во вторые врата Топкапы, которые были не менее величественны, чем первые. Роскошь отделок помещений, золото сур Корана, мелкая разрисованная вручную плитка, камни, которые помнили великих правителей Константинополя– все это поражало меня, как не могло не поразить любого туриста. Все-таки, турецкие власти сделали очень правильно, что начали вкладывать деньги в реставрацию. Это вековое наследие, которое должны видеть все. Что же привело меня сюда? Что я должен понять здесь? Что найти?

19 глава

Я чувствовал сгустки энергии, они вели к гарему. Место страданий, пыток, отравлений, несчастной судьбы наложниц. И – раз в несколько веков волшебной великой настоящей любви и огромного счастья. Пути энергетических хвостов заманивали меня в гарем, неизвестная мне сила толкала в плечи. Помолился, чтобы удостовериться, что это не очередная ловушка темных. Нет, наваждение не исчезло – меня явно ждали в гареме. Ок, я всего лишь орудие неба, надо, так надо. Я проверил во всех карманах артефакты и зачем то просканировал электрические воротца, куда прикладывал билет. Не было ничего подозрительного. А вот входные ворота в гарем были просто наэлектризованы энергией. Девушки, попадавшие сюда, знали, что больше никогда не увидят ни родных, ни близких, ни возлюбленных. Теперь их ожидало только два пути – на ложе Султана или смерть в туго связанном мешке со змеями на дне Босфора. Небогатый выбор. Каждая из этих девушек, входя в ворота, делала последний вдох Свободы. Последний воздух свободы наполнял ее легкие, больше она никогда не сможет вдохнуть его. Страшные судьбы наложниц оставили энергетический отпечаток на стенах гарема. Я зачем то спустился по узкой каменистой лестнице вниз, посмотрел, как жили евнухи. Нет, не тут. Много энергии страдания, какие- то мужские фантазии тех несчастных, кому уже семейное счастье не грозило. Тяжело, должно быть, было ежедневно смотреть на прелести наложниц, самых красивых женщин, собранных со всех уголков мира, зная, что ты наказан судьбой. Я продвигался вперед по коридору, считывая энергию. Очень много ее было в хаммаме. Султаны и их наложницы мылись здесь, решетка защищала от нападений врагов. Как ни странно, энергия почище, чем в казематах для евнухов и наложниц. Должно быть, мылся султан и те, кому он благоволил. Прошел дальше через красивые залы. Роскошь не могла обмануть меня – тянулись серыми нитями следы убийств, самоубийств. Отравления, утопления в Босфоре, отсечения головы-все разновидности. О чем молились наложницы в маленькой мечети гарема? К каким святым взывали, заламывая руки, глядя в узкий квадрат неба внутреннего дворика? Не всем еще и дозволялось в этом дворике гулять, это надо было заслужить…Я шел по Золотому пути, ведущему к опочивальням султана, выложенного слезами и молитвами наложниц. Я искал и не мог найти след, сигнал, причину, заманившую меня сюда. Я возвращался путем, где готовили еду для султана и где находилась кухня. Ничего примечательного я не нашел. Я шел, погруженный в свои невеселые думки, как вдруг почувствовал дуновение ветра на своей правой щеке, как если бы юная девушка заговорила со мной, и я бы почувствовал ее свежее дыхание. Мое тело странно отозвалось на это: как будто в сердце расцвел розовый лотос, мгновенно и бесповоротно. Я помассировал рукой левую сторону грудной клетки – наваждение не исчезло. Там было тепло, тепло разливалось от этого лотоса. Кто я такой, чтобы изменять ход истории? Я был покорен Богу, и не роптал. Я пошел вперед за этим дуновением свежего ветерка, который вывел меня из гарема и провел во внутренний двор, и дальше, минуя ворота, к фонтанам. Во внутреннем дворе все еще цвели красные розы, и я, не удержавшись, вдохнул их аромат, как почувствовал тут же весьма чувствительный толчок в плечо, мол, не задерживайся! Сопровождающий меня дух гарема был суров. Я поторопился и спустился за моим ветерком вниз, к Босфору. Тут усердно работали несколько недешевых ресторанчиков, официанты что-то кричали поварам, гости активно пили кофе и вино, играла громкая попсовая музыка, стелился дым от айкосов и сигарет. Я почти физически почувствовал, как мой ветерок поморщился. Мы: я и то, что меня уверенно вело вперед, спустились еще ниже, почти к самой кромке воды, зашли за какие-то экзотические, шарообразно подстриженные невысокие деревья, и наконец-то, остались одни у фонтана. Я огляделся вокруг с видом: «Ну? И зачем вы меня сюда привели?». По обеим сторонам от фонтана стояли скульптуры львов. «Присядь, как будто разглядываешь их пасть»,– услышал я.

20 глава

Я присел и стал поглаживать носы львов. Тут же я услышал четкий приказ посмотреть им в глаза. Я посмотрел и провалился вглубь веков. Помутнение мозга, вот что я чувствовал. Я бежал по траве, у меня было четыре ноги, я смотрел на свои лапы, свои огромные бархатистые лапы, а потом пил воду из озера огромным языком, посмотрел в отражение и понял, что я лев. Я радостно бежал по лугам по лапы в зеленой свежей душистой траве, по правую руку от меня было море, по левую горы, и не было счастливее льва, чем я во всем белом свете. И в этот момент на меня сошел золотой поток, состоящий из Света, и я почувствовал невиданную радость и Силу, каких никогда до этого не чувствовал. Вдруг меня очень сильно толкнул кто-то лапой в правое плечо. Я очнулся, сжимая голову скульптурного льва, надо мной участливо склонились два китайских пенсионера и что-то с тревогой спрашивали на ломаном английском с таким характерным акцентом, что я понял только то, что они планируют вызвать скорую. От ужаса я замахал руками и сказал, что просто устал, и, насколько мог, резво вскочил на ноги. В голове моей было горячо, звездочки делали круги перед своим носом, в моих руках и ногах циркулировала энергия, я был счастлив. Как пьяный, под настороженными взглядами охраны и сочувствующими – туристов, я прошел, качаясь, через весь внутренний двор Топкапы и вышел в первые ворота. Мне очень хотелось сесть от какой-то невиданной усталости в траву, но я не мог себе позволить этого сделать, потому что я знал, что сразу же набегут туристы и охрана. Нельзя разговаривать сразу же после получения такого огромного количества энергии: молчание – золото, оно сохраняет энергию, посланную с неба. Именно поэтому сразу же после посещения храма с вами пытаются заговорить буквально все, все: прихожане храма ловят вас на выходе за локоток, на выходе пытаются сделать вам замечание, любой человек, водимый темными силами, пытается вас разговорить, чтобы забрать часть, а то и всю, энергию, полученную в святом месте. После храма требуется без единого произнесенного слова прийти домой, помолиться и помолчать, чтобы вся энергия усвоилась вашими тонкими телами. Со мной пытались заговорить и туристы, и охрана на пути к основным воротам, но я очень удачно делал вид, что не понимаю английского. Я хотел сберечь энергию, подаренную мне райским местом, к которому меня провел проводник, дух гарема. По моей коже бегали мурашки, когда я выходил в основные ворота. У меня получилось. Я сел под какое-то дерево на скамейку и прикрыл глаза. Свет был во мне, я источал Свет. Воистину, там, на том берегу неба столько энергии, сколько даже представить себе трудно. Достаточно искренней и горячей молитвы – и ты получаешь доступ к бесконечным запасам энергии. Листья падали мне на грудь, птицы орали под самым носом, а я не замечал ничего. В своей полудреме я все еще бежал на четырех шерстяных лапах по высокой зеленой траве Рая, и мне не нужно было ничего другого.

Я очнулся, когда почувствовал, как что-то тяжелое легло мне на грудь и ткнулось чем-то мокрым в мой нос. Это был обычный стамбульский кот, белый, с черными и рыжими подпалинами, хотел от меня ничего, кроме ласки. Я погладил его затекшей рукой, прищурился и попытался понять, сколько же было времени. Вечер клонился к ночи, а я до сих пор не получил ни сигнала от своих, ни нашел места Битвы. Голова все еще слегка кружилась. Я кое-как поднялся, размял затекшие ноги, потрепал кота за уши. Заскочил в магазин, купил пакетик мокрого корма для кота, выложил все на бумажку, накормил. Все достижения в мире, все Нобелевские премии, Оскары, Грэмми, Золотые глобусы, Венецианские львы и Каннские ветви тускнеют и бледнеют перед таким делом, как накормить голодного кота. Или собаку. Или птицу. Или того, кто в этом нуждается больше всего. Когда ты видишь, как бездомное животное жадно ест твою еду, и осознаешь, что без тебя он бы остался голодным, и, возможно бы, уже умер этим вечером, ты понимаешь, что не зря топчешь эту землю. Я аккуратно погладил кота по голове, чтобы он не подумал, что я хочу отобрать вкусняшку, он пару раз потерся головой о мою руку в знак благодарности и продолжил вылизывать бумажку. Я встал и собрался идти. Кот признательно посмотрел мне в глаза и потерся о ногу. Я, как смог, объяснил на зверином эсперанто, что его мне не взять с собой, что я чужестранец, и нет у меня на стамбульской земле никакого прибежища, а в отель его точно нельзя. Кот прищурил глаза, сделал вид, что понял. Я сделал пару шагов и оглянулся. Кот смотрел на меня с такой тоской, как будто потерял самое дорогое. Часть меня мысленно немедленно бросилась к нему, но я с трудом смог удержать себя в руках. Сердце мое сжалось – я был этим стамбульским котом сам – ни прибежища, ни пристанища в целой жизни. Он смотрел на меня так, что разрывалось сердце, одно мое слово, и он побежал бы за мной. Я с трудом заставил себя развернуться и подавить острую жалость в сердце. Воистину, человек не выбирает кота – кот выбирает человека. Грусть сдавила мне сердце. Я чувствовал его взгляд на своей спине все время, пока я шел. Почему супергерои не имеют права завести даже кота?

21 глава

Я шел вдоль улицы, один, этой терпкой Стамбульской осенью, понятия не имея, что мне теперь делать и как быть. Осень падала мне золотыми листьями на плечи, осень разговаривала со мной на одной ей понятном языке, осень предлагала мне испить золотой бокал горечи до дна. Энергия циркулировала во мне, я определенно перешел на какой-то новый уровень, знать бы еще, на какой? Может, я был лев в прошлой жизни? Я так четко видел свои мохнатые лапы цвета бархана, бегущие по сочной наливной зеленой траве…Что-то со мной происходило в этом городе, совершенно неясное и непонятное «что-то». Мне бы прибиться к своим, мне бы найти место Битвы. Но вместо этого я брожу, как дурацкий турист, по историческим местам города, пялюсь на памятники и ни хрена не соображаю, и сердце мое разрывают в клочья бездомные стамбульские коты. Грусть заняла мое сердце, как дикая кошка свернулась клубком внутри. Столько планов было на этот город, я казался сам себе невероятно крутым светлым, щас бы быстренько нашел место Битвы, перенес бы энергию туда, куда мне надо было её перенести – и ариведерчи, билет на самолет, аэропорт, Москва, и вот уже я дома, сижу дома в шерстяных носках, пью чай с вареньем, а за окном идет дождь и воет ветер. Разве это не прекрасно? Русский человек знает, что золотая осень длится с гулькин нос, всего ничего, да еще бабье лето порадует, бывает, сверкнет золотым платьем на пару деньков, а вот затяжная, серо-черная, выматывающая, депрессивная, с дождями и ветрами, с одним болтающимся желтым листком на черном лысом дереве, с грязью под ногами, с тоскливыми мыслями в голове – о, эта осень может длиться вечно. Мы знаем об этом, мы молим небо, чтобы все поскорее закончилось, но осень, как истинное чистилище, всегда берет свое. Сколько бы мы ни дергались и не просили небо, чтобы поскорее пришла зима и убелила всю эту грязь, тоску и черноту, осень молча делает свое дело. И вот, в конце ноября ты уже не ждешь освобождения от осени, с тобой, как бесконечный день сурка, эта серость, эта темнота, мрак и уныние. И, когда выпадает первый снег, ты не веришь своим глазам. Снег обнуляет весь мрак и нечистоту. «Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю».(Ис 1:18) Ты не ждешь, не веришь, не надеешься, что это произойдет. Но снег приходит. И ты, вчера было умирающий, несешься радостно по белому снегу, ведь началась новая жизнь твоей души. Началась новая жизнь, прошлое забыто, грязи и черноты больше нет. Новая белая страница твоей жизни лежит перед тобой. Твое будущее открыто и безмятежно. Это- как неожиданное спасение тогда, когда все надежды потеряны. Белый чистый снег, как рука помощи, когда ты ее совсем не ждешь. Снег. Что там могли понять в этой жаркой стране про наш снег, когда их мягкая золотая осень с +20 градусами жары могла быть здесь месяцами? Их, якобы прохладная золотая осень была как наше стандартное лето, что они могли понять в снеге? Ни-че-го. Внезапно я что-то рассердился сам на себя, на то, что никак не могу найти место Битвы, на то, что не могу выйти на связь, видимо, недостаточно хорошо молюсь, недостаточно чист перед Богом. Отчаянье порою охватывало меня. Я далеко не самый лучший воин Христов. Но что мне остается делать – на этой планете мы можем только жить и совершенствовать свою душу, пути назад нет. Те, кто думал, что он есть, вечность горят в огне, скрежеща зубами. А я не хочу в огонь, я хочу к Нему.

22 глава

Ох, уж эта русская привычка- ныть за бутылкой водки. Этим занимаются взрослые матерые мужики, этим же занимаются желторотые подростки, которые смотрят на них, открыв рот. Замкнутый круг. А ты не ной. Ты делай все, что ты можешь и даже мысли не допускай, что небо не в курсе твоих стараний. Ничего не пропадёт втуне. Все делается для чего-то. Все нужно, все на благо, все на смирение души. Если не вести со своей душой такие разговоры, рано или поздно в незащищенную ауру втискивается рогатый со стопочкой, зажатой в копыте. Многим никогда не понять «умеренно пьющего», который впервые видит «белочку». Каждый же думает, что он просто ведет красивую и веселую жизнь, что вы, сбрендили, он не алкоголик, это не про него. Но «белочка» четко дает понять «who is who». Никто из тех, кто впервые пригубил шампанское в 17 лет на выпускном, ни за что не поверит, что сможет допить до «белочки». Однако алкоголизм растет так же, как долги безработного и вес ночного обжоры: быстро и неумолимо. Самое верное решение – даже не начинать. Зачем давать черненьким доступ к сейфу вашей души, где спрятано все самое сокровенное? Зачем отдавать врагу человеческому руль вашей жизни? А тому, кто орет над вашим ухом, что «в жизни надо все попробовать», предложите стать космонавтом, нобелевским лауреатом и олимпийским чемпионом. Он очень быстро заткнется. Почему, если пробовать – так наркотики, алкоголь, курение и ранний незащищенный секс без брака и любви? Почему все самое плохое? Для дурного дела много ума не надо. Если твоя жизнь не требует усилий, значит, ты катишься вниз. Попробуйте пойти на тренировку или репетицию после выпивки, напишите текст на нобелевскую премию – ничего не выйдет. Те, кто орут: «Надо все попробовать» и «Один раз живем», просто-напросто заманивают вас в яму, укрытую мягкими еловыми ветками, на дне которой находится окровавленный капкан, куда уже прыгнули миллионы и миллиарды наивных молодых людей. Ныть и жаловаться – не полезно. Если уж невмоготу, и очень хочется, жалуйтесь небу. Это самое верное решение. Небо всегда выслушает, всегда поможет, подскажет решение. Ныть собутыльникам и бутылке – значит исповедоваться чертям, а оно вам надо? Оно нам не надо совсем, Ловушка №66, известная издревле. При любой выпивке, даже самой малой, за руль машины вашей души садятся рогатые. Вы даже можете почувствовать этот момент, вас вроде как отпускает после первой рюмки, вроде как ответственность исчезает с ваших плеч, проблемы уходят, напряжение падает, вроде как вы уже ни за что не отвечаете, (аааа, мне хочется кричать!), насколько же это обманчивое впечатление. Это означает что в этот самый миг, когда вы выпиваете первую рюмку, командование вашим кораблем берут на себя обычные бутылочные бесы. Это означает, что сейчас они выжмут максимум из топлива, повернут ручку на себя, чтобы ваш корабль поскорее столкнулся с айсбергом и сел на мель. Особенно они усердны со молодыми, впервые пробующими алкоголь. Этих они отчаянно хотят погубить, поэтому столько нелепых смертей молодых парней после первой бутылки водки. Обидно? Не то слово. Когда я иду в магазине мимо стеллажей, уставленных алкоголем, я знаю, что примерно 2% из них – будут распиты мирно, в кругу семьи, на свадьбе, на свидании, любом радостном событии. И остальные 98% послужат собой потере работы, горькой депрессии, нелепым и позорным случаям, разврату, драке, изнасилованию, самоубийствам и убийствам, внезапным случайным смертям, автокатастрофам. Это очень страшно. Я иду мимо рядов алкоголя в супермаркетах, как мимо стеллажей с бомбами, готовыми разрушить страны и города. Я знаю, что в них сидит сила, способная погубить человека. Горе тем, кто предлагает «Выпить шампусика» или «дернуть рюмашку», твердо зная, что подсаживает человека на стакан, настраивает на путь, ведущий в преисподнюю. «Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит (Матф 18:7)» (с). Потерю я вижу в глазах пьющих женщин и мужчин. В какой то момент бесы поймали их в ловушку на «От одного бокала ничего не будет» или «Ну, пол-рюмочки на посошок», и с тех пор они несутся по серпантину с бешеной скоростью в пропасть, и никто, кроме них самих и Бога, не может их остановить. Страшное дело: такой великий русский народ, как мы, так падок на тоску в комплекте с бутылкой. Ведь для депрессии не нужно прикладывать усилий. Ты просто плывешь по черным водам на пути к обрыву, попивая ром, и твое весло безвольно лежит у тебя в каяке. Не нужно напрягаться – тоскуй и пей, ведь ты же заслужил это своими неудачами. Видишь, судьба не благоволит к тебе, не то что, к тем, другим, они то уж точно не заслужили все свои почести, награды и плюшки. А ты, несчастный, ропщи, депрессуй и пей. Краткий пересказ самого быстрого пути в ад, который только можно придумать. Нытики кидают нож в спину оптимистов, про себя называя их дураками, но эти дураки, надрываясь, из последних сил держат мир. Ведь можно двигать своими руками жизнь, вращать мир на своем пальце, как глобус, как голубой шарик и не слушать тех, кто бежит рядом с початой бутылкой и орет: «Куда катится мир!». Между стершейся от работы блестящей лопатой, которая много работала, и лопатой, которая простояла всю жизнь в сарае и заржавела, я выбираю первую. Лучше умереть от усталости, чем от тоски, не сделав ничего. Нельзя зарывать в землю свой талант, ведь за него придется дать ответ. Я на полном серьезе считаю, что талантлив каждый человек, родившийся на земле. Просто некоторые слишком ленивы, чтобы потрудиться обнаружить его.

23 глава

Итак, день клонился к концу, а я так ничего и не нашел. Я шел по улице, все еще чувствуя между лопатками тоскливый, безнадежный взгляд кота. Все они понимают, ничего от них не утаишь. Эх, моя бы воля – бы приютил всех бездомных котов в мире. Ничто в мире не способно так быстро прослезить меня, кроме как когда я вижу человека, забирающего с улицы бездомного кота к себе, чтобы любить. Как же я люблю это объявление в подъезде, растиражированное по всему интернету: «Не ищите здесь кота. Кота здесь нет. Мы забрали его домой, ЧТОБЫ ЛЮБИТЬ»(с). Всех котов в мире должны забрать с улиц, чтобы любить. Мы вообще здесь, на этой планете находимся ни для чего, кроме: чтобы любить. Чтобы любить мы каждое утро открываем глаза. Чтобы любить мы дышим. Чтобы любить мы живем. И никак иначе. Заберите меня, пожалуйста, чтобы любить.

Я забрел в мой отель. Уныло поторчал под горячим душем. Включил кипяток, чтобы аж пар шел. Душ сварил меня, как рака, но не улучшил мое состояние. Женщины живут дольше мужчин, хотя бы потому, что они не моются в кипятке. Теперь я был уныл, и при этом расслаблен, как холодец и красен, как свекла. Я чувствовал, что не справляюсь категорически. Не очень понимал, зачем я здесь. Возможно, это была крупнейшая ошибка в моей жизни, я всё не так понял и я не должен был приезжать вообще. Я прочитал вечерние молитвы и рухнул в огромную отельную кровать. Белые кипенные подушки и нежнейший матрас с легким, как пух, одеялом захватили меня в объятья и заставили провалиться в сон. Как все-таки хорошо, что мы все имеем физические тела, которые можно уморить усталостью, чтобы вечером вырубиться в сон, ни о чем не думая. Если бы мы не имели тел, мы давно бы все сошли с ума на этой планете, бесконечно гоняя свои горести по кругу. А тут, простите-извините, телу с утра нужно чистить зубы, мыться, что-то кушать, лечиться, заниматься спортом, спать, отдыхать – столько всего, что полноценно-то и не подепрессуешь. Только начнешь раздирать на себе одежды, посыпать голову пеплом и заходиться рыданием, как на самом интересном месте захочешь в туалет. Иногда то, что мы имеем физические тела – выглядит спасением. Утро не принесло никакой ночной вести. Никаких вещих снов. Ничего не приснилось, никаких рекомендаций или приказов во сне не было. Я чувствовал себя оставленным. Я сюда приехал, и все про меня забыли. Готовятся к Битве, стягивают сюда войска. А я? А я?! Не то, что враги, свои – про меня забыли. Ну что ж. Не время мне приходить в уныние, ох, не время. Я прочитал утренние молитвы, вызвал такси и поехал в храм святого Георгия к его мощам. Я хотел прояснить свой мозг, хотел почиститься, чтобы хотя бы как то, хотя бы чуточку смочь поймать сигнал небес и быть вовремя на том месте, где развернется Битва, в нужное время. Я ехал в такси, а зубы мои стучали. Напряжение все-таки проникло в мое тело, пустило свою корневую систему, как я ни защищался. Эх. Как же отвратительно ждать. Как тяжко не давать захлестнуть себя унынию и продолжать упорно плыть, надувая паруса своим дыханием при полном штиле. Я приехал, расплатился с таксистом, который содрал с меня втридорога, но я не хотел скандалить. Я не хотел добавлять грех в этот чистый день. Надо шевелить лапками, господа. Надо что-то делать, чтобы не свалиться в эту пропасть, в этот открытый зев преисподней, который радостно ждет каждого из нас каждую секунду нашей жизни, щелкая зубами. Я зашел в храм, постоял среди запаха ладана и мерцания свеч. Наконец-то я почувствовал себя дома. Почувствовал нежданную-негаданную благодать. Еле удержал готовую скатиться по щеке горячую слезу. Как ты, Господи, можешь любить всех нас, когда на земле творится такое зло… Как ты, Господи, терпишь всех нас? Я стоял и старался сдержаться, но тело мое издавало глухие рыдания. Я старался изо всех сил замаскировать их под кашель, но немногочисленным прихожанам было все равно, как и стенам этого храма – они и не такое видели. Когда душа очищается, ей все равно, как в этот момент выглядит тело. Это мы вечно суетимся да беспокоимся. Вечный хаос, пожравший нас, празднует победу. Но там, наверху в высоком небе, нет суеты. Там нет суеты, нет. Там только любовь и вечное спокойствие. Забери меня, небо, как бездомного кота, чтобы любить. Верни меня домой, здесь так пусто и одиноко. Я уже не вывожу столько зла, творящегося вокруг меня. Почини меня, Господи, забери к себе.

24 глава

Я вышел из храма и вдохнул полной грудью осенний стамбульский воздух. Было ха-ра-шо, как всегда после храма. Я вернулся ненадолго в отель, помолился, присвоил себе энергию храма, тщательно энергетически закрыв себя со всех сторон. Не то, чтобы я ждал нападений темных. Хотя каждый светлый должен по умолчанию каждый день ждать. Ждать и молиться, чтобы отразить удар. «Береженого Бог бережет»(с). Жутко захотелось есть, да даже не то, чтобы есть – жрать захотелось оч оч сильно. Физическое тело, как всегда, не вовремя напомнило о себе. Ох уж эти биологические тела – система пищеварения, это все дико неудобно. Столько мороки со всем этим. Вечно таскаешься со своим телом, как с чемоданом без ручки – дико тяжело и некомфортно, но не бросишь же посреди дороги – не ты это тело создавал, не тебе и бросать. Я привык – притерпелся, но когда живешь уже сотую жизнь подряд – напрягает. Ты знаешь, как прекрасна и бестелесна душа, ты знаешь, как можно себя чувствовать, не обремененным телом, и вот, ты вынужден терпеть эту физическую оболочку, как узкий водолазный костюм, который и давит и жмет со всех сторон, а к старости еще и начинает сжиматься сильнее, да так, что все внутренности болят. И вот, мы, такие водолазы – души, зажатые в тела, пытаемся на этой планете быть счастливыми. Это просто смешно. Никто на поле боя никогда не пытается добыть себе счастье. На поле боя сражаются и пытаются спасти свою жизнь. Все, что мы должны делать – спасать свою душу. Счастье, ниспосланное небесами – лишь короткие передышки между боем, возможность отдохнуть и не сойти с ума. Счастье- лишь моменты, подаренные Богом, чтобы от горя и несчастий не поехала кукушечка. Мы все боремся за нашу душу, чтобы она по финалу не сгрохотала в ад. Это единственное в этой жизни, что вообще имеет значение. Спасайте вашу душу, храните честь смолоду, будьте начеку в этой жизни и вас не постигнет гниение. Странно думать, что все произойдет само по себе, просто потому что вы хороший человек. Кто вам там нашептывает на левое ух это, и поэтому ходить в храм, молиться и помогать ближнему – не обязательно, вы же итак хороший?! Мне кажется, я узнаю его рога, копыта и хвост. Всегда одно и то же, они даже не трудятся изменить формулы – типа, работало веками и сейчас сойдет. Но если так уже сгубили миллиарды людей до вас, значит, можно же уже запомнить ловушки и предотвратить это в вашей жизни, не так ли? Пара усилий, потом еще немного, еще пару гребков, пробежечка, тут напряглись, тут отпустили, тут помолились, там не разгневались, здесь пропустили фразу мимо ушей, там не стали завидовать, а здесь не осудили, тут закрыли глаза на соблазнение на явный блуд, причастились – и вот, спаслись. Не сложно, если шагать с Богом каждый день. Сложно, если всю жизнь грешить, думая, что в старости успеется покаяться. А к старости душа дервенеет, мертвеет от грехов, уже и не помнишь, в чем каяться-то собирался. Ничего не помнишь, а спасаться надо. Блаженны те дети, которых родители крестили в детстве и приучили к молитве. Какие бы испытания их не ждали, они всегда будут с Богом.

Пока я рассуждал о несовершенстве физических тел, мой желудок свело от голода. Я заскочил в ближайшую забегаловку, я знал, что там отлично готовят мясо, плюсом по всей улице стоял вкуснейший запах свежеиспеченного хлеба. Я заказал себе все, до чего мог дотянуться мой голодный глаз и приступил к пиршеству. Однако, съев полтарелки, я понял, что больше не могу. Да, да, то ли посещение храма, то ли гнетущее меня боевое задание, или эта терпкая Стамбульская осень, а может, и все сразу, повлияли на меня так, что я не мог больше много есть. Жрать в три горла, сидя на диване под любимый кинчик – это же традиционное развлечение всех современных людей, что со мной было не так?! Внезапно я понял, что моя душа просто не хочет, чтобы я забрасывал в свое тело тонны еды. Крайне удивленный, и даже капельку раздосадованный я заплатил за еле тронутый второй завтрак, или ранний обед, не знаю, как назвать. Турки поцокали языками вслед мне, наверное, подумали: «От больной, ничего ж не сожрал, наверное веган ненормальный». Я вышел на улицу. Я пожал плечами, есть не хотелось вообще, желудок был в шоке, впрочем, как и я. Я же был обновлен, свеж, бодр как никогда, и готов к подвигам. Когда ограничиваешь себя в каких-то удовольствиях, почему-то чувствуешь себя сильнее. Я сильнее, чем все эти пиццы, пирожки, пирожные, выставленные в бесконечных витринах Стамбула, я сделан Богом не для того, чтобы бесконечно думать о еде. Люди проводят большую часть своей жизни, делая еду, обсуждая еду, покупая еду, предвкушая еду. За все время моей жизни Бог ни разу не оставил меня голодным, ни разу не оставил меня без крошки хлеба на столе. Если Бог кормит птиц, и они не заботятся о том, что останутся голодными, то почему же мы проводим большую часть своей жизни в суетной заботе о еде? Мне стало грустно. Мы тратим нашу жизнь совсем не на то, на что следовало бы ее потратить. Какая разница, как хорошо мы ели в этой жизни и как крепко спали, если косточки наши будут выглядеть в гробах абсолютно одинаково? Великая разница будет лишь в разделении душ. Душа – вот над чем нужно неустанно работать. Но вот в чем загвоздка: именно человек сам должен обуздывать ее. Сам человек, а никто другой, должен отслеживать и мониторить свою душу 24/7 и не допускать до греха. Жизнь такая долгая, а ты только гляди смотри, как бы не натворить чего. И только человек подумает, что преуспел в бдении и слежке за своей душой, как тут же и оп!– падает. Падает так больно, как никогда прежде. Так тяжек грех после долгой чистоты. Каждый грех – как нож по сердцу. Казалось бы: бди. Бди днем и ночью, кабы что твоя трехлетка –душа не натворила. Но предательски клонит в сон, и человек думает: «Она у меня ученая (нда), она не поступит плохо в этот раз(ага-ага), я ж теперь умный, «воробей стреляный» (ха-ха). Пока не вбит последний гвоздь в крышку твоего гроба, нужно быть на стреме. Нужно быть на стреме всегда. Некоторые умудряются и во сне нагрешить. Будь собран. Бди. Бди 24/7. Бди 365 дней в году. Бди. Пусть горит твой светильник всегда, на белом снегу под ярким светом всегда хорошо видны следы врага. Да не прикоснется враг к твоей душе, да отсечешь ты все его черные поползновения. Я берег розовые в горошек бантики моей души. И я изо всех сил старался оградить ее от врага рода человеческого. Я старался, правда. Я шипел на нее, я ворчал, я кричал, я поучал, я держал ее за локоть, а моментами – за шкирку. Я удерживал её, как мог, от греха. Единственная настоящая цель в моей жизни была – не сгрохотать в ад. У нас был кинжал, с которым мы могли воевать за Бога. Нельзя было списывать наше маленькое войско со счетов. Я и моя душа бились, как могли.

25 глава

Я шел по Стамбулу чистый, свободный и невесомый, все мне было по плечу. Солнце светило так, как будто я приехал в отпуск на курорт и сейчас, как минимум, разгар лета. Я шел в одной футболке, щурясь, беспечно глазел на солнце и внезапно вышел к набережной. Я подумал, что Стамбул похож на райское местечко. Посмотрел в синие-синие воды Босфора, которые никогда при мне не меняли свой цвет на серый. Босфор всегда меня встречал лучистой синевой. В небе орали прожорливые чайки, но я уже привык к их размерам и их сходством с птеродактилями. Ну, откормили себе турки огромных чаек, ну и что? Каждый развлекается в этой жизни, как может. Чай у них в стаканчиках маленький, чайки большие. Всё не как у людей. Я сел на набережную с местными, которые сидели тут и смотрели в воды Босфора сутками. Я их очень понимал – более релаксирующего действа сложно было бы себе придумать. Где то за нашими спинами шумел Стамбул – торговались туристы, выкрикивали скидку продавцы, суетились официанты, кричали зазывалы, рекламируя кафе и рестораны, орали вечно голодные уличные коты и позвякивал трамвай. А здесь были только синие воды Босфора, да пикирующие сверху огромные чайки, ветер и больше ничего. Как портал в другую реальность. Если жизнь тебя припекла в Стамбуле, иди к водам Босфора, сядь на набережной и смотри в воду. 5 минут смотри, 10, 15, полчаса, час…И отпустит. Вот увидишь, отпустит. Прыгать в воды Босфора от отчаянья нинада. Нинада. Если вы не хотите оказаться сразу же из прохладной воды в нестерпимо горящем аду. Такая резкая перемена мест не пойдет на пользу коже лица, сразу скажу. Если бы люди знали, что ждет их после смерти, все бы тут же побросали все карусели жизненных развлечений и удовольствий, на которых их непрерывно и с ветерком катают бесы, и провели бы остаток жизни в мольбе перед Богом. Пока жизнь прикрыта мишурой удовольствия, люди думают, что будут жить вечно, и уж в конце их точно ждет не адское пламя, а суд, и они успеют оправдаться. Реальность оказывается во много раз страшнее. Все, что я могу – остаток дней моей жизни на земле помогать нашему светлому войску победить. Пусть у меня в руках всего лишь маленький кинжал, я могу что-то сделать и им. Это лучше, чем сидеть, сложа руки и в вечном грешном сонном параличе ожидать конца жизни. Самое лучшее, что я могу сделать против темных – это жить. Меня столько раз пытались убить, физически и морально уничтожить, что само мое пребывание на планете Земля – для них нож по сердцу. Вот и хорошо, вот и отличненько. Надо жить так, чтобы от произнесения твоего имени трепетали темные. Пока я так рассуждал, до меня донесся запах жареных каштанов. Вот на что-что, а на каштаны меня Стамбул подсадил конкретно. Есть опасения, что это местный наркотик, впрочем, как и симиты. Трескаешь за оба уха и те, и другие, и можно даже не делать вид, что ты на диете, все равно растолстеешь. Пару-тройку килограмм, как пить дать, ты всегда привезёшь из Стамбула, хоть ты из кожи вон вылезешь, пытаясь придерживаться своей дурацкой диеты. Стамбулу плевать на твои ограничения: жирок на талии ты здесь приобретешь в любом случае. Я вгрызся в горячие каштаны и пошел вдоль набережной, периодически глядя на синие волны, чтобы убедиться, что волшебство никуда не делось. Я стал каким-то совсем простым в этом городе. Хотелось разложить добро и зло, как Чапаев схему боя на картошке: вот мы, вот темные. У нас столько-то светлых таких категорий, у них столько-то темных такого ранга. Не понятно, где будет Битва, поэтому преимущества и недостатки местности поля боя не внести. В какой день будет Битва, тоже не ясно, хотя есть ощущения, что она приближается с не детской скоростью. Солнце будет или ливень? Жара или холод? Будем мы сражаться в пустыне или на болоте? На все эти вопросы не было ответов. Я все еще чувствовал, как в Стамбул продолжают стекаться силы светлых. Темных я перестал чувствовать вообще. Меня это удручало. Как будто собаку лишили нюха. Я их чувствовал с самого детства, и тут на тебе. Перед самой битвой как отрубило. Было у меня ощущение, что это так задумано, и уж точно, согласовано со светлым штабом. Но к чему это все было? Вопрос из вопросов. Приближение низших сошек я мог считывать минут за 5 до их появления хотя бы в 20ти метрах от меня, от них не сильно фонило. Приближение крупных темных магов я чувствовал за полчаса, при этом они могли даже еще торчать в портале, а меня уже выворачивало от их присутствия. Я чувствовал их все равно. Их темные вайбы было ни с чем не спутать, эти дементоры при своем приближении высасывали энергию из всего живого и убивали радость. Я научился от них защищаться, но неприятный осадочек все равно в итоге чувствовался до и после. Даже если их целью был не я, все равно от темных оставался шлейф ненависти, черное пространство, как будто обугленная спичка: всё, что горело вокруг при их приходе – сгорало. Так вот, в последнее время я не видел никаких черных шлейфов, не чувствовал следов присутствия ни до, ни после. Не знаю, с чем это было связано, но я был как кот, напрочь лишенный усов. Я ничего не чувствовал. Что они сделали? Как это темные так со мной поработали, что это случилось? Как же мне хотелось максимально помочь своим, понять, что мы выиграли и улететь уже из этого города. Стамбул накручивал круги, водил меня по городу: его хлебом не корми, дай помучать незадачливого туриста. Возможно, я и выглядел, как праздный турист, и вряд ли кто-то мог бы вычислить, что я прилетел сюда спасать мир, как, впрочем, и остальных светлых, но по всему было видно, что в самом Стамбуле заложена какая то хитрая схема для таких, как я. Он водил нас за нос по своим улочкам и переулкам, заставляя заблуждаться и менять маршрут. Город вел себя как живое существо. Хотя, на первый взгляд, более радушного и солнечного города сложно было бы себе представить, я чувствовал каждый острый камень его вековых булыжных мостовых тонкой подошвой своей кроссовок. Частенько я присаживался на лавочки, чтобы ноющая боль в ногах хоть немного приутихла, но если этот город хотел моей крови, я готов был ему дать ее. Все, что угодно, лишь бы наши победили.

26 глава

Бывший Ипподром опять непостижимым образом притянул меня, и я оказался в центре города, рядом с Дикилиташ (Dikilitas), или попросту египетским обелиском, змеиной колонной и обелиском Константина. Я засмотрелся на египетский обелиск, считывая энергию. Она была мощная, но не для каждого. Подзарядиться я не пытался. Тутмос третий делал его для Амон-Ра, защита стояла мощная, специально для тех, кто спустя столько веков пытались скачать от них подзарядку. Египетская энергия в таких обелисках настолько древняя, что будет очень зла, если ее разбудить. Ни темные, ни светлые лишний раз старались не беспокоить артефакты Древнего Египта. Я мог бы подзарядиться, но не хотел. Оставил на крайний случай, если вдруг не хватит энергии для Битвы. Я еще раз полюбовался на иероглифы на обелиске, и когда уже наглые туристы, сгрудившиеся за моей спиной, стали дышать мне в шею, тщетно пытаясь что-то увидеть из-за моего высокого роста, я выскользнул оттуда и пошел к змеиной колонне, вросшей в землю метра на три. Вековой земельный нарост, смесь песка и пыли, или «культурный слой», как говорят историки, из-за которого у нас в России исчез напрочь нижний этаж всех зданий. Скоро мы покроемся такой же пылью, и все наши страхи и волнения станут абсолютно не важны перед лицом вечности. Колонна была сделана в форме змеи. Она была утащена из Греции, из дельфийского святилища Аполлона, где должна была располагаться под золотым посвятительным треножником с массивной золотой чашей. Бронзовые тела рептилий были выполнены из оружия и деталей щитов, которые некогда принадлежали персам, павшим на поле боя в 426 до н.э. Все три головы змей этой колонны были срублены вандалами, кажется, в 17 веке. Осталось только сплетенное тело. Я смотрел на змеиную колонну и внутренним взором видел все три головы, не смотря на то, что одна из них сейчас физически находилась в музее в Лондоне. Я смотрел на змею, змея смотрела на меня, и мороз пробирал по моей коже. Я чувствовал, как на этом месте энергия закручивалась по спирали. Зачем было притаскивать змею из храма Аполлона в центр Константинополя и ставить ее на потеху в центр города, до сих пор не понимаю. Любая вещь, вытащенная из языческого храма, фонит энергией эгрегора. И эта змея прилично фонила. Я задумался о ее настоящем цвете, ведь зеленым ее сделало время. Потом перевел взгляд на толпящихся вокруг ее круглого ограждения туристов, и меня внезапно накрыло. Мне стало невыносимо жаль нас всех. Мы все были грешны на этой планете. Мы все жаждали помилования. Мы были недостойны прощения, но нам всем нужна была милость Его. «Помяни меня во Царствии своем»(с),– все, что мы бы могли сказать, ударяя себя в грудь. Я отошел от памятника в сторону, просто бесцельно переставляя ноги по первой попавшейся улице, и слезы лились по моим щекам: «Господи, Господи, спаси нас, грешных». Такое ощущение, что в эту минуту я любил и жалел весь мир, всех людей на этой планете. Я рыдал, как ребенок. «Просто устал»,– промелькнула мысль. Я не знаю, хотел ли я этим оправдаться, или это ангел – хранитель заботился обо мне. Наверное, это было отчасти самооправдание моим внезапным слезам, но было очевидно: этот город окончательно вымотал меня неизвестностью и постоянным напряженным ожиданием Битвы.

27 глава

Я сам не понял, как подошел к рекламному табло, погруженный в свои мысли. Вдруг я услышал снова английский с характерным акцентом – меня опять окружили туристы из Китая и, что-то ласково мне выговаривая, протянули мне новую пачку салфеток для носа. И тут же я вернулся в реальность и понял, что я весь опух от слез, и это очень заметно. Я кланялся и благодарил жестами, как мог. Китайцы в ответ кланялись мне и что-то утешительно быстро говорили на смешанном китайском и английском с таким акцентом, что я ничего не понял. Я осознал, что мы так можем здесь стоять и раскланиваться вечность. Я еще раз поклонился китайским туристом и поблагодарил их. Я пошел в одну сторону, они в другую, но я долгое время чувствовал тепло, исходившее от их заботы. Как же правы все те правители, что пропагандируют дружбу народов и укрепляют связи между странами. Все народы мира разделены четко на 2 национальности. Их всего две во всем мире, два народа. И имя им: Добрые и Злые. Те, кто верят в Бога и молятся ему, стараются поступать по правде и совести, не обижать ближнего своего и отдать последнюю рубашку, и те, кто нет. Какой смысл в расизме и национализме, если у нас разделение только лишь на тех, кто попадет в Рай, и тех, кто сгрохочет в ад? Нет других национальностей, только светлые и темные. Каждый, кто мало-мальски мыслит, знает это. Я побрел под палящим солнцем вперед, я не хотел больше думать. Мечта бесов – чтобы на Земле не осталось вообще никого, никто не попал в Рай, а все бы сгрохотали во след им в ад, и там бы они вечно мучили несчастных грешников. Проблема в том, что все эти понятия – ад и Рай неоднократно высмеиваются различными тупыми юмористическими передачами, обыгрываются в комедиях, анекдотах. Мы смеемся и перестаем верить в Реальную Опасность, которая с нашего рождения висит над нашими головами дамокловым мечом. Реальная Опасность существует для каждой души попасть в ад на веки вечные. Каждая душа, просыпаясь утром в теле, данным Богом в этой жизни, должна четко произносить: «Нет, я не хочу в ад», и делать в течение дня все возможное, чтобы туда не сгрохотать. Если вас провоцируют – не реагируйте. Если вас подначивают разгневаться, распсиховаться, или же просто соблазняют на ровном месте – не ведитесь. Сохраняйтесь в своей точке спокойствия, не поддавайтесь влияниям извне. Помните, что на кону – Ваше пребывание в вечности. И где Вы будете – гореть в вечном огне, скрежеща зубами, или пребывать в Любви и Блаженстве в Раю – зависит от Ваших поступков в течение этого дня. Каждая минута имеет значение, и за минуту можно спастись или погибнуть. За минуту можно на мосту перекинуть ноги обратно, решив не прыгать, за минуту можно отвести оружие от людей на прицеле, решив не стрелять, за минуту можно помириться с мужем, за минуту простить родителей, обнять детей, за минуту попросить прощения у Бога и исповедовать свой самый страшный грех, за минуту можно изменить всю свою жизнь. Не надо недооценивать время, время – это наша беговая дорожка, когда она закончится, мы окажемся в очереди на страшный суд. Вот тогда нам будет не до смеха. Мне понравилась фраза одной умершей женщины, которая явилась дочке в тонком сне, она сказала: «Тут все серьезно, доча, не греши». Все серьезно – это означает, что все ваши грехи, мысли и устремления посчитаны, это означает, что на Страшном суде пред Его ликом точно не до смеха. Все серьезно, это означает, что каждый год, день, час, минута и даже секунда на этой планете имеет значение, ведь и доля секунды может изменить жизнь человека и привести его в итоге в Рай или ад. Невозможно будет спихнуть вину на обстоятельства или другого человека, нельзя будет сказать «довели, сволочи», или «с волками жить, по волчьи выть»(с), или вот еще, глупая поговорка: «не мы такие, жизнь такая»(с). Нельзя будет попенять на обстановку, вот в чем ужас. В советское время люди читали и вдохновлялись книгой «Как закалялась сталь», мы же должны быть сильнее стали, мы должны гнуть свою линию, даже если вокруг нас криком кричат: «Согреши, будь как все, ау, ну чо ты, как не родной?». И самое главное – мы должны надеяться на милость Божию. Не ждать ее, как само собой разумеющееся. Но надеяться. Разбойник, висящий на кресте, попросил Его помянуть во Царствии Своем. И был в Раю в тот же вечер. А вот другой разбойник висел от Него по другую сторону, и имел те же шансы, но предпочел сквернословить и оскорблять Его и в тот же вечер низвержен был в ад. Мы все распяты на своих крестах, снять их невозможно, ибо с креста снимают уже мертвым. Но мы все можем надеяться и просить о помиловании, даже будучи распятым, даже за несколько часов, минут, секунд до смерти. И у нас есть Надежда, как у первого разбойника. Есть. Ее у нас никто не отнимет. Я подошел к какому-то древнему уличному питьевому фонтанчику. Резьба на камне была такой старинной, что я подумал было, что из него пил сам Сулейман, когда бродил по улицам города, прикинувшись нищим, чтобы послушать, что про него говорят в народе. Современным правителям такое бы не помешало.

28 глава

Наше тело в аду не поменяет своей чувствительности. В том то вся и фишка, почему бесы так мучают все эти несчастные грешные души – да потому что эти души испытывают такую же боль, какую они бы испытывали на Земле. «Странно, – скажете вы, – их косточки давно лежат в могилах, а в вечном огне ада они орут так, как будто живы». В том то и зарыто удовольствие для темных – души продолжают чувствовать боль и выглядят они так, как выглядели бы их тела на земле. Души сохраняют частичку, данную им Богом. Эта штука предназначена для вечной жизни. Ее невозможно изъять из души. Это дар небес. Соответственно, если ты в Раю, ты будешь жить вечно, наслаждаясь своей жизнью. Если ты в аду, тебя будут мучить вечно благодаря этой частице. Вечно. Ты будешь умирать каждый раз при пытках бесов, но не умрешь, потому что физически ты уже умер, а именно эта вечная частица души не может умереть совсем. Она – неотъемлемый дар нашего Отца. Для меня всегда было загадкой, почему души в аду не умирают окончательно от таких страшных мучений. А потом понял, что все они были сделаны Богом вечными, для вечной жизни в Раю. Как ты и я. Грустная для меня тема, мне бесконечно жаль их. Повелись на завлекушки и рекламные проспекты темных, и вот… Финита ля комедия. Если бы каждый человек на планете Земля четко понимал, что его может ожидать, он бы с утра до ночи молился и всю свою жизнь проводил в постах, акафисте и причащении. Потому что страшнее этого ничего нет. Мы должны беречь самое дорогое, что у нас есть – нашу душу. Дороже этого ничего нет,и не будет.

Я сделал глоток воды, и сам не заметил, как напился от пуза. Вода была вкуснючая и даже чуть-чуть сладкая. Я представил, скольких людей в Стамбуле этот фонтан, знавший еще Константинополь, спас от жажды, и невольно еще больше зауважал его. Века непрерывной работы не испортили его воду, он все так же готов напоить нищего и богача, счастливого и несчастного, старого и малого, женатого и разведенного, радостного и унылого, доброго и злого, местного и приезжего. Фонтан не делил людей на расы, национальности, звания и богатство. Он просто насыщал всех влагой, в центре Стамбула, бесплатно и бескорыстно, вот уже нескольких веков. Почему мы не можем насыщать нашей добротой и участием всех жаждущих, как этот фонтан? Почему мы все намного, намного хуже, чем этот фонтан? Воистину, этот фонтан заслужил Рай. Я шел по улице, стряхивая остатки капель в городскую пыль. По бокам от улочки сидели старики, играли в нарды. Их вскрикивания были так яростны и эмоциональны, что в напряженные моменты игры они на порядок молодели. Воистину, в Стамбуле живет страсть к игре. Я видел, как в ресторане в центре города пришел какой-то мужик в час пик, сел за чуть ли не последний свободный столик и стал кричать. Он кричал истошно и громко, как Большая Выпь, кричал без остановки. Он кричал так, что я, было, подумал, что что-то случилось. Конечно, случилось. Ещё бы не случилось. Выяснилось, что ему скучно(!), и он разложил доску для нард на столике и так громко и настойчиво кричал на официантов затем, чтобы они немедленно бросили все дела и присоединились к нему. И они его не прогнали! Не смотря на то, что это был час пик, относительно дорогой ресторан в центре города, и они очевидно теряли в выручке, потому что этот мужик ничего не заказал и только требовал громкими криками, чтобы с ним играли в нарды, напоминая мне голодную чайку-птеродактиля. Официанты по очереди подсаживались к нему, делали пару ходов, кидая кости и убегали с заказом. Потом к нему присел менеджер, видно было, что они давно знакомы, и я понял, что этот мужик не в первый раз всех отвлекает от работы просто потому, что ему скучно и еще потому, что приспичило поиграть. Я счел это очень милым. В этом есть какая-то традиция. И несколько веков назад, не желающие провести вечер в одиночестве константинопольцы бодро выходили из дома со своими досками и кричали в центре города, накрикивая себе партнера. Все-таки, требует хоть каких-то усилий. Выйти из дома, взять нарды, прийти в центр города, долго и настырно громко орать чаечкой, напоминающей сирену пожарной машины, чтобы нашелся партнер по игре, переполошить всех туристов и официантов, и потом долго и с упоением играть. Орать в случае своего проигрыша. Орать, если выиграл. Просто орать. Сколько действий и эмоций. Москвич, когда ему скучно, молча уткнулся бы в смартфон и все. Откуда силы на орать – у нас нет ни солнца, ни моря. И хоронить нас будут со смартфонами в руках, так они прирастут и дадут корни, вот будет веселуха-то, ха-ха, обхохочешься. Все – таки я за традиции. Что нам стоит выйти в центр Москвы с бабалайкой и с доской для игр и покричать, когда очень хочешь сыграть в шашки, шахматы или, на худой конец, в лапту? Почему мы такие необщительные? Давайте все выйдем и покричим, а?

29 глава

Мягкие сумерки обнимали Стамбул, я понял, что еще один день я провел совершенно бездарно, не получив ни малейшего уведомления сверху, не узнав место Битвы. Я воздел свои руки к небу. Постоял еще так немного. Невры мои невры. Мне подумалось, что чашечка крепкого турецкого кофе, пожалуй, могла бы меня спасти. Что ни говори, а подсел я тут на них. Сначала ты критикуешь размер чашки, потом нюхаешь кофе, потом обжигаешь пальцы о стакан- тюльпан, сделанный из тонкого стекла, потом делаешь первый неуверенный глоток, и твой рот тонет в неизъяснимой горечи, ты вылупливаешь глаза, но ты же мужик, не имеешь права сдаться, поэтому ты делаешь еще один глоток и еще, и вот, твой рот полон кофейных жмыхов и ты понимаешь, что кофе кончился! А ты даже не успел еще раздухариться! Тебя обманули! Ты смотришь в шоке на турков, радостно и с удовольствием пьющих эту жижу, и понимаешь, что ты ничего не понимаешь в этой жизни. Турки пьют мааааленькими глоточками! За долгие века практики испития турецкого кофе, они уже точно знают, на каком глотке начинается жмых! Он не застает их врасплох! Они умудряются выпить всю вкуснятину еще до того, как их усы соприкоснутся с коварным жмыхом! Но туристы, туристы стараются выжать всё и сразу из удовольствий Стамбула, и именно поэтому все их рты, носы, усы и бороды в этом кофейном жмыхе оказываются увазюканы всего через несколько часов, минут, секунд после прилета, как только они пробуют турецкий кофе. «Восток – дело тонкое»(с). «Что русскому хорошо, то немцу смерть»(с). Ничего, ничего, «Москва не сразу строилась»(с). Мы тоже не лыком шиты. Научимся пить ваш турецкий кофе похлеще турков! Так я себя раззадоривал, пока взглядом опытного кофемана выбирал себе кафе. Нашел, заказал, сел. Посмотрел в окно на залитый светом от реклам центр города. На улице пошел дождь. Первый дождь с тех пор, как я здесь. Тем уютнее было сидеть в теплом кафе, украшенным желтыми огнями. По ходу дела, эту световую гирлянду забыли убрать с прошлого рождества. Или туристам нравится, и так и оставили. Мне принесли турецкий кофе. Я посмотрел на него, он посмотрел на меня. Схватка началась. Все ставки сделаны, ставок больше нет. Кто победит: он или я? Я взял стакан за горлышко тюльпана, чтобы не обжечься (Я стал опытным туристом в Стамбуле). Таааак, «Восток- дело тонкое»(с), не спешим, ребята, сдерживаем дыхание, чтобы не пролить. Какой же тонкий этот стакан в форме тюльпана! Можно обжечь пальцы, если не знать, куда схватить! Я пил маленькими глоточками. Я не торопился. Я не хотел, чтобы жмых застал меня врасплох. Это напоминало ходьбу по минному полю. Кто еще согласился бы так экспериментировать с собой? Только бесстрашные русские туристы. Я сделал один глоточек. Потом еще один. И еще. Напряжение нарастало. Я слышал гул трибун. Первые три раунда я выиграл. Я сделал маленький глоток. И собрался сделать еще один. И в этот момент мне явственно почудилось, что мой турецкий кофе нагло усмехается, глядя мне в глаза! О, «сколько я зарезал, сколько перерезал»(с), ясно говорил его вид! Сколько туристов повелись на его невинность, о, сколько туристов! И я понял. Я сделал не целый глоток, я сделал по-ло-ви-ну глотка. Когда я ставил стакан на стол, я увидел жмых, за миллиметр от поверхности кофе. Я победил!!!!Урааааааа!!!!!!!!Значит, в турецкий кофе влезает четыре с половиной русских глотка. «Мерять будем в попугаях»(с). Ок, ребята, мы вас раскусили. Могли бы и ставить флажок в кофе с надписью: «Attention! Attention! 4,5 sips only! Смертельный номер, в домашних условиях не повторять! 4, 5 русских глотка, не больше!», от мы бы просто были очень признательны, от души, брат! А то этот жмых, внезапно обнаруженный ничего не подозревающим туристом на половине стакана, выглядит, как подстава! Как будто вам есть, что скрывать! Ну да ладно, это вы еще нашего холодца не пробовали, вот там действительно есть, что скрывать. Я, довольный победой, откинулся на спинку кресла. Хотели провести «russo turisto, oblico morale»(с), но не провели. Дождь закончился, хозяин кафе открыл настежь дверь, повеяло свежестью. Какая милая картина, учитывая то, что я оставался в той же точке ничегонепонимания, в какой и был. Этот день ни на йоту не приблизил меня к моей цели.

30 глава

Я ничего не понимал. Я мог таким Макаром прожить тут и месяц, и полгода и год. Ничего не изменится. Не знаю… может, до меня просто не добирается информация… может, Битва уже началась, а я ничего не знаю об этом? Брожу тут по городу, пью кофе, а может, все давно в разгаре? Да нет, об этом уж, наверное, сообщили бы мне. А может, эти сомнения – тоже искушение? Кто знает? Может, это своего рода проверка? Проверка на то, буду ли я сомневаться в действиях светлых? Буду ли я сомневаться в своей миссии в этом городе? Эх, мне бы еще понять, зачем это все было нужно? Зачем меня послали сюда так рано, если Битва еще даже не планирует начаться? Или у нас задержки с началом не по нашей вине, а по вине темных? В отель я пошел пешком, распинывая ногами желтые листья, как школьник, который прогулял уроки. Спина моя была сгорбленной, мысли – тяжелыми. Никак у меня не получается вступить в Битву. Все там сражаются, кровь проливают, а я… А я хожу по Стамбулу и пью кофе. Вот чему я за сегодня научился, что полезного сделал? Какая же долгая и полная печалей жизнь, если смотреть на нее с Земли. И какая она быстрая, как взмах ресниц, если смотреть на нее с Неба. Мы тут ходим, чего-то мучаемся, страдаем. А там, наверху, всего две опции – будем мы записаны в Книгу Жизни или нет. Вот и все. И этот выбор делаем не мы. Мы всего лишь стараемся прожить свою жизнь так, чтобы не загреметь в ад. А кто-то и не старается (будьте осторожны, грех заразен). Каждый из нас пытается прожить эту жизнь так, чтобы потом, на Страшном суде, не было стыдно перед Богом. Ужас, ужас поселяется в сердце того человека, которому небо открывает его грехи. Все, о чем человек в состоянии думать после этого – это то, что надо бежать в храм, исповедоваться и причащаться. После причастия эти грехи нападают сильнее, но тут важно не отчаиваться. Пойти причаститься еще раз и еще. Бороться с дневным сном после, не обжираться. Станет легче, станет. Бесов не останется в теле, но шрамы от грехов будут о них напоминать, неизбежно временами ныть, как следы от старых ран перед дождём. Но и это можно пережить ради великой цели – в конечном итоге остаться с Ним.

31 глава

Ладно, надо думать о мытаре. Он-то правильно молился. У него все получилось. Он спасся, а, значит, шансы есть и у нас. За такими рассуждениями я очнулся только когда поворачивал ключ в дверях отеля. Раньше я так любил отели, мне казалось – на несколько дней новая жизнь. До той самой поры, пока не понял, что мелких темных «на изи» можно подцепить к своей душе и просто переночевав в энергетически грязном номере отеля. И любой светлый поймет, почему у него заболела голова после ночи в этом отеле. Комната, где происходил блуд, смертный грех – на энергетическом уровне смердит. По углам сидят лярвы и кто поменьше, если вас ждали – могут быть и бесы. Дорогие номера отелей обычно заражены блудом, жаждой денег, жадностью, гордостью, высокомерием и банальным чревоугодием. Если заехал усталый и не прочитал от нерадения, лени или усталости нужные молитвы, подцепить можно в два счета. Я уже не говорю про номера, где произошли убийства и самоубийства. Прямые порталы в ад, вот что там происходит. И вы такой, жизнерадостный, после перелета с чемоданчиком на колесиках въезжаете туда в ожидании самых радужных впечатлений… И опс! Кошмары всю ночь, да такие реалистичные, что хоть на ТВ канал ужасов заявку подавай. Да, мы чистим помещения, но иногда настолько устаешь, что думаешь, что прилег отдохнуть, а на деле заснул. Самая главная ошибка новичков. А лярвам только этого и надо, не сожрут конечно, кишка тонка, но энергетически покусают и ты проснешься с головной болью. И с унынием. Это хорошо, если покусают, а так могут быть последствия пострашнее. Это я уже не говорю о кошмарах – отдельная песня для тех людей, которые продинамили вечернее правило и не стали вообще ничего читать.

«Потихонечку,– думал я, намыливая себя в душе, – потихонечку выкарабкаюсь из этого всего. Главное – верить в Бога, верить в себя и в то, что ты делаешь. Если бы окончательно заблудился, меня бы поправили. Я уверен, что мне бы указали все мои ошибки и дали направление на верный путь». Нельзя было распускаться и допускать уныния даже в мыслях, нельзя. Я домылся и утонул в белом облаке постельного белья на огромной кровати кинг сайз. Нет, определенно, есть на этой планете небольшие удовольствия – утешения для очень измученных душ. Одно из них – усталым, физически и морально вымотанным рухнуть в белое чистое отельное постельное белье, закрыть глаза и представить, что ты ребенок и ты счастлив. Если очень сильно зажмуриться, то можно поверить. Мне снилось, что я бегу по широкому лугу, босиком по сочной и зеленой траве. В высоком синем небе ярко светит солнце, слева от меня виднеются горы, справа – золотой песок длинной песчаной косы и море. Мне лет двенадцать от силы, я бегу в белой хлопковой рубашке с завязочками, на концах которых бьются о мою шею красивые кисточки, и в таких же штанах. Я раскинул руки и кричу от радости. И я знаю, что эти горы, море и эти луга меня любят, слышат и понимают. Я проснулся от того, что я вздрогнул. Стамбул требовал принесения очередного дня в жертву тяжким раздумьям. И я сразу же расстроился, потому что понял, что сон оказался сном. Как же мне было легко во сне! И как же мне было тяжко наяву. Каждый год мне кажется, что следующий год будет точно счастливым, что я обрету былую легкость и равновесие. И каждый раз события бьют меня с неожиданной стороны, нападают со спины, и что мне моя выученная стойка и руки в боксерских перчатках, когда я не успеваю к удару даже повернуться?! Я больно падаю о веревки ринга, я не держу удар. А его держать нужно, нужно всегда. Человек проверяется в испытаниях, которое посылает ему небо. Тогда я читаю «От Меня это было»(с) Серафима Вырицкого и мгновенно успокаиваюсь. Значит, так надо, значит, всё по плану. Не каждый же день пирожные есть, надо иногда и черного хлеба куснуть, не важно, заслужил ты его или нет. Может, небо так проверяет, а не зажрался ли ты часом, а съешь ли безропотно свой черный хлеб по судьбе, или будешь топать ножкой и орать благим матом: «Хочу торт!» Небо не любит тех, кто орет про торт всю свою жизнь, проклиная судьбу, не ценя то, что есть, не замечая пирожные, которые он получает в дар каждый день. Я настроился на то, что, возможно, этот осенний Стамбул – мой черный хлеб. Возможно, это мой черствый черный хлеб. Это мой сухарик. Значит, надо терпеть. Надо терпеть и не роптать. Потому что ропот усиливает испытание неба, усиливает его тяжесть и боль. Я и не роптал, помолился, сходил в душ, почистил зубы, собрался. Хмуро посмотрел на автомат с кофе, не стал даже и пытаться: «Нет, дружочек, сегодня ты меня не проведешь. Жри любые чужие лиры, только не мои». Вышел в залитое солнцем утро, побрел по улицам искать булочную. Опять хотелось свежей выпечки, потому что её запах был везде. Неплохой маркетинговый ход от турок – жители Стамбула будут больше есть выпечки, если организовать булочный запах просто повсюду. Бедные турецкие девушки, те, которые сидят на диетах или те, которым нельзя глютен по медицинским показателям. Здесь же можно просто истечь слюной! Приедет скорая, диагностирует смерть: «Расходимся, ребят, пациент просто захлебнулся своей собственной слюной от запаха горячего хлеба, у нас такое часто случается, ничего особенного». Опасное это дело – любовь к свежевыпеченному хлебу, но я был бесстрашный мужчина, я не пасовал перед трудностями и мог сожрать батон в одну харечку, не дрогнув.

32 глава

Я нашел булочную, где наливали американо. Вчерашняя борьба с турецким кофе мне понравилась, но сегодня на нее не было сил. Пошел по пути наименьшего сопротивления – американо примиряет враждующие стороны поклонников эспрессо и турецкого кофе – я пью то же самое, просто добавляю горячей воды в стакан. Ох, уж эти презрительные лица! Ничего такого, ничего такого, вы пьете то же самое, просто выпиваете потом стакан воды, а я во время процесса! И все равно я вижу брезгливость и презрение, ну что ж. В Библии четко прописано: нельзя осуждать, но люди на планете Земля осуждают друг друга даже за, по их мнению, неверный выбор кофе, я уже не говорю про музыку, живопись, театр, кино, футбол, политику и религию. Мы все ищем повод, как бы нам побольше ненавидеть друг друга, вместо того, чтобы найти хотя бы какую-то зацепку, чтобы действительно объединиться. Я не думаю, что Бог создал на всех для того, чтобы мы просто поубивали друг друга на фиг в бесконечных войнах. Нет. Мироздание мудро и прекрасно, это мы косячим изо дня в день. Это наша вина, что на этом земном шаре до сих пор нет мира. Если бы страны поделились ресурсами, которые они имеют, в мире бы прекратилась бедность и нищета. Люди перестали бы умирать от голода. О чем я говорю, за столько веков мы даже не смогли напоить Африку. Столько изобретений молодых инженеров по очистке и проведению воды в Африке погибли на стадии проектов. Столько африканских детей продолжают умирать от голода и жажды каждый день. Снятся ли эти мертвые дети тем людям, которые владеют достаточной политической властью и финансовыми возможностями, чтобы решить этот вопрос? Не думаю. Их совесть спит крепким сном и разбудить её сможет только страшный суд. Но будет уже поздно. Будет уже ничего не вернуть. Я пил свой американо молча, мрачно прихлебывая. Несправедливость этого мира уже залезла в эту утреннюю чашку кофе и изъела ржавчиной мой мозг. Ну, что делать, что делать. Я живу не на самой лучшей из планет, тут не рай. Сюда ссылают тех, на кого есть слабая надежда, что они выкарабкаются. Слабая. Нельзя почитать себя за верх совершенства, будучи в чистилище. Мы все тут чистимся, как можем, и тех, кто не справился, ждет такой незавидный конец, что я бы предложил всем относиться друг к другу с глубокой нежностью и уважением, потому что для некоторых эта жизнь будет последнее, что с ним случилось хорошего перед вечностью мучений. Здесь так легко сорваться и загреметь в ад, искушения, как аттракционы, вертятся на каждом шагу, сверкают рекламными огнями, приглашая нырнуть в пучину, чтобы уже никогда из нее не вынырнуть. Горьким мне показался американо. Жалко всех. Всех-всех, даже самых закоренелых преступников. Бедолаги, они даже понятия не имеют, что самая ужасная тюрьма на планете Земля – просто ничто в сравнении с адом. Нам было запрещено запугивать людей тем, что происходит в аду. Каждый человек должен прийти к Богу потому, что он хочет быть с Ним, а не потому, что он испугался ада. А я боялся. Боялся, что когда я достою в этой огромной очереди на Страшный суд, будучи самым последним, Он не узнает меня. Хуже этого просто не может быть ничего. Именно поэтому я суетился, шевелил лапками и делал все, что мог, все что мог, ребята. Я не хотел, чтобы в самый ответственный и страшный момент жизни мне бы сказали, что не знают меня. Ужаснее этого ничего нет. В самом страшном кошмаре такого не представишь. Именно поэтому я старался. Очень многие гнут спину и выслуживаются перед начальником на этой планете, а мой Начальник был на небесах. И меня всего трясло, так я хотел, чтобы у меня получилось, чтобы моя жизнь проходила не зря, я хотел жизнь не как у безвольной амебы, а как у действующего воина Христова. Мое оружие не было самым совершенным, но и им можно было вредить темным. Вредить темным – означает оставаться светлым, не смотря ни на что. Вредить темным – придерживаться морали. Не грешить. Исповедоваться. Находить время для молитвы. Жить по заветам. Не унывать. Что бы ни случилось, не унывать. Да, я, как дурак уже столько времени брожу бесцельно по улицам Стамбула, да я пропустил все сигналы, если они были, да, я самый нерадивый воин Христов, да, я несовершенен, да, я грешен, но я стараюсь. Я стараюсь, я делаю все, что могу, я люблю Бога, я хочу угодить ему. Жаль, что у меня пока плохо получается. Непрошеная слеза готова была скатиться в чашку кофе, странно, я никогда не плакал после драк, даже когда звездочки были перед моими глазами и потом столько месяцев лежал с сотрясением мозга, не плакал, когда сломал ногу, когда попадал в автокатастрофы, чудом оставаясь живым, когда наш самолет начал как-то падать – не плакал, решил, что наконец-то умру, и думалось, лишь бы поскорее попасть к Нему. Не плакал, когда жизнь на меня обрушивалась бетонной стеной, лишь крепче сжимал кулаки. Но как-то раз меня не пустили к святыне, чуток опоздал, поздно приехал после работы (всегда в офисе задерживают, как назло, когда ты несешься к мощам святых, всегда какие-то препятствия). А другой раз отказали в причастии (исповедовал повторно все грехи за всю жизнь, а священник подумал, что я так нагрешил за неделю). И какие же глухие рыдания рвались из моей груди в этих случаях. Так обидно мне было только в детстве. Перед Богом льются такие горячие слезы, которые ты в жизни не лил никогда. Я состоял из слез, я рыдал так, как будто потерял самое дорогое, и ничто в жизни не сможет утешить меня. Самые мужественные супергерои рыдают навзрыд перед Его престолом. Все равно, что сдерживать руками плотину всю жизнь, а потом тебя гладят по голове и вся плотина прорывается так, что ты рыдаешь и не можешь остановиться. Любовь прорывает плотины. Не нужно больше держаться, сцепив зубы, можно просто любить и чувствовать безусловную, вечную любовь в ответ.

33 глава

Я допил холодный кофе и вышел из булочной. В самом деле, надо что-то делать, хватит себя жалеть. Да, я бестолков, да, может я ничего не понимаю, и не могу найти очевидное – место сражения, и, наконец, достойно завершив свою миссию, вернуться, наконец, домой. Но, в конце концов, если это поручили мне, значит доверяли. Или хотели проверить? В любом случае, это меня не касается. Нужно выполнить правильно свою задачу, вот и все. «Собрался, собрался», – сказал я самому себе. Ничего еще не потеряно, ничего. Да, последние времена, да, сложно, но выдюжим. Выдюжим, и не такое выдерживали. Смогём. У нас все получится. Я шел по улицам Стамбула, желтые листья бросались мне под ноги, осень, так похожая на терпкое перезрелое усталое лето, прищуривала на меня свой янтарный глаз. Я сел напротив фонтана на площади перед Топкапы и смотрел на туристов, снующих туда- сюда, как будто они не на отдых приехали, а разруливать какие то свои важные дела. Суета сует: купить сувениры, съесть симит, закупиться тряпками, обидеться на фокусника-мороженщика, обползти весь Топкапы, купить диванную подушку, торговаться за серьги, обжечь язык горячими каштанами, плеваться жижей от турецкого кофе, кормить огромных чаек, похожих на велоцираптора – «Так много дел,– цокают языком турки, глядя на все на это, – так много дел у туристов, ай-яй». Куда мы несемся так, даже на отдыхе? Зачем на природу берем с собой колонки, которые орут на весь лес? Зачем мы так заглушаем голос совести? Что мы натворили, что совесть не дает нам прохода, а мы слушаем музыку в наушниках 24/7? Я смотрел на детей, беспечно играющих с воздушным змеем у фонтана. Их мамы что-то бурно обсуждали, и дети были предоставлены сами себе. Сейчас это такие прекрасные дети! Они добры, великодушны, щедры, искренни в своих проявлениях, они любят весь мир! Что же с нами со всеми случается во взрослой жизни, почему эти прекрасные дети вырастают и становятся агрессорами и палачами? Что с нами происходит потом? Почему мы свободно даем злу войти в наши тела и тела наших детей? Благословенны те родители, которые чуть ли не с рождения приучают детей к храму, причастию, молитве. Дети этих родителей так рано познают Бога, так рано освещают свою жизнь Его присутствием. Я же родился в семье уверенных атеистов. Можно бесконечно посыпать голову пеплом и жалеть себя, но советская власть оставляла мало вариантов. Нельзя упрекать родителей: они вели себя так, как их научили. Только немногие оставшиеся в живых верующие бабушки тайком крестили внуков, а те в свою очередь прятали крестик на шее. И какое же осуждение всего класса они ловили, когда случайно во время физкультуры крестик вываливался из ворота футболки! Даже родителей вызывали в школу. Так что до веры ли было в нашей семье в советское время? Нельзя никого осуждать, а тем более родителей. Было такое время, практически все семьи были атеистами. Мне крупно повезло, что в конечном итоге я пришел к вере.

Сумерки Стамбула наблюдали за мной, я шел и снова пинал ногами желтые пожухлые листья. В моем сознании была тишина, ни вздоха, ни всплеска, ни ясного света от фонаря, который бы осветил мне всю мою подводную тьму: как же я устал. Я был бесцелен в этом городе, раздавлен своим бездельем и паническими атаками вследствие своей бесполезности. Мне казалось, что я уже никогда ничего не найду и не смогу помочь даже себе, не говоря уже о других. Уныние подползает всегда незаметно. Вот ты, пышущий здоровьем и новыми идеями человек, а в следующую секунду твои плечи опущены в глубочайшей депрессии, ты уныл, мрачен и не знаешь что делать. Здоровая кратковременная истерика всегда лучше уныния. В унынии слезы твоей души капают медленно: «кап-кап», а из капающего крана, как все знают, по объему легко и быстро может вылиться бассейн.

34 глава

Ощущение своей никчемности не покидало меня с тех пор, как я приехал сюда. Я был изолирован и несчастен. У себя я мог пойти на работу, нелюбимую, как у всех, с 9 до 18ти изобразить бурную деятельность и быть не более несчастным, чем другие. Я мог поехать на дачу и помочь родителям выкопать свеклу. Как же я скучал по ним сейчас! И по моей язве-сестре! Я мог сходить с коллегами или друзьями в кофейню, или бар, сделать вид, что я хочу убить пятничный вечер так же, как они. В общем, пожить немного жизнью обычного земного человека. Здесь, в Стамбуле, я не был человеком. Я был сплошным страданием. Здесь же я был на задании, которого не мог выполнить. Возможно, небеса ошиблись, поручая мне эту задачу. Возможно, небо ошиблось во мне. Я вовсе не так крут, как представлялось. Я чувствовал себя размазней, размазней, да что там, желе, да просто холодцом, который не в состоянии собраться. Ни твердой опоры под ногами, ни стержня внутри меня – просто размазня, трясущийся холодец, вот я кто. Трясущееся ничто. При последней мысли на меня сверху упала тяжелая пальмовая ветка, да так неожиданно, что я вскрикнул и вскочил на ноги. Во мне четко прозвучал голос: «Оскорбляя себя, обижаешь и Его»,– после чего испарина выскочила на моем лбу. Я подпрыгнул на месте, еле соображая, куда же мне идти и понесся в неизвестном направлении, очень быстро. Мой ангел-хранитель обычно не церемонился, мог приложить чем-нибудь и много тяжелее, чем эта ветка. Мне мгновенно стало стыдно. Как творение Божье, я не имею права гнобить себя, потому что не я себя делал. Да, я косячу, да, грешу, да, это очень обидно. Одно дело, когда ты грешишь, когда не в курсе о том, что делаешь, и совсем другое, когда знаешь, и все равно грешишь. Вот это вот самое обидное. Я бежал, быстро перебирая ногами, и совесть жгла мне пятки. Нельзя себя испепелять ненавистью, равно как и кого-то другого, нужно возлюбить ближнего, но перед этим – себя. А если ты себя сам не любишь, то как же ты возлюбишь ближнего? Так себе воин Христов, так себе. Одно утешение – я стараюсь. Я просто стараюсь, это не значит, что я приблизился к кристальной чистоте моей души или стал святым, что вы, что вы. Это означает только то, что я делаю бесчисленное количество попыток. Как спортсмен по прыжкам с шестом раз за разом смотрит на планку, настраивается, переводит дыхание, разгоняется и снова не берет высоту! Вот в чем ужас-то! Потом он снова и снова берет себя в руки, настраивает дыхание, собирается, смотрит на планку, разбегается… И вновь неудача! И так всю жизнь, понимаете? Пока в один прекрасный день, час, минуту, секунду это случится и ты, наконец, сделаешь это, и ты возьмешь свой рекорд! Мы все спортсмены в преддверии Небесной Олимпиады. Нельзя думать, что ты уже снялся с соревнований, когда небо ждет от нас результатов. Нельзя сходить с дистанции, пока тебя с нее не забрали. Не имеешь права. Наша дистанция от рождения и до смерти спланирована не нами. Мы можем влиять только на повороты. Наш выбор – влево или вправо пойдет наша трасса, приведет в тупик или на вершину. Куда угодно, лишь бы не в пропасть. В пропасти 24/7 дежурят рогатые, я к ним не хочу.

Я не хотел в ад, это было написано на каждом миллиметре всех моих тонких тел, на каждом из моих кишок была эта надпись, эта надпись светилась в ультрафиолете на моем кадыке, я не хотел туда, и это было очевидно! Я готов был выполнять какие угодно задания светлых, я не хотел попасть туда, где мне не выдержать и тридцати секунд. Я готов слушаться своего Ангела- хранителя, выполнять задания Высших, все что угодно, только не туда. И самое главное, я просто любил Его и хотел быть с ним. Не знаю, конечно, как я бы справился в совсем последние времена, когда истинным христианам придется скрываться в лесах и есть кору, с моим-то чревоугодием, но я так хотел быть с Ним, что думаю, я бы как-то перетоптался. Как-то научился жевать кору и мох. Но ведь выжившие в самые последние времена будут причислены к лику святых. Так что в эти самые последние времена нужно еще заслужить и получить разрешение родиться. Не так все просто. Самое главное –это желание послужить небесам, а не тем рогатым, которые подкидывают соблазны на каждом шагу. Мне дали пальмовой веткой по лбу, и я почти пришел в себя. Так, больше себя не гнобим, себя любим и уважаем, ибо я сам себя не делал, не мне и судить. Своего ближнего тоже не я создавал, не мне и судить. Вот и поговорили, вот и разобрались. Мне почему-то нестерпимо захотелось к Галатской башне. Я даже не стал соваться туда на метро, взял такси, и мы помчались. Я не ускорял темп такси, оно мчалось как будто само по себе. Нас везде пропускали, давали перестроиться в другие ряды. Чудеса. Мы приехали очень быстро. Я встал у подножья башни и посмотрел вверх.

35 глава

Долгие годы она была ориентиром всего города. «Христова башня», как прозвали ее, была построена на месте римского маяка, долгие годы как только не использовалась, включая в качестве убежища христианских военнопленных. Энергии всего города закручивались вокруг нее, она представляла собой что-то вроде гвоздя, на котором все держалось. Я вспомнил про учёного Хезарфен Ахмет Челеби, который спрыгнул с башни на самодельных крыльях, перелетел через Босфор и благополучно приземлился в азиатской части города, за что сначала был награжден Султаном, а потом изгнан в Алжир. Эта башня являлась отправной точкой для христиан. Ее было прекрасно видно с другого берега, она оставалась ориентиром даже в застроенном высотками городе-миллионнике 21 века. И я подумал, что, возможно, здесь нужно искать ответы на мои вопросы о месте предстоящей Битвы. Я купил музейный билет и полез по ступенькам вверх. Сразу же на входе меня закрутили энергоинформационные потоки, да, много веков тебе, старушка. Сколько здесь осталось человеческих страстей, сколько различных слоев. Башня явно хотела мне что-то сказать, поделиться информацией. Я внутренне помолился и постарался настроиться. Сзади жизнерадостно вопили итальянские туристы и мне пришлось подняться на смотровую площадку, чтобы хотя бы немного отгородиться от шума. С площадки открывался чудесный вид на Босфор. Но я был занят вовсе не им. Волны энергий пронизывали меня – я чувствовал, что это наши, христианские волны. Старушка всё ещё работала: мало того, что наверняка портал, так еще и энергетический центр. Я собрал все, что смог собрать. Энергия пульсировала в кончиках моих пальцев, уныния как не бывало. Я мог спасти всю Землю сразу, так я был силен. Я был силен и настроен на победу, одного я так и не понимал – местонахождения Битвы. Где искать, куда бежать? Зачем я здесь? Все как обычно, все те же идиотские вопросы сразу. Эх, если бы я чуток владел искусством самонаведения и преломления энергии, из этой башни умеючи можно было пальнуть по всему мировому злу, и его бы не осталось. Жаль, что это только мои фантазии, но из нее вышла бы отличная светлая пушка, если направить на нее энергию, она ее отразит и распределит. С 1341го года эта малышка генерирует светлую энергию вот уже несколько веков. И тут меня осенило. Скорее всего, я тут, чтобы она мне указала место, куда она собирается стрелять в следующий раз. Это место и есть место Битвы! Все бы хорошо, но как только эта светлая мысль пришла мне в голову, как на меня сзади навалилась толпа китайских туристов, желающих запечатлеть себя на фоне Босфора, и меня оттеснили от панорамы. Я расстроился. Вот жеж жопа-жопа, может она в следующий раз не даст мне направления?! Я отошел немного вглубь и стал зорко следить, чтобы быстро встать на освободившееся место от любого зазевавшегося туриста. Наконец, под пару недовольных криков опоздавших китайцев, я пролез к бортику и уставился на Босфор. Тут же немедленно я почувствовал жжение между лопатками и едва заметный энергетический удар слева. Я немедленно посмотрел туда. Один из районов города на противоположном берегу был освещен солнцем. Как раз за секунду до этого солнце зашло за тучи, и вот, я явственно видел высвеченный солнцем квадрат! Любому ежу понятно, что солнце не освещает города по квадрату, ну нет такой функции у солнца! Но тут я его точно видел. Я прищурился и запомнил район. В ту же самую секунду квадрат исчез, солнце вышло из-за облаков и равномерно осветило Стамбул, а я получил явственный тычок в бок палкой для селфи. Какой-то турист смотрел на меня зло, как бык на красную тряпку: задержался на вожделенном месте для селфи больше десяти секунд – получай селфи-палкой в бок! Ок, намек понят, темные негодуют, пора сматываться. Я спускался вниз по винтовой лестнице, всем своим нутром ощущая слежку. Как будто местная нечисть собралась следовать за мной туда, куда я намеревался попасть. «Вот козлы, – вырвалось у меня, – чтоб «ни дна вам, ни покрышки»(с). Только я напал на след и в моей душе появилась надежда, как вы сразу же лезете ко мне». Ну что ж, оставалось только одно – запутывать следы. А что, темным, получается, место Битвы было неизвестно? Получается, светлые должны были начать первыми? Хм.Хм.Хм. Значит, темные стекались в этот город наобум – просто потому, что сюда подтянулось достаточное количество светлых? Вот эти все стратегии я не очень понимал. Но я всем сердцем хотел, чтобы у нас все получилось. Я вышел от Галатской башни и пошел петлять по кривым улочкам, которые все в этом районе были сплошь похожи на итальянские. Разноцветные милые домики, прелестные мини балкончики с цветами, мощеная булыжником мостовая, которая видела еще римскую империю – все это заставило меня беспечно забыть о преследовании. На всю дорогу разливался манящий запах пиццы и я не смог устоять. Воспоминания о моем когда-то волшебном итальянском отпуске затмили мой мозг. Я был ничем не лучше любой инстаграммной*(*Экстремистская организация, запрещенная в РФ) курицы, которая садится в кафе только из-за красивого и модного антуража, чтобы сделать фото сердечка на пенке кофе.

36 глава

Я сел за какой-то столик, заказал пиццу, откинулся на спинку стула и мой рот расплылся в улыбке. Вот оно, счастье туриста – ты жрешь вкусную пиццу в красивом месте. Не успел я слопать и первый сочный кусок, как в моей голове начало стучать набатом, что я потерял бдительность, что за мной следят, что Битва должна вот-вот начаться, и я нужен нашим. Эта резкая мысль появилась в моем мозгу настолько внезапно, что я бросил эту сочную пиццу, сам подскочил к барной стойке, расплатился картой и понесся вверх по дороге, с каждым шагом увеличивая скорость. В спину мне летели турецкие проклятия повара и официанта, они решили, что так я выразил им свое «фи», показав, что пицца невкусная. Хочется потрясать руками как итальянцы и возводить глаза к нему – почему, ну почему каждый человек настолько эгоистичен, что думает, что все коллапсы мира исключительно из-за него? Ох, если бы каждый человек осознавал, как ничтожно мало его понимает собеседник, он никогда в жизни бы не начал разговор. Мы всем миром в ужасе бы молчали до самой смерти. Лишь надежда на то, что тебя поймут и поймут правильно, вдохновляет на коммуникацию. Я был всегда отверженным, персоной нон-грата, белой вороной, или кем там еще? Мир не любит светлых, я вам скажу. Да что там, даже потенциально светлых не любит. Я же не был даже верующим в детстве, я не умел молиться, я только знал, что Он есть и все. Был уверен, как никогда. Я не был светлым тогда, я был светлым в будущем, в перспективе. Где, в каком месте я перешел моим одноклассникам дорогу, я до сих пор не понимаю. Сидел тише воды, ниже травы, учился на 4 и 5, никого не задирал, девчонок ни у кого не уводил. На самого умного, самого красивого, самого талантливого в классе не претендовал. В то время я носил очки, меня дразнили очкариком. Прибавьте к этому, что я был тощ, хил и невысок ростом. И в один прекрасный день они меня подкараулили после школы за углом. Они – это парни из нашего, 5 «А» и несколько семиклашек, друзей нашего заводилы. Около 15ти человек, скажу я вам. Я молча снял очки и положил в карман. Новенький портфель поставил чуть в сторону, обидно будет, если его порвут, мама купила на последние гроши, на новый точно больше денег не было, и я знал об этом. Я приготовился, в голове моей крутились всевозможные боевые стойки из фильмов, которые я никогда не смог бы повторить, и мысль по кругу о том, что когда я окажусь на земле и они будут меня пинать, нужно будет закрыть лицо и голову руками. «Ну чо, очкарик,– сказал рыжий Колька, наш заводила,– готовься к смерти». И огромные семиклассники переглянулись, сплюнули и заржали. И вот тут, наверное, первый раз я воззвал к Богу. Воззвал отчаянно, не знаючи ни одной молитвы, просто душа моя от ужаса происходящего возопила к Нему о защите. Душа моя вскричала: «Господи, помоги!». В этот же самый момент из-за угла вышел наш молодой директор и молча посмотрел на всех. Мои мучители брызнули в разные стороны, а я остался стоять, безуспешно пытаясь нащупать очки в кармане. «Что, достают тебя?», – спросил директор. Глаза у него были добрые. Я не знал, что на это ответить, если я скажу «да», они скажут, что я их заложил и поколотят еще больше. «Молчание – знак согласия. Какой класс? Пятый?» «Пятый «А»,– шмыгнул я носом. «Завтра вызову родителей»,– мрачно пообещал директор. Я не знаю, говорил ли он с кем-то в итоге, или нет, но после этого случая меня никто ни разу не пытался побить. Я навсегда запомнил добрые глаза директора и свой отчаянный вопль к Богу. Возможно, это был мой первый кирпичик, вложенный в мост от меня к Богу. Когда-нибудь мы встретимся с Ним на этом мосту.

37 глава

Я шел и шел по дороге, выложенной столетним булыжником, и она все не кончалась. Я больше не чувствовал, что за мной гнались, хотя эти невидимые твари могут делать это так искусно, что никогда не заподозришь. Научились веками сводить людей с ума. Опять же, порталы никто не отменял: могут сделать вид, что перестали меня преследовать, а потом появиться перед самым моим носом. Я должен был найти этот район. После безуспешных петляний по узким улочкам в стиле: «Ну кто так строит!»(с), я вышел к морю и увидел Девичью башню. Кроме печальной истории о том, как ненависть папаши к избраннику привела к самоубийству девушки, прыгнувшей с башни в море, я о ней ничего не знал. Как смог промониторил (на расстоянии это давалось мне хуже): легенда – враки. Хотя место не плохое, ничего темного я не заметил. И вдруг я увидел шпиль. От шпиля Галатской башни до шпиля Девичьей башни легко было пропустить поток энергии, чтобы накрыть тот квадрат площади света на дальнем берегу. Почему Галатская башня не могла это сделать самостоятельно, не опираясь на Девичью на самой середине залива? Очень просто- потому что нужен был треугольник для перекачки энергии. Треугольник треугольнику рознь и часто те, кто видят в нем один только масонский символ, ошибаются. Наш треугольник и треугольник темных и выглядят по-разному, стоит лишь приглядеться. Может, они и создали свои знаки похожими, чтобы испортить впечатление от наших? Иногда и нам нужно объединить три начала, и никто лучше треугольника нам в этом помочь не может. Я побежал на ближайшую пристань, купил билет и подплыл к девичьей башне с другими тараторящими 24/7 туристами. Здесь нельзя было мечтать об уединении и сосредоточении, Стамбул – бурливый говорливый рынок, здесь невозможно остаться надолго наедине со своими мыслями, сумасшедшие потоки коммуникации затопят тебя, где бы ты ни был. Может, поэтому местные приходят к Босфору и долго-долго смотрят в его воды остановившимся взглядом? Когда ты смотришь на море, создается иллюзия, что ты общаешься с ним один на один. Я зашел в ресторан, посмотрел на столики, попытался почувствовать атмосферу. От стойки меня почти сразу оттерли голодные туристы, и я пошел наверх. Что заставило меня бросить все и плыть сюда? Из каких соображений я решил, что мне нужно срочно ехать в Девичью башню? У меня не было ответов на эти вопросы. Неведомое чувство вело меня сюда. Если светлая нить, след, который тянется за мной – это моя миссия, а иголка – это я, то, чтобы что-то зашить, иголка должна побывать в тех же местах, где должна быть нитка. Я постоял на смотровой площадке, вглядываясь в Босфор. Если бы я мог видеть след, который я оставляю, возможно, мне бы удалось различить еле видный прозрачный светлый путь за собой. Путь, который был призван объединить объекты, чтобы направить энергетический залп светлых в нужном направлении и создать энергетическое плато, которое было бы похоже по радиусу действия на атомную бомбу, после которого все темные просто вымерли бы и все. И победа будет за нами. Я поднялся по винтовой лестнице на смотровую площадку и уставился на Босфор. Чайки – велоцирапторы, раскормленные туристами, ждали хлеба и орали прямо в ухо. Совести у стамбульских чаек не было в принципе. Синие воды Босфора загипнотизировали меня. Что я должен был сделать? Куда идти? Босфор обладал всеми тайнами мира, многие могли бы позавидовать его древней силе и спокойствию. Что-то как будто ныло внутри меня, не давало надолго застыть в одном месте. Моя миссия. Любой обычный человек сказал бы, что моя кукушечка поехала, что никаких сигналов не будет, ни от светлых, ни от темных, что я- идиот, ждущий непонятно чего уже который день в этом золотом осеннем Константинополе. Мне было по фиг на таких. Таскающих свое физическое тело как саркофаг по грешной земле с полностью мертвой душой внутри. Ни разу не исповеданной, ни разу не причастившейся, погрязшей в грязи душой. Мне было все равно. Я не был святым, но свою душу я ежедневно вытряхивал и чистил молитвой. Да, может, не так уж тщательно. Да, может быть, не до конца вычищал. Я знал, что был несовершенен и бегал, как огня, нового греха. Пусть это не всегда удавалось, но мне не приходило в голову, увидев грязную лужу, прийти и лечь в нее. Да, я мог, стараясь перейти ее по перекинутой через неё доске, потерять равновесие и упасть. Но намеренно прийти и лечь в грязь – этого я никогда не позволял себе. А некоторые делали это регулярно. Хвала долготерпению и милосердию Всевышнего, если бы нас судили сразу по совершении греха, мы бы все были растерты на месте в космическую пыль. И даже мокрого пятна бы не оставалось. Ад бы был переполнен. Но этого не случалось – небо было долготерпеливо, оно молча взирало на наши грехи и десятилетиями ждало раскаянья.

38 глава

Я знал, что мне нужно выполнить свою миссию в этом городе, как бы трудно и страшно мне не было, и только после этого я смогу вернуться к себе домой. Надо быть скромным, надо тихо делать свое дело, и тогда у нас все получится. Иерусалимский храм не был построен за один день. Для всего нужно иметь терпение. Итак, та энергия, что я почувствовал в Галатской башне, должна зацепиться за шпиль Девичьей башни и закрыть мощным потоком света тот район, что мне показали. Опять туристы оттеснили меня от перил смотровой площадки, я вернулся в нижний маленький ресторанчик, уже пустой, не удержался и заказал себе кофе. Был, как ни странно, выбор американских видов кофе – все-таки музей ориентировался на иностранных туристов. Я взял латте и утонул в нежной пенке. Захотелось просто раствориться в ней, забыть то, зачем я здесь, забыть об опасности 24/7 висящей над моей головой, забыть…Нет, там дальше был обет Богу, вот его-то забыть точно не удастся. Мужайся, солдат, мужайся. Крест невозможно снять, это с него, наоборот, снимают. Уже после смерти. Мне надо было дотащить свой крест до конца и не ныть. Я и не ныл, старался изо всех сил. Но, бывало, непрошеные жалостливые мысли нет-нет, да и посещали меня. Мокрой тряпкой их надо отгонять, как жадных и прожорливых чаек – велоцирапторов. Такие жалостливые мысли жрут вашу защиту, любой ропот на обстоятельства жизни убивает «на ура» вашу защиту от Бога. Вы же не будете спокойно смотреть как чайка – велоцираптор нагло жрет ваш бутерброд прямо из руки, стоит вам на секунду отвернуться? Вы же, как минимум, заорете, как максимум, отмахнетесь от нее, правда? Так и тут, унылые мысли – жалейки нужно отгонять. Отгонять бодро, весело, с размахом. Иначе съедять, как миленькие, съедять. Я допил свой латте и бодрой походкой пошел к катеру. Одно но: я почувствовал, как за мной тянется светлый энергетический след. Иголочка побывала в нужном месте, ниточка вставлена в ушко, стежок сделан. Наконец, я почувствовал удовлетворение, как собака, которая после долгих поисков, наконец, нашла след. Я был воодушевлен, поэтому не сразу заметил злые взгляды туристов на нашем маленьком кораблике, плывущем к берегам Босфора. Их взгляды кололи меня, как кортики, я ничего не понимал – ведь я не успел сделать ничего плохого. А потом разом как понял, как понял. Если темные сверлят меня взглядами, значит, я на верном пути. Это 100%. Кораблик был переполнен темными, это было очевидно. Злоба, нечеловеческая злоба переполняла корабль. Я был как офигевший встрепанный воробей посреди сборища ястребов-стервятников. Как бы нам не потонуть тут с вашей бесконечной злобой в синих водах Босфора? Как бы мне так выйти на берег после посадки и запутать следы, чтобы они за мной не увязались к этому светлому квардрату? Как бы мне так сделать, чтобы для них исчезнуть разом, как только моя нога ступит на берег? Я начал молиться, я молился так, что почувствовал, что у меня горит все тело, я хотел быть услышанным, я был близок к разгадке, как никогда, и я молил о защите. Дойти во что бы то ни стало до квадрата, иголка должна сделать еще один стежок. И я сделал это. Я ступил на берег и очень быстро побежал до торгового центра. Я почувствовал спиной, как темные кинулись за мной, но потом стремительно откачнулись назад, как если бы кто-то огромный их держал на крепком поводке и резко скомандовал « к ноге». Я бежал так, что ветер свистел у меня в ушах. Я разом вспомнил все уроки физкультуры, прогулянные мной в школе, все разы, когда я пропускал спортзал, валяясь на диване и все булки и бутерброды, сожранные после… не то, что после шести вечера, а даже после полуночи: я припомнил себе все. Я вбежал в торговую галерею, отдышка валила меня с ног. Я был красный как рак, задыхающийся как тюлень. Нелегко бегать от темных бесплотных существ, которые во время этого сумасшедшего бега вполне могут спокойненько сидеть у меня на носу. Но сейчас я чувствовал, что оторвался. Правда, было абсолютно непонятно, надолго ли. Я сделал вид, что внимательно рассматриваю витрины, а сам косился по сторонам. Я не очень понимал, почему, но я собрал на себе все взгляды. Посмотрел в витрину – ничего особенного, одет, как все туристы. Ну, может отдышка, красные щеки и сумасшедший взгляд, но по одежде фиг отличишь от остальных. В чем же было дело? И тут меня осенило: моя «ниточка», мой светлый энергетический след, привязанный ко мне, может и не был виден глазами, но очень хорошо чувствовался и заставлял окружающих пялиться на меня. Это можно было пережить, а вот что пережить было сложновато, так это заставить себя снова выйти на улицу, чтобы искать тот квадрат. Остановка в торговой галерее была передышкой, не больше, и хотя столики кафе призывали меня взять чашечку кофе и славно посидеть, почиллить, я знал, что дело- прежде всего. Я рвался к этому квадрату, там должна быть Битва, я там нужен как сосуд для передачи энергии для наших. Какого фига я еще делаю здесь, когда я уже должен быть там?!

39 глава