Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II

Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II
Мария Павловна Романова

Великой княжне Марии Павловне и ее близким удалось спастись от гибели бегством из революционной России. Но жизнь на чужбине оказалась нелегкой, и княжна с благодарностью вспоминает тех немногих, кто помог ее семье, среди них короля и королеву Румынии. Княжна рассказывает о дружбе с королем Р1спании Альфонсо XIII, о встречах с королевой Англии, императрицей Марией Федоровной и королем Густавом V, о превратностях жизни в Лондоне и Париже. В поисках средств к существованию княжна пыталась зарабатывать шитьем, вязанием, вышивкой. Знакомство с Коко Шанель подтолкнуло Марию Павловну к организации своего дела – вышивальной мастерской. Наконец она действительно стала зарабатывать. Стремясь помогать бедствующим соотечественникам, княжна активно занималась благотворительностью. Ее рассказ – это взгляд на жизнь в эмиграции без прикрас, жалоб и ненависти.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Мария Романова

Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II

Посвящается моему брату Дмитрию

DUCHESS MARIE GRAND

A PRINCESS IN EXILE

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2024

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2024

Введение

Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.

    А.С. Пушкин

Моя вторая книга посвящена становлению личности в эмиграции. Так как я писала ее, основываясь на собственном опыте и наблюдениях, весь процесс показан лишь с одной точки зрения, хотя ни опыт, ни наблюдения мои ни в коем случае нельзя назвать уникальными. О том же самом могли бы поведать многие мои соотечественники, которым зачастую приходилось гораздо хуже, чем мне. И все же надеюсь, что мой опыт, каким бы трагическим он ни был на определенном историческом этапе, кому-то пригодится. В противном случае едва ли стоило браться за перо.

После слома общественного строя, после того, как целый пласт людей почти в полном составе изгоняют из страны и превращают в бездомных, как в материальном, так и в духовном смысле, изгнанники не сразу находят свое место в жизни. Надеюсь, что, описав случившееся со мною и с теми, кто окружал меня в первый период изгнания, я наглядно представила некоторые из трудностей, с которыми мы сталкивались, и то, как мы их преодолевали. Понимаю, что, пытаясь рассказать о пережитом сейчас, я нахожусь в невыгодном положении. События еще слишком свежи, чтобы относиться к ним беспристрастно; масштаб многих личностей можно будет в полной мере оценить позже. Кроме того, не представлялось возможным, как в моей первой книге[1 - Романова М.П. Воспоминания великой княжны. М.: Центрполиграф, 2023.], найти объединяющую атмосферу и фон для постоянно меняющихся сцен и обстоятельств жизни в изгнании. Столкнувшись с тяжкими испытаниями, люди реагируют более или менее сходно; на первое место выходит борьба за существование. Но мне хотелось записать свои воспоминания, пока они еще свежи в памяти, чтобы их оценили по достоинству как главу нашей истории. Моя первая книга посвящена жизни, которая сегодня кажется такой далекой, словно все происходило не со мной. Мои детство и юность проходили в обстановке, которой больше нет. Над страной, где я выросла, пронесся такой ураган перемен, что она стала совершенно другой. Воспитание не подготовило меня к материальным тяготам и той жизни, которая последовала за бегством из России в 1918 году, когда постоянно приходилось приспосабливаться к совершенно новому порядку вещей. Моя жизнь в изгнании делится на три периода. Первый продолжался приблизительно три года; я провела его буквально как во сне, то есть ходила как лунатик, с закрытыми глазами. Жизнь шла вперед, а я наблюдала за всеми переменами словно со стороны; казалось, ничто не способно тронуть меня по-настоящему. В тот период самыми важными были мои личные потери; новые веяния если и задевали меня, то лишь поверхностно. Ближе к концу тех первых лет я начала сознавать, что почва, по которой я ступаю, весьма ненадежна. Оказалось, что со всех сторон меня окружают пропасти, которых я не замечала раньше. Второй период можно назвать пробуждением, постепенной переоценкой ценностей, сильными эмоциональными реакциями. Во мне проснулось желание учиться и чего-то достичь. Если первые годы протекали по большей части пассивно, то последующие годы состояли в основном из борьбы, как сознательной, так и бессознательной. В те годы меня бросало из стороны в сторону, они были полны недолгих надежд и горьких разочарований, временных успехов и жестоких поражений, потрясения прежних основ и строительства новой, независимой частной жизни. Наши способности проверялись и испытывались на прочность; от нас ждали и требовали невозможного. Но редкие награды стоили тяжких трудов. Успешно пройти испытание или достичь цели – вот новый и чудесный опыт! С радостью, возникавшей в результате таких успехов, ничто не может сравниться. Из второго периода, который продолжался восемь лет, я вышла побитой, одинокой – и совершенно преобразившейся. Третий период, который начался моим отплытием из Франции в 1929 году, очень отличается от первых двух. Я совершенно сознательно порвала со своими европейскими корнями и, хотя снова устремилась в неизвестность, к совершенно новому образу жизни, верила в собственные силы. Я научилась смотреть жизни в лицо. Меня часто спрашивают, какие чувства я сейчас испытываю к России и какое будущее вижу для нее. Моя книга не ответит на этот вопрос – по крайней мере, однозначно. Россия по-прежнему полна неожиданностей. Одно можно сказать наверняка: старая Россия прекратила свое существование и уже не возродится. Однако в истории случаются резкие перемены, после которых жизнь постепенно восстанавливается. Пока маятник революции не качнулся назад; жестокость не сменилась тем уровнем свободы и порядка, который в конце концов послужит продолжением царского периода. Ни утраты в годы революции, ни тяготы изгнания, ни течение времени не способны изменить моего отношения к родине. Возможно, я больше не увижу Россию, но я так же искренне, как и всегда, желаю ей благополучия и процветания. Ничто не поколеблет моей веры в ее конечный успех. Когда-нибудь она отринет силы зла, захватившие ее сейчас. Кто знает, не Россия ли будущего, облагороженная, очищенная и ставшая мудрее благодаря страданиям, представит ошеломленному и хрупкому миру новые формулы, которые он ищет и которые ему так отчаянно нужны.

Глен-Невис, Лонг-Айленд,

июнь 1932 года

Часть первая

Как во сне

Глава I

Убежище в Румынии

В конце июля 1918 года, бежав из Петрограда и проведя несколько мучительных месяцев в Одессе, где тогда свирепствовала «испанка», мы наконец перешли границу. Холодной и зловещей ноябрьской ночью мы с мужем очутились в румынском поезде. Позади лежала Россия, а о том, что ждало нас впереди, мы не смели даже гадать. Я находилась в каком-то ступоре.

Почти не помню, как мы добрались до Кишинева, столицы Бессарабии, где находился военный губернатор Румынии. Мои последние жизненные силы ушли на прощание с нашими русскими провожатыми. Я понимала, что мы расстаемся навсегда. В Кишинев мы прибыли очень поздно; с вокзала нас отвезли в резиденцию губернатора, где мы должны были расположиться на ночь. Кажется, на следующий день мы должны были проследовать дальше, в Яссы, небольшой молдавский городок, в котором после германской оккупации Бухареста вынуждены были жить король и королева Румынии. Смутно помню, что дом губернатора стоял на холме. Ранее здесь находилась усадьба одного богатого местного купца; дом представлял собой довольно вычурное строение с массивной мраморной лестницей, занимавшей большую часть внутреннего пространства. Нас ждал ужин.

Поскольку хозяева, генерал Войтаяно и его супруга, были в отъезде, роль хозяйки дома исполняла их дочь. Мне было так плохо, что я не могла даже думать о еде, и попросила, чтобы меня проводили в мою комнату. У меня стучали зубы. Я продрогла до костей, все тело у меня болело. Раздеться мне помогла моя старая русская горничная, которую я привезла с собой из Одессы. Выпив чашку горячего бульона, который кто-то передал нам в дверь, я легла спать. Последнее, что я помню, – холод от накрахмаленных льняных простыней; казалось, будто я лежу между двумя мраморными плитами. Несколько дней спустя я очнулась совсем в другой комнате, расположенной на другом этаже, куда меня изолировали от остальных обитателей дома. В углу негромко переговаривались Сергей Путятин, мой муж, и невысокий бородатый господин в форме. Верхняя часть моего тела была закутана в огромный компресс; я чувствовала очень сильный и неприятный металлический привкус во рту, который ничто не могло устранить до конца моей болезни. Я позвала мужа; он и бородатый господин, который оказался доктором, подошли к моей постели. Последовало несколько долгих, утомительных дней. Маленький румынский врач настаивал, чтобы в моей комнате поддерживали температуру примерно 35 градусов по Цельсию; меня кутали в несколько толстых одеял. Внешний мир перестал для меня существовать. Голова у меня раскалывалась; на грудь словно давил тяжелый груз; все тело ломило, и я без конца ворочалась в постели, не находя покоя. По ночам мне снились страшные сны. В остальном меня донимала лишь жара, причинявшая мне новые страдания. Все время хотелось пить, было трудно дышать. Тогда я боролась за жизнь, но борьба происходила бессознательно; я ничего не сознавала и не думала об опасности. Кризис миновал, и я быстро начала выздоравливать. Мне говорили, что я была на волосок от смерти. Когда вернулась ясность сознания, я вспомнила тревоги и заботы тех дней, которые предшествовали болезни. Положение было в самом деле серьезным. Большевики арестовали моего отца; он находился в тюрьме с начала августа – а мы уехали в ноябре. Сына пришлось оставить у родителей мужа, так как он был еще слишком мал, чтобы подвергаться с нами риску побега. Лишь спустя два месяца свекрам удалось пересечь линию фронта между большевиками и германскими войсками в городке Орша, в том самом месте, где мы пересекли границу. Мы тогда еще находились в Одессе. Мои подсчеты оказались верными: у свекров имелись все необходимые документы, поэтому их путешествие оказалось не таким опасным, как наше. Кроме того, пожилые люди не так привлекали к себе внимание и передвигались медленнее, что было безопаснее для младенца. Они благополучно добрались до Киева; решено было, что они останутся там, пока мы не подыщем в Одессе достаточно большое жилище, чтобы вместить нас всех на осень; впрочем, вскоре от этого плана пришлось отказаться. Денег на то, чтобы снимать целый дом, у нас не было. Кроме того, стало очевидным, что оставаться в Одессе надолго нельзя, потому что тамошнее политическое положение оставалось крайне нестабильным. О том, чтобы устроиться на работу мужчинам, не могло быть и речи. Вот почему мы решили, что оставаться там не стоит. Военные действия придвинулись гораздо ближе к городу, чем мы ожидали. В результате мы снова оказались отрезаны от остальной семьи; родители мужа с нашим маленьким сыном не могли попасть в Одессу из-за банд украинских авантюристов, которые орудовали между Одессой и Киевом. А мой деверь Алек, который вместе с нами бежал из Петрограда, оказался в Румынии раньше нас, хотя мы и не знали, где именно он находится.

Выздоровев, я сразу узнала о прекращении военных действий – о Перемирии. Новость имела важное значение не по одной причине. Во-первых, наконец закончилась жестокая резня, которая продолжалась так долго, что к ней все привыкли. Для нас же окончание войны могло иметь важнейшие последствия. События в России просто не могли не вызвать отклики цивилизованного мира; положение было слишком опасным, чтобы не придавать ему значения. Вместе с тем мы понимали, что скоро всюду начнутся преобразования; все страны будут возвращаться к мирной жизни. Но как эти преобразования повлияют на нас? Как нам вернуться к мирному существованию? Тогда мы еще не сознавали, что понятие «мир» для нас едва ли что-то значит, а наша борьба за существование только начинается.

Настало время обратить внимание союзников на страдания тех, кто остался в России. Первые мои мысли всегда были о моем отце; я ни на миг не переставала беспокоиться о нем. В глубине души я понимала: у него мало возможностей выйти на свободу из большевистской тюрьмы. И все же я надеялась. Более того, я была уверена, что союзники, услышав мой рассказ, не откажут нам в помощи. Я, конечно, помнила о том, что правительство Керенского, последнее, признанное союзниками, сделало все возможное, чтобы дискредитировать мою семью в глазах мира, и неодобрительно относилось к любым проявлениям сочувствия по отношению к свергнутой династии. И все же я продолжала надеяться, хотя спасти отца могло только чудо.

Пока я выздоравливала от «инфлюэнцы» и по-прежнему находилась в своей спальне, в Кишинев вернулись военный губернатор и его жена. Они тут же зашли ко мне. Генерал Войтаяно привез нам из Ясс сообщения от короля и королевы. Как только германцы оставят Бухарест, их величества намерены вернуться в столицу; они пригласят нас туда в качестве своих гостей, вначале в отель, а потом, как только сами устроятся, в их дворец. Кроме того, они поручили генералу передать нам немного денег, но тогда мы еще могли отказаться от подарка, поскольку перед отъездом из Одессы заняли небольшую сумму у друга. Если не считать того, что мы выбрались из России всецело благодаря королю и королеве Румынии, их приглашение стало лишь первым из череды добрых поступков. Из всех правящих семей, которые еще находились на престолах и состояли с нами в близком или дальнем родстве, только с их стороны мы встретили подлинное сочувствие и понимание. Генерал Войтаяно и его семья также превосходно заботились о нас.

После моего окончательного выздоровления нас отправили в Бухарест; правда, в те дни я еще едва держалась на ногах от слабости. Расстояние было небольшим, но мне дорога показалась бесконечной. Земли, по которым мы ехали, только что освободила германская армия; сообщение было нерегулярным, железнодорожные вагоны не отапливались, в них не было света. Тепло мы получали лишь от маленькой железной печки в конце вагона; когда холод в купе становился невыносимым, вокруг печки собирались мы все, независимо от положения: кондукторы, адъютанты губернатора, сопровождавшие нас, проводники, крестьяне в овчинных тулупах, которые переходили из соседних вагонов, и мы сами.

В Бухаресте мы поселились в отеле – впоследствии нам предстояло сменить их множество. Высокие зеркала на лестнице, обставленные вялыми пальмами в горшках, красные ковры, еда, ресторан с оркестром, множество офицеров в форме и женщин в вечерних платьях – все казалось мне невозможной роскошью, чем-то из исчезнувшего мира. Странно было видеть и русских офицеров, которые беспрепятственно ходили по улицам в военной форме, с погонами, при оружии; ведь на родине даже отдельные предметы формы представляли собой смертельную опасность, даже если были спрятаны в шкафу. Мы отвыкли от самой возможности свободно гулять. В России любой шаг за пределы дома напоминал вылазку на вражескую территорию; каждый встречный смотрел с подозрением или враждебно. На улицах почти не было транспорта; мусор не убирали, никто не следил за порядком. В Бухаресте нам показалось, будто все сияет чистотой, поражало изобилие товаров в витринах, веселье и оживленные толпы на улицах, автомобили и кареты. На каждом углу дежурили вежливые, предупредительные полицейские. В Бухаресте царили оживление и беззаботная веселость. Город переполняли всевозможные зарубежные миссии. Война окончилась, но мир еще не начался. Несмотря на отдаленность от европейских столиц, в Бухаресте ощущалась связь с Европой, которую мы отчасти утратили в России в начале войны и которая была совершенно отрезана от нас после революции.

В столицу вернулись король и королева Румынии; их встретили с большой пышностью. Однако сразу по приезде королева серьезно заболела инфлюэнцией. Несмотря на это, она попросила меня навестить ее. Не желая ее утомлять, я пробыла у нее лишь несколько минут. Ее спальня показалась мне довольно любопытной: в византийском стиле, стены и окна обильно украшены каменной резьбой; на полу – медвежьи шкуры. Широкая, низкая постель, в которой лежала королева, стояла под резным же каменным пологом. Из-за того, что в комнате было темно, я лишь смутно различила очертания светловолосой головы на мягких подушках, накрытых кружевами. Я постаралась как можно лаконичнее поблагодарить королеву за гостеприимство.

Король с двумя старшими дочерьми несколько раз навещал нас в отеле. Наша с ним предыдущая встреча состоялась десять лет назад, в 1908 году, когда они с королевой Марией приезжали на мою свадьбу с принцем Вильгельмом Шведским. Король состарился и слегка оплыл в области талии. Волосы, которые он стриг коротко по немецкой моде, начали седеть. Он выглядел усталым; в то же время ему очень хотелось скрыть свою усталость даже от себя самого. Позже я пришла к выводу, что такие добросовестные и честные люди, как он, встречаются крайне редко. Немец по рождению, король Фердинанд был предан своей семье и родине, но решительно повернулся к ним спиной, когда настало время выбирать, на чьей он стороне, и стало ясно, что интересы Румынии – с союзниками. Свой долг он исполнял без излишней помпы, просто и безыскусно. Наверное, лишь немногие подозревали, чего ему это стоило. Он всегда принимал близко к сердцу интересы Румынии, отличался мудростью, самоотверженностью и скромностью.

Внешностью король решительно не блистал; думаю, он это понимал и, наверное, страдал от своего несовершенства. Он был низкорослым, ноги по сравнению с непропорционально длинным торсом казались особенно тонкими и короткими. Сразу бросались в глаза его торчащие уши; ему недоставало красноречия; он не умел держаться в обществе, был застенчив и легко тушевался. Зная о своих недостатках, он никогда не пытался находиться в центре внимания, предоставляя эту честь королеве Марии, которая, благодаря своим обаянию, красоте и остроумию, без труда завладевала аудиторией. Король находился в ее тени, но подсказывал, как ей поступать. Вскоре она, действуя под руководством короля, оказалась крайне полезной для своей страны. Поехав в Париж для участия в мирной конференции, она, по своему собственному выражению, «нанесла Румынию на карту», неустанно напоминая союзникам о страданиях и жертвах, понесенных Румынией во время войны. Ей удалось добиться для страны разных преимуществ, получить которые было бы трудно даже опытным дипломатам.

Но огни рампы в конце концов ее ослепили; она была слишком эгоцентрична, чтобы обладать дальновидностью, и слишком яркой, чтобы довольствоваться какой-либо ролью, кроме главной. Необходимость блистать – не единственная цель для королевы в эпоху демократии. Хотя в остальном у них с королем было мало общего, их объединяло служение своей стране. Увидев их снова через много лет, я была поражена его внешней непривлекательностью и вместе с тем добротой.

Дочери Фердинанда, принцессы Елизавета (позже она вышла за короля Греции Георга II) и Мария (которая стала королевой Югославии), тогда были совсем юными. Старшая была блондинкой с маленькой головкой и идеальными чертами лица, но, пожалуй, чересчур полной. Она была любознательной девочкой, чрезвычайно одаренной во всех искусствах. Среди прочих талантов она обладала очень красивым голосом, превосходно шила и рисовала; ей было присуще замечательное цветовое чутье и богатая фантазия. Принцесса могла бы стать превосходным иллюстратором; она умела многое, но из-за лишнего веса отличалась вялостью. Ей не хватало силы воли для того, чтобы развить свои способности.

Как я заметила потом, чаще всего она сидела в своей комнате и почти ничего не делала, хотя время от времени ее ненадолго захватывало лихорадочное увлечение каким-нибудь видом деятельности. Иногда принцесса вышивала; сидя на широком низком диване, она обкладывалась бесконечными мешочками, из которых виднелись мотки разноцветных шелковых, золотых и серебряных нитей; натянув на пяльцы грубый холст или тонкую вуаль, она вышивала по канве или по собственным эскизам образцы румынских орнаментов, в которых угадывались восточные мотивы. В другой раз она нанизывала бусы из бисера, какие носят крестьянки. Она работала при помощи только иглы, придумывая рисунок и цветовые сочетания по ходу дела. Конечный результат всегда получался просто восхитительным. Иногда ее вдруг охватывало желание изобрести какое-то новое блюдо. Елизавета была прирожденным поваром, и приготовленная ею еда была отменной. В ее гардеробную приносили крошечную керосинку и ставили на мраморную столешницу умывальника. За одними ингредиентами она посылала на кухню, какие-то пряности доставала из шкафов, где они хранились среди туалетных принадлежностей, духов и душистого мыла. Она подсыпала и помешивала, подливая понемногу жидкость, пробовала смесь на вкус, снимала с керосинки и снова ставила потомиться. Было удовольствием как наблюдать за тем, что она готовила, так и пробовать ее произведения.

Елизавета любила литературу, много читала и самостоятельно получила превосходное образование. Но самое большое пристрастие она питала к одежде и духам. Как однажды заметила ее мать, в каком-то смысле Елизавета была поистине восточной принцессой. С отцом ее связывали большая нежность и взаимопонимание.

Принцесса Мария, или Миньон, как ее называли в семье, обладала милым, округлым детским личиком и большими голубыми глазами. Она также была довольно полной для своего возраста, но более активной, чем ее старшая сестра. Особых талантов у нее не было, зато она обладала легким характером, отличалась крайним добродушием и относилась к себе с юмором. Они очень дружили с матерью.

В таком окружении мы впервые поняли, что значит изгнание.

Глава II

Новости о Дмитрии

В Румынии мы встретили многих знакомых и друзей, которых уже не чаяли снова увидеть. Подобно нам, некоторые из них силою обстоятельств были разлучены с близкими, родителями или детьми; они, как и мы, бежали из России, бросив все свои владения и имущество, кроме одного-двух платьев и смены белья. Мы все были похожи и равны перед лицом общих испытаний. Но тогда мы еще не до конца осознавали все, что нам довелось пережить. Мы воспринимали события по мере их наступления, не особенно размышляя об их значении.

Наконец у меня появилась возможность отыскать брата Дмитрия, узнать о его местонахождении и послать ему весточку. По крайней мере, беспокоиться о нем не было причин, хотя я что-то узнала лишь год назад. После участия Дмитрия в заговоре против Распутина в начале 1917 года царь отправил его на границу с Персией. Благодаря своей храбрости и опале Дмитрий вызывал всеобщее сочувствие – в то время, когда семья Романовых утратила весь свой престиж. После революции Временное правительство сообщило ему, что его ссылка окончена. Он получил разрешение вернуться; говорят, предложение исходило от Керенского, тогда министра юстиции. Трудно сказать, было ли приглашение ловушкой, расставленной для единственного популярного младшего члена императорской семьи, или серьезной попыткой восстановить справедливость. Как бы там ни было, возвращаться мой брат отказался. Отправленный в ссылку императором, он по-прежнему с уважением относился к приказу своего монарха, пусть и свергнутого. Дмитрий собирался оставаться в том месте, куда его сослали, и в том же полку до конца войны.

Сначала все шло неплохо, но постепенно большевистская пропаганда проникла даже в тот отдаленный угол. Началось разложение, за которым, как везде, последовал развал дисциплины, мятеж, издевательства над офицерами и убийства. Дмитрий вынужден был уйти из армии. А вскоре стало очевидно, что оставаться в России ему опасно. Весной 1917 года он перешел границу и добрался до Тегерана, столицы Персии. В Тегеране ему пришлось много пережить. Некоторые русские, даже назначенные на свои посты прежним режимом и сохранившие их, повернулись к Дмитрию спиной, надеясь таким образом доказать свою лояльность новому правительству. У него было очень мало денег, ему некуда было идти, у него не было друзей.

Первым на помощь Дмитрию пришел британский посланник, сэр Чарльз Марлинг. Они с женой один или два раза приглашали брата в свою дипломатическую миссию на конец недели. После второго приглашения Дмитрий остался жить у Марлингов и провел под их крышей почти два года. Марлинги были людьми необыкновенными. Сэр Чарльз, не опасаясь последствий, приютил в миссии бездомного великого князя в то время, как его правительство, желая наладить отношения с новыми властями России, отказалось иметь какие-либо дела с нашей семьей. Леди Марлинг всей душой поддерживала мужа. Как и следовало ожидать, сэру Чарльзу пришлось дорого заплатить за свое великодушие; его так и не назначили послом, хотя назначение ожидалось. Именно из британской дипломатической миссии в Тегеране я получила последнюю весточку от Дмитрия. Одним из первых дел, какие я предприняла по прибытии в Бухарест, стала телеграмма в Министерство иностранных дел в Лондоне; я просила сказать, где мой брат.

С королевой Марией мы снова увиделись лишь после того, как она полностью выздоровела. Нас пригласили на чай и музыкальный вечер; помимо нас, в числе приглашенных были главным образом представители зарубежных дипломатических миссий. Тогда же из Лондона прибыли известия о моем брате; правда, в тот вечер я узнала о Дмитрии совершенно случайно.

Придя, я мельком увидела королеву за приоткрытой дверью ее большой, обитой деревом гостиной. Одетая в оранжевое чайное платье свободного кроя, она ходила по комнате, расставляя цветы, и в ее красивых светлых волосах плясали отблески света от больших расписных абажуров. Если не считать короткого визита во время болезни, я не видела королеву Марию десять лет; в тот день меня поразили ее моложавость и живость. Она тепло и по-родственному приветствовала меня, с самого начала я почувствовала себя с ней непринужденно. Кстати, рядом с ней всем было легко; она радовалась, если вокруг нее возникала атмосфера непосредственности; такая атмосфера окружала ее, словно богатая соболья мантия. Сама того не сознавая, она тратила много сил на поддержание такой теплой обстановки. В ней она получала так нужное ей поощрение, без которого не могла жить.

То же самое можно сказать обо всех обладателях большого обаяния; это источник особой жизненной силы, которая должна постоянно изливаться на окружающих, не важно на кого; все же остальные качества, пусть и важные, приглушались.

Гости рассаживались, где хотели; подали чай. Я очутилась на диване рядом с генералом Гринли, главой британской военной миссии. Мы уже встречались прежде, и генерал по какой-то причине был особенно рад меня видеть.