Аджабсандал

Соседи ободряюще заулыбались – все же какая-то ясность в таком запутанном деле.

Тут на пороге появился Васико с перевязанной рукой.

Все повскакали с мест – рассмотреть получше.

– Что? Что случилось?

– Где это ты?

Васико скромно ответил:

– Бандитская пуля.

Джилда заплакала.

– Ох, я же говорила, люди добрые, нападение на нас в этом месяце. Видно, кто-то сглазил. Невезучие мы всю дорогу.

– Да это я на работе порезался, – стал успокаивать ее сын. – Ничего страшного.

У Джилды моментально высохли слезы и глаза ее гневно заблестели.

– Я же говорила. Эта кошка – проститутки кусок – виновата. Плохой ногой в дом зашла. В кулек ее, да на мусорку. Тогда, может быть, наши проблемы кончатся!….

Новое – это хорошо забытое старое

На Сухом мосту, несмотря на разгар августовской войны, вошедшей в историю, как «русско-грузинский конфликт», сидели рядком постоянные продавцы. Пройдешь, посмотришь, все, как один пенсионного возраста, еще с развала Союза люди, выкинутые из жизни.

Импровизированный базарчик на тротуаре по обеим сторонам моста возник здесь еще с 90-х годов. Тогда здесь по выходным торговали книгами. Потом, когда интерес к русским изданиям резко иссяк – большинство потенциальных читателей покинули Тбилиси в поисках лучшей доли, здесь, на клеенках стали продавать вынесенную из дома посуду, побрякушки, советские медали, значки и прочее.

Сегодняшний жаркий день не принес ничего нового. Продавцы, сидя на складных табуретках, лениво переговаривались друг с другом в ожидании покупателей.

Тут же, нагло заняв два метра тротуарно-торговой площади, развалился пьяный бомж. Время от времени он открывал мутные, ничего не видящие глаза и оглашал окрестности песнеподобным ревом. Причем репертуар менялся без объяснения причин.

Сперва с надрывом.

– … Тавс моиклавс тетри геди ама хам…[10 - Белый лебедь убьет себя этой ночью (груз.)]

Затем внезапно включался русский блок.

– … Мои мысли, мои скакуны…

И так далее.

Рядом сидел абсолютно седой продавец и, поблескивая грустными карими глазами, говорил соседу.

– … Вся наша жизнь – это хорошо забытое старое. Нам только кажется, что каждый день приносит новые сюрпризы. На самом деле это все когда-то уже было.– И заботливо поправил край простыни, на которой была водружена начищенная до блеска медная люстра и самовар.

– Это что вы имеете в виду, уважаемый? – переспросил его сосед слева, перед которым красовались скупленные у ветеранов медали и «почти новые» суповые тарелки. От нечего делать он протирал суконкой орден Ленина, переворачивая его в разные стороны тонкими бледными пальцами.

– Говорят, вселенная развивается по спирали, – развивал свою мысль Гурам, автоматически следя глазами за полировкой лика вождя мирового пролетариата.

Нодар издал носовой звук. Видимо, не любил метафизических прений.

– У меня из головы не выходит одна семейная история, продолжал Гурам, доставая дешевые сигареты «Army».

Над музейным самоваром пополз сизый пахучий дымок.

– … Детство мое прошло в Сололаки[11 - Старый район Тбилиси.]. Обитали мы большой семьей в старом доме с резными деревянными балконами. Вместе с нами жили 2 незамужние тети отца: Тина и Рипсиме (последнюю, для краткости, звали во дворе Рипой).

Главной семейной ценностью считалось дореволюционное пианино с бронзовыми подсвечниками. Иногда, в качестве особого поощрения мне с сестрой позволяли побренчать на этом ненастроенном клавесине. При этом делалось педагогическое вступление типа:

– Ты хорошо себя вел, – говорила Рипа, открывая заветную крышку, – и теперь можешь немного помузицировать.

Среди соседей об этом трухлявом инструменте ходило немало легенд, объединявших в единое целое пианино и двух тетушек. Поговаривали даже, что в его недрах сестры хранили фамильные драгоценности.

Но, как выяснилось потом, семейную тайну надежно хранил совсем другой предмет.

– И вот однажды (было это в 1985 году) тетя Рипа отозвала меня в свою комнату, плотно закрыла дверь и, сильно волнуясь, сказала: «Цаца-джан, я хочу доверить тебе тайну всей моей жизни». После чего она вытащила из-под своей тахты что-то тяжелое, завернутое в ситцевую тряпку с цветочками: «Вот моя тайна!». Я, конечно, подумал, что это и есть хваленные фамильные драгоценности, о которых столько говорят соседи. Рипа торжественно развернула тряпку, и я охнул от неожиданности…. Передо мной лежал артиллеристский снаряд. «Вот, – повторила тетя, нежно поглаживая его металлический бок. – Я эту бомбу храню уже много лет». – «Как она сюда попала?». – «Ее принес в 18-ом году с гражданской войны мой старший брат. Потом он снова ушел на фронт, погиб, а бомба осталась». – «И все эти годы вы ее храните? Зачем?!» – «А что с ней делать? Мы с сестрой боялись, что нас арестуют или она сама взорвется. Вот я и хочу попросить тебя: избавь меня от этих мук. Твой отец ничего не знает. У него больное сердце».

Потрясенный, я взял этот уникальный предмет и стал читать надписи: «Erfurt, 1914. 76 mm». То есть снаряд, изготовленный в Германии в 1914 году, пролежал под тахтой тети Рипы 67 лет. Она получила его 23-хлетней девушкой, а рассталась с ним 90-летней старухой. Она все эти годы спала на нем. Этот снаряд полностью изменил жизнь обеих сестер: они прожили всю жизнь в страхе, не выходили замуж, не имели детей…

Я отнес в отделение милиции заявление с просьбой забрать снаряд. Дежурный майор долго смотрел на меня изучающим взглядом. Наконец мое удостоверение замдиректора всесоюзного института убедило его в моей вменяемости. Примерно через час у нас дома появился капитан артиллерии и двое в штатском. Мне было сказано: «Ваш снаряд, вы и выносите!». Я завернул снаряд в газету, сунул его под мышку и вынес его к их машине. Офицеры скептически осмотрели находку. Один из них предположил: «Не могут люди столько лет хранить в доме бомбу. Это, наверное, тайник, а внутри – драгоценности». Я не стал их слушать, попрощался и пошел домой. Рипа обняла меня и заплакала: «Дорогой, ты спас меня от этой проклятой бомбы. Дарю тебе пианино, забирай его!» Клавесин мне был без надобности, и я отказался. Потом я узнал, что незадолго до смерти тетя Рипа подарила его соседке по балкону.

Вдруг во дворе кто- то крикнул: «Эй, у кого здесь бомбу нашли?» Через секунду все балконы в итальянском дворе были забиты соседями, глазевшими на молоденького лейтенанта из штаба ЗакВО. Я подлетел к нему и зашипел: «Скажите, что вы ошиблись адресом!». Но было уже поздно. Дом наш гудел, как растревоженный улей: «Люсик-джан, цаваттанем, ра мохда?»[12 - Что случилось (груз.)] – «Ар вици, генацвале, бомби уповиато!»[13 - Не знаю (груз.)], «Куро варе! Что случилось?!» – «Бомба, говорят, взорвалась где-то!» – «Вай – вай, подальше от нас!»….

Гурам загасил окурок о парапет и подвел итог:

– Просто раньше люди не знали, что такое взрывы, а сейчас этим никого не удивишь. Все каким-то образом повторяется.

Нодар слушал эту длинную повесть без комментариев. Потом, думая о чем-то своем, неожиданно сказал.

– Сын моего одноклассника вчера под бомбежку попал. Когда на Тбилисский радар налет был. Обгорел сильно. Сейчас в Арамянц-больнице лежит.

– Что вы говорите? – мгновенно вскинул брови Гурам.

– Да, тоже ирония судьбы. Этнический русский от русской бомбы пострадал.

– Жалко… – протянул обладатель самовара, глядя куда-то поверх моста.

В этот момент со стороны бомжа снова донесся утробный рев

– …Батяня комбат, ты сердце не прятал за спины ребят…

На вид невозмутимый, выдержанный Нодар почему-то подскочил со своей детской табуретки и, сжав кулаки, заорал на захватчика торговой площади.

– Нашел, что петь! Давай, мотай отсюда, комбат недоделанный! Тут война, понимаешь ты, идет! А он поет неизвестно что!..

Бомж на минуту замолчал, повел мутным взором на источник шума и, что-то бормоча, перевернулся на другой бок спиной к крикуну.