Осколки Розенгейма. Интервью, воспоминания, письма

Население в основном занималось выращиванием овощей, которые на плодородной земле росли на удивление хорошо. В пригородном колхозе занимались и выращиванием скота, перебросив с Поволжья породистых, черно-пестрых коров.

Управляющим всем этим хозяйством был некий Щульц. Судя по фамилии, немец. Он скорей всего был отозван в начале войны из армии. Слыл человеком непорядочным и жестоким. Обижал людей, невзирая на пол, возраст и национальность. Люди вынуждены были писать на него даже жалобы вышестоящему руководству.

К концу лета 1944 года возникла необходимость строительства овощехранилища. Щульцу пришло в голову ни что иное, как соорудить его на месте, где стояли землянки наших переселенцев. Нам предстояло новое уплотнение. Сигналы о негуманном отношении Щульца к колхозникам возымели место и последовала реакция. Вскоре в колхоз приехало руководство района и с ними была незнакомая местным женщина.

На общем собрании были выявлены все недостатки и нарушения со стороны управляющего и бухгалтера. Они были арестованы и понесли наказание по тогдашним законам военного времени. Новым председателем назначили рекомендованную районом Бузину Агнию Ивановну. Она оказалась дальновидным и порядочным человеком, сделавшим много хорошего для хозяйства и его тружеников.

При Бузиной в соседнем с Верещагиным Старотаруханске открыли интернат. Жили в нем двенадцать девочек и двадцать мальчиков. Там мне удалось закончить второй класс. Директором в школе была Екатерина Кирилловна.

В 1947 году Аннамария Моор получила вызов от мужа. Генрих Моор вернулся в 1946 году комиссованным по инвалидности. Обосновался он в Алтайском крае и разыскал свою жену. Она хотела взять меня с собой, но вызов был только на нее, и мне было отказано. Тем более, что и фамилия у меня была Михель. Генрих Моор до войны работал ветеринарным врачом в Поволжье, и председатель Бузина настойчиво просила, чтобы он переселился в Верещагино и занял эту должность. Однако он решил обосноваться на Алтае и это предложение отклонил. Может, это и послужило отказом Бузиной помочь в оформлении документа для моего переезда вместе с матерью Аннамарией на Алтай. В интернате я заболел скарлатиной и мать отвезла меня в больницу. Медсестрой там, к счастью, оказалась знакомая матери еще по Неймоор. Она также была выселена по национальному признаку, несмотря на то, что была русской. Замужем была за немцем и прекрасно владела немецким языком. К сожалению, не знаю ее фамилию, а может просто забыл. Как раз она и помогла нам с переездом. Для этого пришлось отцовскую фамилию Михель сменить на Моор. При оформлении мне почему-то вписали 1936 год рождения, хотя я родился в 1931 году. С того времени я стал Моор Якоб Генрихович и кто знает, что стало бы со мной, останься я один на Енисее. Вернувшись из района с уже оформленным для нас с матерью вызовом, медсестра с какими-то странными нотками в голосе, обращаясь непонятно к кому, сказала по-немецки: «Diese Ungeheuer Kalinin ist gestorben». Хотя в палате находились только русскоговорящие дети и понять ее смог бы только я, но тогда мне было понятно лишь, что умер какой-то Калинин, не более того. Много позднее я узнал, что и эта фамилия стояла под тем указом от 28 августа 1941 года и именно поэтому для всех выброшенных со своих территорий немцев это имя было нарицательным.

Сборы в дорогу были недолгими. Проводить нас с матерью до Новотуруханска вызвался Альберт Граф. Приехал в Верещагино незадолго до этого на воссоединение с семьей. Это был образованный и интеллигентный человек, работавший до войны в каком-то театре. Аннамария Моор была с ним знакома еще по Поволжью.

Идущие из Норильска пароходы были до отказа переполнены. К некоторым пристаням они вообще не причаливали и люди, ожидавшие пароход долгое время, бросались прямо в воду, надеясь, что их подберут. Девять суток пришлось нам ждать пароход в Новотуруханске. Наконец приближавшееся судно «Серго Орджоникидзе» пришвартовалось и началась посадка. Это был штурм неприступной крепости. Если бы с нами не было Графа, взойти на судно нам бы не удалось. Он посоветовал нам крепко держаться руками друг за друга. Я держался за ремень дяди Альберта, мама держалась за меня и вот так гуськом нам удалось ступить на палубу.

Когда мы сошли в Красноярске, все повторилось. Казалось, что весь белый свет ринулся в дорогу. И этот «гостеприимный» город оставил нас у себя вновь на девять дней. Остановиться было негде, билетов не было почти на две недели вперед. По прибытии полил сильный дождь, а мы вынуждены были оставаться на улице. Рядом с вокзалом была баня, в которую ожидавших своей отправки людей посылали почти принудительно. Такое удовольствие стоило три рубля. Запас денег у матери был ничтожно мал, да к тому же нужно было еще чем-то питаться. Кроме булки хлеба, которая стоила 120—130 рублей, да воды в нашем рационе ничего не было.

В один из дней к нам подошел мужчина, объяснив возможность уехать. Собрал со всех предложенную сумму и указал направление. Нам пришлось пройти через пропускной пункт и десять километров по шпалам, после чего мы оказались возле стоявшего товарного состава. Этот состав следовал до станции Татарское Новосибирской области. Мы вынуждены были поверить незнакомому человеку и отправиться в дорогу без билетов.

С телеграфа на станции Татарское отправили телеграмму ожидавшему нашего приезда на Алтае отцу Генриху Моор. Сидевший рядом человек посоветовал добраться до Купино на машине, а там до Славгорода без пересадки. Мы последовали его совету. В Славгород добрались под вечер. Нам предстояло еще добраться до колхоза «Орджоникидзе» в село Камыши, а это за сорок пять километров. Постоялый двор колхоза находился за шесть километров от вокзала. Тащить с собой оставшийся багаж не было уже сил. Доверившись одной из женщин, возле которой лежало много узлов, пошли пешком. Там, как и везде в дороге, было полно народу. Я вновь вернулся на вокзал, но женщины там уже не было. Возвращался на постоялый двор уже совсем ночью, да еще с тележкой, которую мне одолжили мужчины, приезжавшие на мельницу в Славгород. В поисках забрел в какой-то двор. В это время открылась дверь и вышел милиционер. Я как раз стоял возле поленницы дров. Что можно было подумать, увидев меня, да еще с тележкой? Он сказал: «А, ты хотел дрова воровать? Я тебя сейчас арестую!». Испугавшись до полусмерти, я что-то мямлил. Но, слава Богу, он понял, что я ищу постоялый двор, который, к счастью, находился по соседству, и он меня отпустил.