Молитвослов императрицы

– Да ну! Что за чушь? – усмехнулся высокий господин в военном мундире. – Я прекрасно знаю Лизавету Никифоровну еще с тех времен, когда она звалась «ля петит Лиззи» и распевала прелестные шансонетки в заведении мадам Козенчук. Лиззи всегда была крайне рассеяна и никогда не смотрела по сторонам. Не думаю, что замужество и несколько лет жизни с этим скучным Лукьяновым так уж сильно изменили ее характер. Так что карты, заговоры на смерть – все это чушь, любезный.

– Отчего же чушь? – обиделся художник, забирая с подноса обносившего гостей лакея сразу два бокала шампанского. – Вовсе нет. Извольте выслушать. В прошлом году мне поступил заказ – князь Зенин, тот самый, двоюродный племянник сами понимаете кого, пожелал иметь парадный портрет в полный рост. Я, знаете ли, считаюсь недурственным портретистом и беру недорого, и ко мне часто обращаются знатные господа, а иногда, как в этом случае, даже особы королевской крови. Я предупредил князя, что дело это небыстрое, а то некоторые обижаются, когда полгода приходится ходить ко мне на дом и по часу сидеть в одной позе. Андрей Владимирович не стал упрямиться и согласился.

Рассказчик хлебнул шампанского и продолжил:

– А я, знаете ли, занимаю мансарду на Широкой, квартира Лукьяновых подо мной. Тогда-то с Елизавета Никифоровной князь и познакомился. Как увидел он мадам Лукьянову, тотчас влюбился, голову потерял и стал звать уйти от мужа и сделаться его метресской. Елизавета Никифоровна от мужа не ушла, но содержанкой сделалась. Моей супруге она не раз говорила, что замужняя дама – это все-таки положение в обществе и никакие деньги его не заменят. Вот если бы князь на ней женился – тогда другое дело. Но князь жениться отказывался, ибо император, а особенно императрица – люди строгих нравов и не одобряют подобные мезальянсы.

Князь отступиться тоже не желал и все настаивал на безраздельном обладании возлюбленной, требуя расторгнуть брак с Лукьяновым. Так страдал человек – вспомнить страшно! Приходил скандалить, грозился то Ивана Захаровича в Сибирь сослать, то Лизавету Никифоровну из револьвера застрелить. По совести говоря, мы всерьез его эскапады не принимали – мало ли чего в запале не соврешь? Да и сама Елизавета Никифоровна жестоко с князем поступала. То оттолкнет, то приблизит – играла, как кошка с мышью. Он, бедный, совсем извелся. А с неделю назад пришел ко мне веселый, деньги за портрет принес и говорит – вот, друг Вересаев, как все славно устроилось! Знающие люди подсказали обратиться к магу Тадеушу. Проживает на набережной Мойки, может, знаете? Берет недорого и гарантирует результат. Скоро, говорит, Елизавета Никифоровна перестанет меня мучить, ибо отойдет в лучший из миров.

– Прямо даже не верится! – охнула сухонькая старушка в замысловатом парике.

Вересаев перестал рассматривать остатки шампанского на дне бокала, вскинул на старушку ясные карие глаза и проникновенно произнес:

– Я, вот так же, как и вы, любезная Марья Николаевна, сперва не поверил. Что, говорю, ваше сиятельство, за чушь? Как маг Тадеуш может повлиять на госпожу Лукьянову и вызвать в ней желание расстаться с жизнью? А князь мне в ответ – изволь, друг Вересаев, взглянуть! И показывает карту из колоды Таро. Я присмотрелся – вроде все как обычно, карта как карта, именуемая «висельник». У меня, знаете ли, супруга эзотерикой интересуется, поэтому я в этом деле немного смыслю. Как известно, карта эта – знак насильственной смерти, в оккультном значении символ жертвы. И всего-то и надо, говорит мне князь, преподнести какую-нибудь безделицу, в которую запрятать эту карту, моей обожаемой мучительнице, и все, конец моим страданиям, смерть заберет Лизавету, и я ни с кем больше не стану делить мою богиню.

Вересаев сделал честное лицо и, прижав ладонь к бархатной груди, проговорил:

– Клянусь всевышним, князь так и сказал.

– И вот, пожалуйста, – закивала париком старуха. – Елизавета Никифоровна сегодня отошла.

– Да-да, я тоже о подобном слышала! – подхватила декольтированная дама. – В четверг я посещала спиритический сеанс, баронесса Софья Аркадьевна выступала медиумом…

– Всем хорошо известно, что Софья Аркадьевна – непревзойденный медиум! – проявила осведомленность дама в парике. – Дух Наполеона является только к ней! Даже из дворца за ней присылают.

– Так вот, Софья Аркадьевна вызывала Клеопатру, и царица Египта предрекла в следующем году массовые трагические смерти от несчастных случаев.

– Может быть, она имела в виду войну? – со значением улыбнулся военный. – Поверьте, мон шер, чтобы сделать подобное предсказание, вовсе не надо быть медиумом. Ведь попадание пули в голову некоторым образом тоже несчастный случай, влекущий за собой трагическую смерть.

– Надо же, я как-то об этом не подумала… Получается, что война в этом году еще не кончится?

– Ну это всего лишь мои предположения. – Военный дернул плечом и иронично продолжил: – Вы знаете что? В другой раз, как только вызовите Клеопатру, сразу ставьте вопрос ребром – так, мол, и так, говори, когда ожидать окончания войны? А не скажет – сразу же поезжайте к магу Тадеушу, карту «висельник» на негодницу заговаривать!

Словно накипь на бульоне, в бурлящей противоречиями стране стали всплывать всевозможные кудесники и маги, спириты и ясновидящие. Уставшие от неопределенности обыватели жаждали чуда, и ловкие дельцы от психологии с готовностью этим пользовались. Хотя некоторые из них определенно обладали неоспоримыми способностями чудотворцев. Как тот же самый маг Тадеуш.

Потрясенный, Влас смотрел перед собой остановившимся взглядом и видел медленно кружащуюся в воздухе карту, планирующую в грязь из разорванной сумочки покойницы. Был ли это «висельник»? Этого Воскобойников с уверенностью утверждать не мог. Власа вернул к реальности пронзительный голос Раисы Киевны, с вызовом крикнувшей, перекрывая монотонно бубнящую многоголосицу беседующих:

– Послушайте, Бессонов! Я пришла бросить девственность к вашим ногам!

Влас обернулся и обмер. В помещении повисла тишина, отдаленные звуки граммофона ее почти не нарушали, было слышно, как нервно хрустит суставами пальцев застывшая перед Бессоновым Раиса. Покраснев и слившись с платьем, она стояла в цветнике хорошеньких мордашек окружающих ее девушек и, словно на эшафоте, ждала либо казни, либо амнистии.

Перестав напевать поэзы, Бессонов точно очнулся ото сна и взирал на дарительницу с брезгливым интересом, как на экзотическое животное или невиданную ранее вещь, предназначения которой он не знает. Десятки глаз были устремлены на сгорающую от стыда девушку, а Бессонов все никак не реагировал на ее пронзительную откровенность, продолжая безучастно рассматривать Раису словно сквозь пистолетный прицел.

Влас уже хотел нарушить затянувшуюся паузу и увести поставившую себя в неловкое положение приятельницу подальше от позора, но поэт вдруг шагнул к Симанюк, грубо схватил ее за руку и рывком увлек в дальний конец квартиры, туда, где скрипки томно и страстно выводили невероятно популярный и дико неприличный танец танго.

Все разом заговорили, каждый делился своими соображениями с окружающими.

– Фи, как грубо! – переглядывались поклонницы Бессонова, самым очевидным образом завидуя счастливой сопернице.

– Однако смело, – ухмыльнулся Вересаев. И тут же понимающе добавил: – Она же дурнушечка. Что бедной барышне еще остается? Только эпатировать.

На Власа вдруг накатило лютое бешенство, на скулах заходили желваки, и кулаки сжались так, что ногти вонзились в ладони.

– Милостивый государь, – глухо прохрипел он. – Извольте извиниться!

Гаденькая улыбка еще не до конца сползла с лица художника. Затуманенные винными парами ореховые глаза оставались непонимающими.

– Перед кем, позвольте полюбопытствовать? – ухмыльнулся Вересаев.

– Передо мной и этой девушкой! – горячился Влас. – Госпожа Симанюк – моя хорошая знакомая, и я не позволю отпускать в ее адрес подобные замечания!

Вересаев решил обратить все в шутку и, хлопнув Власа по плечу, весело сказал:

– Слушайте, Ган, перестаньте…

Это было уже слишком. Обращение «Ган» стало последней каплей, переполнившей чашу терпения. Влас схватил художника за грудки и с силой тряхнул, выкрикивая в лицо:

– Воскобойников! Моя фамилия Воскобойников!

Дамы испуганно вскрикнули и прижали ладони к губам. Из дальнего конца залы к ним спешила хозяйка.

– Господа, я прошу вас! Господа! – размахивая сложенным веером, умоляюще кричала она.

Власа отпустило, и он, выдохнув, разжал сведенные судорогой пальцы, освобождая полы бархатной куртки неприятеля.

– Черт знает, у вас в фотографическом ателье все Ганы, – оправляя куртку и искоса поглядывая на Воскобойникова, пробурчал Вересаев.

Хозяйка взяла сторону Власа. Она с укором посмотрела на художника и, упрекая, проговорила:

– Семен Валерьянович, если не хотите меня обидеть, извинитесь немедленно! Стыдно не знать племянника Пшемислава Карловича Магельского!

Припертый к стенке, художник мрачно пробурчал:

– Прошу прощения, господин Воскобойников. Видит бог, не хотел вас обидеть. Ни вас, ни вашу знакомую.

При этом смотрел на Власа лютым волком. Изображая любезность, художник протянул Власу руку и, пожимая, склонился к самому его уху, прошептав:

– Берегитесь, юноша! Я обиды не прощаю!

Всерьез угрозы Влас не принял – мало ли кто что в запале сболтнет? И, расхаживая по гостиной, останавливался то у одной группки беседующих, то у другой, не зная, следует ли ему дожидаться Раису Киевну или можно с чистой совестью отправиться домой. Одна из затронутых тем его заинтересовала, и Воскобойников остановился. Говорили о слабости царя и деспотизме царицы, управляемой Распутиным и фрейлиной Вырубовой.

Влас внимательно слушал полную негодования речь разгоряченного графа Урусова, когда его тронули за плечо, и чья-то ледяная рука взяла его пальцы, потянув в сторону выхода. Он обернулся и увидел лихорадочно пылающее лицо Раисы.

– Увезите меня отсюда, – одними губами прошептала она.

Сожалея, что не дослушал, юноша покорно принял Симанюк под локоток и увлек в прихожую. Он почти физически чувствовал, как их провожают заинтересованно-насмешливыми взглядами, и прекрасно понимал, что этот насмешливый интерес вызывает отнюдь не его персона. Кое-как нацепив шубейку и пристроив на голову меховую шляпку, Раиса Киевна низко опустила вуаль, выбежала из квартиры и припустила по лестнице вниз. Влас еле успел сунуть ноги в калоши, подхватить пальто и устремиться вдогонку.

Всю дорогу до вокзала Симанюк молчала, молчала она и в поезде. Вернувшись домой, все так же безмолвно поднялась на мансарду, отперла дверь, прошла по коридору и скрылась в своей комнате, запершись на ключ.