Черная луна Мессалины

Не прекращая перебирать драгоценности, Мессалина надула пухлые губы и упрямо мотнула головой, глянув исподлобья на мать.

– Не буду никому поклоняться! – дерзко откликнулась она. – Я и сама не хуже богини. Пусть мне, богоподобной, поклоняются!

Балованный ребенок, дочь сенатора Мессалы ни в чем не знала отказа. Обожавший ее отец частенько брал дочку на пиры и увеселения, и Валерии нравилось, что убеленные сединами сенаторы смотрят на нее, как на женщину. Даже Калигула несколько раз ущипнул Мессалину за щеку, выказав восхищение ее расцветающей красотой. Но свои успехи девушка приписывала целиком и полностью себе, считая мать помешанной колдуньей и ничего, кроме раздражения, не испытывая к этой чужой, надменной женщине.

Москва, 199… год

Несколько часов ушло на дорогу до отеля и размещение гостей в номерах, после чего я попробовала выполнить свое обещание и раздобыть лунный гребень. В самом центре Москвы, на набережной, затерялся среди чахлых столичных кустов приземистый двухэтажный дом из красного кирпича. Медная табличка на его дубовых дверях утвердила меня в мысли, что я приехала туда, куда нужно. Кабинет руководства музея располагался на втором этаже, в самом конце недавно отремонтированного коридора. Об этом сообщила пожилая кассирша в круглом окошке кассы, неприветливо насупившаяся, лишь только услышала вопрос о директоре и поняла, что деньги за билет я платить не собираюсь.

– Доридзе там, – махнула она рукой куда-то вверх.

Стоявший на вахте старик поправил фуражку и шагнул вперед, заслоняя дверной проем сутулыми плечами.

– А где находится экспозиция, посвященная Александре Коллонтай? – уточнила я.

– Все-таки будете смотреть экспонаты? Тогда платите за билет!

В голосе вахтера звучало торжество и даже злорадство. Чтобы не огорчать пожилого человека ненужным упрямством, я купила билет, на законных основаниях прошла мимо бдительного сторожа и устремилась сквозь анфиладу залов к лестнице, ведущей на второй этаж. На каждом этаже дежурил милиционер при кобуре и рации. На пути попадались одинокие любопытствующие иностранцы с увесистыми «Кодаками» на шее и группки скучающих школьников, без интереса внимающих занудным экскурсоводам.

Когда-то давно и я побывала здесь со школой на экскурсии. Помню, мне очень понравилось здание. Обойдя половину залов вместе с ребятами, я в конце концов отбилась от класса и бродила по коридорам, рассматривая высоченные потолки с лепниной, богатые бронзовые люстры с хрустальными подвесками, добротные дубовые двери, ручки которых горели начищенной медью. И все это великолепие никак не могло уложиться у меня в голове рядом с образами пламенных революционеров – людей аскетичных и жертвенных, как их преподносил экскурсовод. Кто-то лгал – то ли экскурсовод, то ли здание. Несоответствие увиденного и услышанного рождало, как теперь принято говорить, когнитивный диссонанс. А вместе с ним – еще один модный термин из лексикона психологов – и фрустрацию. После той единственной экскурсии я больше в музей не заглядывала, боясь опять пережить неприятное чувство, будто тебя водят за нос.

Серую вязаную кофту, скрывающую полное тело, и взъерошенные волосы, точно пожухлая трава лесное озеро обрамлявшие лысину, я приметила в последнем зале как раз рядом с дежурным милиционером. Если не считать меня, то этот господин был там единственным посетителем. Я прошла через зал мимо смотрительницы, по многолетней профессиональной привычке дремавшей с открытыми глазами на стуле у дверей.

Приблизившись к посетителю, я ощутила сильный запах, какой бывает в старых подворотнях, и увидела, что плешивый толстяк делает зарисовки с придвинутой к стене витрины. Перьевая ручка проворно порхала по прикрепленному к планшету листу бумаги, и, увлеченный работой, казалось, он не замечает ничего вокруг. Но впечатление было обманчивым.

Как только я поравнялась с его серой вязаной спиной, мужчина обернулся и, качнув многочисленными подбородками, впился в меня пытливым взглядом щелочек-глаз. Я улыбнулась и сделала успокаивающий жест рукой, давая понять, что мешать не стану. Но мне не поверили, продолжая сверлить подозрительным взглядом. Так, смущая толстяка, я подошла к кабинету директора. Постучала в косяк рядом с надписью «Доридзе Ия Спиридоновна» и, услышав приглушенное «войдите», толкнула дверь. Директором музея оказалась стриженная под мальчика прямая старуха с суровым блеском выпученных глаз.

– Добрый день, Ия Спиридоновна, – шагнула я на вытертый ковер.

– Добрый, – резко откликнулась она. – Чем могу?

– Ия Спиридоновна, – доверительно начала я, – тут вот какое дело. Я арт-директор ночного клуба «Эротика». Меня зовут Елена Левина.

– Приятно познакомиться, – криво усмехнулась усохшая, как саксаул, Доридзе, хотя по тону было понятно, что как раз таки наоборот. Это был тревожный знак, но отступать было поздно, и я, стараясь казаться учтивой, продолжила попытку навести мосты.

– К нам на гастроли приехала известная американская актриса, сыгравшая в кино Мессалину. И в аэропорту у нее украли сумку, в которой была копия лунного гребня жены императора Клавдия. Я имею в виду тот гребень, что до середины этого века принадлежал Александре Коллонтай. Нельзя ли на время выступления позаимствовать оригинал из коллекции музея? Наш клуб вас щедро отблагодарит…

По мере того как я говорила, рачьи глаза собеседницы темнели, и в них пробегали грозовые всполохи. А когда я обмолвилась о деньгах, старуха рывком поднялась из-за стола и широким жестом указала на дверь.

– Вон отсюда! – чеканя согласные, выкрикнула она. – Привыкли все мерить деньгами! Совсем вы, нувориши, обнаглели! Даже из революционных святынь готовы сделать атрибуты порнографии!

– Госпожа Доридзе, вы ошибаетесь, – попыталась я остановить возмущенный монолог, но только окончательно испортила все дело.

– Я вам не госпожа, с господами в семнадцатом покончили! – перебила старуха, багровея. – Этот гребень прошел с Александрой Михайловной через ад революции! Служил ей памятью о друге детства до самой ее смерти! И, смею вас уверить, вовсе не для того, чтобы свора извращенцев закатывала над святыней дикие оргии!

На шум заглянул заинтригованный толстяк, держа в руках наброски, да так и застыл в дверном проеме, с интересом слушая нашу беседу. В кабинете явственно запахло кошками, и гнев директрисы тут же обрушился на его плешивую голову:

– А вы, Цацкель, что ходите вокруг экспозиции? Все ищете, чем бы поживиться? Светлана Михайловна! Кто впустил Цацкеля в выставочный зал?

Прибежавшая на крик смотрительница растерянно моргала сонными глазами и лопотала:

– Но, Ия Спиридоновна, Николай Аронович сказал, что его прислал Звягин из архива…

– Николай Аронович вам наврал! Он уволен еще на прошлой неделе! И все рыщет по музею, все вынюхивает и высматривает!

– Насчет меня вы заблуждаетесь, – насупился толстяк. – Вы знаете, Ия Спиридоновна, что я ученый. Имею степень доктора исторических наук. Работаю над изучением энергетических особенностей артефактов, принадлежавших видным революционерам.

– Да бросьте, Цацкель! Вы не ученый, вы шарлатан! Это же надо! Экстрасенс Ник Цацкель! Видела я на развалах ваши книжечки про биополя! Редкая чушь и гадость!

– Помилуйте, отчего же гадость? – Ноздри доктора наук шумно раздувались, в глазах застыла горькая обида.

– Именно гадость! Антинаучный бред! Идите туда, откуда пришли! И эту мадам с собой забирайте! Экстрасенс и сводня – ничего не скажешь, достойные дети нынешнего безвременья!

Я все еще стояла у дверей, надеясь договориться, но директор музея, пугая смотрительницу, крикнула еще громче:

– Вы, оба! Немедленно покиньте мой кабинет! Мне что, позвать сержанта?

Не дожидаясь вызова сержанта, я вышла и прикрыла за собой дверь, задев плечом неловко пятящегося Цацкеля. К моему удивлению, Николай Аронович улыбался и, подмигивая, протягивал мне руку для рукопожатия. Полы серой кофты, разъехавшись, открыли расстегнутую ширинку, и я усомнилась в его душевном здоровье. Протянутую руку я демонстративно проигнорировала – меня ждали дела гораздо более важные, чем знакомство с умалишенным сотрудником музея, разжалованным из-за пристрастия к экстрасенсорике.

Рим, I век н. э.

Ущербная луна взошла над Капитолийским холмом. На истомленный дневным зноем Рим опустилась ночная прохлада. Мириады звезд смотрели с черного бархатного неба на идущую через пышный сад сенатора Мессалы одинокую женщину в черном. Низко надвинутый капюшон богатого плаща полностью скрывал ее лицо, давая, однако, понять, что путница не из простых. Следом за благородной римлянкой на кожаном ремешке покорно бежала черная сука. Женщина миновала апельсиновую рощу и выскользнула в потайную калитку.

Лунный свет делил улицу на две части, и на освещенных зданиях можно было прочесть: «Музыкальная академия», «Общественная хлебопекарня», «Аптека», «Таможня» и много чего еще, вплоть до объявлений о предстоящих гладиаторских боях. Но спешащая по темной стороне улицы римлянка не читала вывесок. Тьма поглотила ее, сделав практически невидимой, а легкие шаги утопали в шуме ветра.

Женщина дошла до ворот, ведущих к Дороге гробниц, и у перекрестка трех дорог свернула к заброшенной каменоломне. Обогнув поросшие травой булыжники, грудой наваленные у подножия горы, нырнула в незаметный стороннему наблюдателю низкий лаз. Двигаясь ощупью, она уверенно шла по узким тоннелям, как будто могла видеть в темноте, время от времени сворачивая в нужную сторону в лабиринте беспорядочных шахт. Задевая путницу крыльями, с громким писком мимо проносились летучие мыши, гроздьями висевшие на потолке тоннеля и срывавшиеся оттуда при ее появлении, но женщина, не останавливаясь, продолжала свой путь.

Целью ее путешествия стала просторная пещера. Оказавшись под холодными сырыми сводами и словно почуяв недоброе, сука, все это время покладисто бежавшая позади, протяжно завыла, упираясь всеми четырьмя лапами и не желая идти дальше. Втащив гончую в пещеру, женщина схватила визжащее животное за шкирку и подвесила на вбитый в камень крюк, чтобы освободить руки и чиркнуть огнивом. Огонь осветил тонкое лицо Домиции Лепиды. Пляшущие языки пламени выхватили из темноты возвышающуюся до самого свода пещеры статую трехликой богини. Вырезанные из темного камня лица Гекаты смотрели в разные стороны и видели то, что простому смертному не дано лицезреть.

Многорукий мраморный идол в одной из своих рук держал масляный светильник, который и зажгла пришедшая в свое личное тайное святилище патрицианка. В другой руке Богиня Тьмы сжимала три кнута власти, при помощи которых она управляет человечеством, временем и пространством. Еще одна рука Великой Темной Матери взметнула над головой кинжал, угрожая покарать непокорных. На запястье опущенной вниз четвертой руки висел на каменном шнурке ключ от всех дверей, включая вход в этот мир, а также дверь в преисподнюю. У ног Гекаты теснилась стая мраморных псов, верных спутников повелительницы ночи. Сова сидела на ее плече, глядя в прошлое, настоящее и будущее, видя все и все зная.

В неверном свете масляной горелки, отбрасывающей на бугристые стены колеблющиеся тени, матрона Лепида приблизилась к медному жертвеннику на витых змеях, приплюснутые головы которых поддерживали великолепный треножник тонкой дельфийской работы, и подпалила угли. Под сводами пещеры поплыл пьянящий дымок, которым чадили травы Трехликой. В укромной нише покоились ритуальные принадлежности, и благородная матрона с величайшей осторожностью один за другим перенесла сакральные предметы на затканный таинственными символами алтарь. Разложила старинные папирусы с заклинаниями, плеснула в серебряную чашу красного вина.

Выложив угощение для богини – медовые лепешки и еще теплые сердечки черных куриц, жрица Великой Темной Матери пристроила напротив себя тряпичную куколку, символизирующую Мессалину. Затем скинула плащ, шелковую столу[12 - Длиннополая туника без рукавов и с поясом, в которой ходили благородные матроны.]и, трепетными руками взяв сосуд с маслом Гекаты, принялась умащать им нагое стройное тело. Время от времени женщина бросала осторожные взгляды на колеблющиеся в свете факела лица Гекаты. Выражение на них менялось, становилось то печальным, то неумолимым и злым. Три пары бровей изваяния хмурились, трое губ недовольно кривились, шесть горящих глаз метали молнии.

Понимая, что виновата и богиня справедливо гневается на нее, Домиция Лепида старалась побыстрее покончить с привычным ритуалом, обычно приносящим удовольствие, теперь же вселяющим страх. Вскоре жрица почувствовала, что воспарила под сводами пещеры. Купаясь в струях ночного воздуха, поплыла по узкому тоннелю каменоломни. Обгоняя летучих мышей, выпорхнула на волю и устремилась к круглому диску полной луны.

Раскинув руки, Лепида парила в залитом звездным светом небе, и лунный гребень сиял у нее в волосах на манер рогов. На умащенном маслами лице патрицианки плясали блики, и оно напоминало железную маску, посеребренную лучами луны. Стрекот цикад оглашал ночную тишину, крик совы давал знак, что богиня где-то рядом. Счастье переполняло жену сенатора Мессалы. Женщине хотелось обнять весь мир и так, в ладонях, унести его с собой в заоблочные дали, к Великой Темной Матери, через полет дарующей ей ощущение безграничной свободы.

Сколько прошло времени, патрицианка не знала. Минуты растягивались в часы, часы сжимались в минуты. Сова крикнула в последний раз и замолкла. Это был знак, что пора возвращаться. После купания в лунном потоке кожа матроны светилась мертвенным светом, и, влетев в узкий лаз пещеры, Лепида видела все вокруг особенно четко, как днем. Проделав обратный путь по запутанному лабиринту шахт, патрицианка в какой-то момент ощутила под босыми ступнями влажную каменистую почву. Чувствуя себя обновленной, взяла с жертвенного алтаря кинжал, занеся над отчаянно завизжавшей и норовящей сорваться с крюка сукой.

– О, тройная форма тьмы! – глухо заговорила жрица Трехликой, точным ударом трехгранного лезвия вспарывая собачье брюхо и внимательно наблюдая, каким именно образом расположены в чреве плоды. – Мрачное великолепие! Твоя луна не подвластна взору человека! Приди, адская, земная, небесная Геката, богиня широких дорог, перекрестков, ты, которая ездит туда и сюда ночью с факелом в руке, враг дня. Друг и возлюбленная тьмы, ты, которая радуется, когда суки воют и льется теплая кровь, ты, которая бродишь среди призраков и могил, ты, которая удовлетворяешь жажду крови, ты, которая вызываешь страх в смертных душах детей, Горго, Мормо, Луна, в тысяче видов, брось свой милостивый взор на мое жертвоприношение!

Под протяжные завывания умирающей гончей жертвенная кровь стекала в чашу с вином, и Лепида, подставляя руку под теплый живительный поток, сладострастно умащала ею лицо и тело.

– О, кровавогрудая, предельно жестокая и предельно заботливая! Я пролью свет огня, и твои дикие легионы станут повиноваться мне, и твои лемуры[13 - Лемуры – в верованиях древних римлян злые мертвецы, духи людей, при жизни совершивших преступление и не упокоившиеся после смерти.]с вывернутыми назад лицами соберутся и вскружатся, обнимая меня в унылой погребальной земле, мой лик отвратив! Я исполню до конца ужасное поклонение. О прославленный Страх на Земле, и Страх под Землей, и Черный Страх за пределами Судьбы! Я слышу завывания твоих волков! Я слышу вой гончих псов вокруг твоих очертаний, что приходят в ужасе твоей бури! Тебя, тебя зову! О ужас внушающая! О Богиня! Я – смертная, знающая твою загробную усыпальницу, разливающуюся темным потоком крови сонной и принужденной реки. При взгляде глаз твоих на меня я – насквозь в захлестывающем чувстве твоего всемогущества, которое всегда хранит мою душу! До, ут дэс![14 - Даю, чтобы и ты мне дала! (лат.)]

Когда сука затихла, жрица Гекаты кинула собачий труп в огонь жаровни и озадаченно склонилась над внутренностями, завершая обряд жертвоприношения ритуальным гаданием. Великая Темная Мать, у которой патрицианка просила совета, была к ней милостива и в то же время жестока. Судя по выпавшей комбинации потрохов, богиня говорила, что пришла пора отказаться от собственных женских чар, неотразимо действующих на мужчин из-за обладания гребнем и буллой, и полностью раствориться в выросшей дочери, которая вступает в предначертанную ей полосу величия. Повелительница Тьмы считала необходимым дать Мессалине свою опеку, несмотря на то что та об этом и не просила. Черная Богиня не оставляет своих дочерей, даже если бунтарки от нее отрекаются.