Небо № 7

– Учитывая обстоятельства знакомства, в этом нет ничего страшного, – решила я хоть как-то сгладить ситуацию. Вышло бездарно. Ну хоть масла в огонь подлила, уже приятно. Ревность варварски захватывала меня, как голодные оккупанты лакомые земли.

Ситуацию спас Эмиль, которого мама отправила на поисковую операцию, дабы вернуть меня в лоно мероприятия. Эмиль оказался человеком известным: до того как начать барыжить колумбийским кофе, он снял спорный документальный фильм о мигрантах из стран ближнего зарубежья, которые хорошо обустроились в Москве. Половина его знакомых считала работу проплаченной пиар-акцией, дабы заманить побольше дешевой рабочей силы из, например, Приднестровья в Первопрестольную. Другая часть восторгалась классовостью и дружностью восточных народов, где брат тянул брата, как репку в одноименной сказке. Эмиль гневно шепнул мне на ухо, что достаточно диссидентства, но выглядело это двусмысленно.

– Представишь своего возлюбленного? – встряла Ника.

– Разочарую, это не возлюбленный, – задрав брови, уставилась я на Нику, а потом сразу перевела взгляд на Эмиля. – Можно я буду звать тебя папой?

Тот мигом покраснел, потом позеленел и сменял цвета дальше, напоминая своей растерянностью хамелеона. Второй раз удачно скинула прикуп. Не зря в шесть лет папа усадил меня за стол с колодой карт, отбросив шестерки, и, едва умевшую считать, научил расписывать пульку.

– Тебя мама просила подняться, – повторил Эмиль, на этот раз во всеуслышание.

– Это гражданский муж моей мамы! – объяснилась я.

– Вы же почти ровесники, – не выдержал Макс. – Тебя мама совсем юной родила? – пытался он как-то выгрести из бурного русла неловкости, в которое мы все угодили словесным рафтингом.

Ситуация достигла критической стадии неловкости. Ника закрыла ладонью глаза и уставилась в пустую тарелку. Эмиль улыбнулся, представился повторно, пожал руку Максу – тот даже привстал с дивана – и в третий раз попросил меня немедленно подняться.

– Я думаю, мне надо идти! Сохрани купюру, вдруг мне снова понадобятся деньги на метро!

Мама бы сказала, что я поступаю некрасиво, но уверена, что если бы она слышала мои сердечные ритмы еще пять минут назад, то взяла бы свои слова обратно.

– Может, спустишься еще? – с некоторым вызовом в интонации поинтересовался Макс.

– Может, и спущусь, – ловко отбила я мяч и ушла.

Церемония тостов, вручения бессмысленных подарков и псевдодружественных объятий и братаний достигала апогея. Следующий шаг – пламенные дебаты.

Поскольку я являлась для друзей моей матери ярким представителем толерантного европейского общества, мне необходимо было эмигрировать до того, как тема политики выйдет в арьергард. Не придумав ничего лучше, я черканула родной матери сообщение, что надо поговорить приватно, но она отмахнулась. Тогда я отправила еще одно, следующего содержания: «Если ты сейчас не выйдешь со мной в туалет, я спрошу, кто как относится к трансгендерам».

Прямо посреди тоста мама попросила ее простить и потащила меня в уборную.

– Ну что такое? Что так срочно могло тебе понадобиться? Не тампон же!

– Не тампон, – начала я отвечать, захлебываясь эмоциями и глотая гласные. – Помнишь, я тогда решила, что стану проституткой, и села в машину…

– В какую машину ты села? – Мама опрокинула в себя бокал, который машинально взяла с собой. – Я думала, что ты меня надула и спокойно поехала к Саше.

– Я просто не хотела, чтобы ты нервничала. Точнее, хотела, чтобы ты поняла, что я человек слова. Короче, неважно. Так вот слушай. Он сидит там внизу, и я в него влюблена. Кажется.

Мама молча вышла из уборной. Вернулась с еще одним бокалом и едва початой бутылкой просекко.

– Ты пока разливай, а я пойду на него посмотрю. Где он сидит? Это заведение моего друга, тут почти все свои.

– В каминном зале, на крайнем диване, с ним девушка – тощая как жердь, в белом сарафане.

Мама оставила меня наедине с бутылкой.

Вернулась она взъерошенная, осыпала меня градом нецензурных междометий, скинула туфли и присела рядом со мной на кафель.

– Ты сдурела? Только не говори, что ты сейчас серьезно. – Несколько секунд она сверлила меня взглядом, потом окинула взором коробчатый свод огромного санузла и пригубила игристого.

– Да, мам! Я серьезно! И кажется, я влюбилась, – впервые поведала я маме о своих чувствах. До этого она даже про Бекхэма не знала.

– Ты вообще понимаешь, к кому ты села в машину? – постучала она кулаком мне по лбу.

Мама назвала его имя, которое для меня ничего не значило. В голове крутились разные варианты: язвительная оппозиция, коррупционер всея Руси или торговец русскими телами, такой персонаж странствовал из одной ее книги в другую. Я нервно сглотнула.

– Не томи. Давай режь. – В спешке я придумывала основания для того, чтобы просить политического убежища в Израиле, и в уме рисовала генеалогическое древо до седьмого колена, пытаясь найти там если не Якова, то Иосифа.

– Мой первый издатель. Им тогда издательство за долги досталось. Много лет назад. И тут я появляюсь со своими опусами. Меня туда Нонна из Абрамцева сосватала, они соседи.

Вот и ходи после этого с душой нараспашку – все время задувает ненужных персонажей. А проституция-то – дело реально опасное, никогда не знаешь, на кого нарвешься, – сарказм пытался удержать меня на плаву.

Как только мама произнесла имя Нонна, внутри неприятно заклокотало. Мой отец на дух не переваривал ее, сколько себя помню. И если мама отправлялась в Абрамцево, то он доставал запрятанную на черный день бутылку коньяка и поглядывал на расписание работы загсов, чтобы подать на развод. Ибо Нонна всегда окружала себя ротой подтянутых мужчин и уводила праведных жен всея Руси с пути истинного и патриархального на потаенные тропы свободной любви.

– Мама, скажи, что ты с ним не спала! – На этот раз я пригубила просекко, хоть и хотелось опустошить бокал залпом.

– Я с ним не спала, – утешила меня она.

Надо признаться, что в адюльтере мама никогда замечена не была. Однако, как собственница по натуре, жившая с драматургом и режиссером, вокруг которого кишмя кишели юные актрисы, она часто возвращала ему едкую пилюлю ревности, пропадая с подругами и никогда не отчитываясь, где и с кем была.

– Поклянись, – решила я удостовериться, ибо Бог шельму метит. А нас с мамой еще бабушка всегда называла двумя всадниками Апокалипсиса.

– Клясться не буду.

– Но ты же сказала, что ты с ним не спала! – Сердце снова шлифовало ребра.

– Ты же меня попросила.

– О господи! – Я начала пить прямо из бутылки, просекко колючками щекотало ноздри.

– Ты же в него не веришь. – Она заметила, что я вернулась из Туманного Альбиона без креста.

– После такого, может, и поверю.

– Да, Москва – безумно тесный город. – Опершись ладонями, мама села на корточки и поднялась, а потом протянула мне руку. – Я с ним правда не спала, но сам факт моего знакомства с ним ставит нас всех в крайне пикантное положение. – Она почему-то вдруг разулыбалась. – Ладно, пошли к гостям вернемся, моя жрица любви!

– Мам! – остановила я ее в проходе. – Ты можешь пообещать, что не напишешь про это в книге?

Месяц, упавший с неба

ЗНАЕТЕ, НЕКОТОРЫЕ УВЕРЕНЫ, что если день плохо начался, то это обязательно значит, что вечер принесет много радости, – можете отправить этих людей к черту. Я вам скажу, что если после первого бокала игристого вас начинают с заразительной систематичностью преследовать неудачи, то мой вам добрый совет – езжайте домой и не повторяйте моих ошибок.

Я спряталась в дальнем углу зала, чтобы не стать участником политических распрей, как вдруг резко освободился Друг из Бронкса с просьбой разделить с ним один-другой бокал чего-нибудь покрепче, чем шампанское. С чистой совестью я попросила у мамы денег на такси, которые она дала мне в счет зарплаты, и побрела на встречу с Сашкой.

Он сидел злой и нервный в небольшом баре на «Красном Октябре».

– Ничего себе ты нарядная! – оценил он мои мятые шелка.