Цветы нации
Руины в окрестностях города…
Руины в окрестностях городаСтарше, чем мой народ.Не мною трава прополота,Не мною прокормлен рот. Стелы с мемориаламиВзрослее моей страны.Штандарты остались алыми,На месте остались мы. Могильники у обочиныДороги Москва-РостовЛопатами раскуроченыЗа золото потрохов. Ворон на дланях тополяПытается вить гнездо.Спит гражданин Некрополя,Имея право на то.Ветка, медведица и три брата
Сломай меня, – просит ветка хмурого путника.Сломай меня, лучше уж ты,Чем гулящий прохожий ветер.Мне нет проку нести плоды,Я хочу быть метельным прутикомНа этом угасшем свете. – Застрели меня, – ревет у берлоги медведица. –– На углях ребра моиСтанут пригодными в пищу.В мои жировые слоиСевергой целятся,И медью детенышей в брюхе ищут. – Сожги меня, – смеется деревня детскими голосами,И козы бредут на покошенный луг,Вовек гореть не согласны.Склочные тучи сомкнули круг,Будто конвоем пришли за нами.Будто бы мы опасны. С путником вместе явились братья,И встали втроем на валу.Медведица тщилась сопротивлятьсяИз всех первородных сил,Когда старший из ветки сделал стрелу,А средний ее пустил. Мир иссох и пошел набекрень.И жнец, расчехлив косу,Торжественно вскинул руку в привете.Но хватит ли веток в древнем лесу?И много ль стоит таких деревеньНа этом угасшем свете?Миф
Глаза бледных статуй – глаза волооких слепцов.Куда им смотреть после Рима в его расцвете?И в нас растворился взгляд немощных праотцев,Которые, быть должно, остались за всех в ответе. Паства бредет в амбар размерено, ленно, тупо,Тянет к воде и еде свой неуемный рот.Право лежит ожерельем на шее чумного трупа,И право никто из собравшихся не берет. Ведь право – гордыня великого полководца,Который родился в эпоху без потрясений,Который кричит на мишень, которому неймется,Потому что попал в десятку не той мишени. Умрешь ли от яда, или от ножевой,Пушечных ядер, смотрящих на мир из дула.Смотришь во тьму и думаешь: “Боже мой,Только бы тьма на меня не взглянула”. Рабам не дано трепать Его имя всуе,И все же вопрос, что жить не дает в покое: “То, что я вижу во снах, где-нибудь существует?И если да, зачем Ты создал такое?”.Илюша
Вот тебе, богатырь, список покупок,Вещий камень тебе указатель в “Меге”.Ты так долго мечтал быть врачом, и глупо,Потому что не смог стать простым человеком. Потому-то тебе надо пить пореже,Чтобы прямо ходить, ведь направо – смерть,А налево – вой и зубовный скрежет –Это волки харкают гнедую шерсть. Это мама твоя поутру кричит,Что тебе к первой паре, потому вставай.Мы тут все Илюшей лежим на печи,Да в избу на беду проведен вайфай. Эта жизнь – сказка, как было обещано,Но на крен повело непутевый зачин.Проложи нам дорогу до камняВещего Ото взятой на ссуду заморской печи.Мой герой не я
Мой герой не я, мой герой – не мой,Мой герой, по правде, даже не живой.Мой герой погиб, как герой. Не пойПесни, словно ты с ним ходила в бой. Мой герой прожил век недолгий свой,Век средневековый, четвертьвековой.Мой герой отец с чалой головой,Мой герой – ребенок, и опять не мой. В Трое пал от стрел первый мой герой,Каждый из героев был в одной изТрой. А потом герои тянутся во строй,Строем умирают в каждой мировой. И лежат герои костяной горой.Если ты не умер, ты не мой герой.Мыши кота погребали
Собирайся честной народ!Мыши хоронят кота!Не первый преставился кот,Беснуется мышнота! Пышная тризна ждет,Хвосты распустили лысы.Умер заклятый кот!Да здравствуют честные крысы! Котяра словно бы спит,Сносилась жизнь девятая.Ус у кота завит,Душа у кота крылатая. Но судьбы вершить не нам,Ни пряником, ни кнутом.Теперь выбирать мышам,Кто следующим будет котом.В бесконечной зиме
В бесконечной зиме примерз ко ставням снегирь,Чтоб его отогреть,Надо начисто все спалить.Только впредьНе сочти за дом позаросшую выть,Коли выйдешь со сгоревшей избы на голый пустырь. Не сожмется в кулак ослабевшая ныне рука.Как бы мне подловитьПод узды коня,Урезонить прыть?Чёрта сломит нога, а горе не сможет унять,Когда конь ошалевший воротится без седока. Порастратишь на мир, да себе ничего не оставишь.Разбазаришь добро,Коль потянутся жадные руки.Но за тем бугромКорысть никому не товарищ,Бесприданную голь вовек не возьмет на поруки. Порастратишь на мир, да себе ничего не оставишь.Только кони будут пастись посереди пожарищ.Масленица
Календарь оторвалОт рубахи клок –Февральские даты.От тепла покрывалПробежался токУтром марта. Дозимуешь себе,Не заметишь вовек,Сугроб стается,В черством коробеРодной человекСтанет старицей. На разгул четвергаОбъедайся сполна,Чтобы скрючило.Вот и все торга,Поджигай, страна,Свое чучело.Спичка
Кораблю безопасней всего в порту,А древесине – в почве.Градусник скалится во всю ртуть,Будто пожаров хочет. В портовой таверне любой просветлен,И в море от этого худо.Но я никогда не была кораблемИ кораблем не буду. Пусть смертник глядит на меня с весельемИ жмет, как товарищ, руку.Я – спичка с высокой и гордой целью –Сгореть, подпалив округу.
Спичка
Неудачники, дубли
Два года назад я написала себе ответ, почему я до сих пор занимаюсь тем, о чем не мечтала. «Наверное, – писала я, – если меня попросят вкратце рассказать о себе, как о фотографе, то это будет примерно следующее: нигде не училась мастерству фотографии, МК не посещала, в конкурсах не участвовала, поэтому грамот, дипломов и сертификатов у меня не водится. Снимаю три года. Начала фотографировать после того, как неудачно вышла замуж. Развелась, а камера осталась: пришлось с ней что-то делать. Периодически читаю комментарии от ростовских фотографов, что снимаю ужасно, и они сняли бы лучше. Считаю, что женщина в бальном платье в лесу – это женщина в бальном платье в лесу, а не фея, эльф или принцесса. Терпеть не могу пышные “платья-мозги” с воланами, семейные съемки в интерьере барокко, жалобы на подорожание техники и советы выбросить камеру. Однажды у меня спросили, кого бы я хотела снять – Адольфа Гитлера или Иосифа Сталина – и я ответила, что, если господа хотят провокации, то я с удовольствием бы сняла Рудольфа фон Риббентропа, а вот из предложенных сфотографировала бы Сталина, он фактурнее». С тех пор особо много не изменилось, разве что никто больше не дает мне дурных советов и не критикует. И все же, несмотря на то, что перспектива работать фотографом никогда меня не прельщала, я понимаю, что у меня фотографическое и клиповое мышление. Все мои образы происходят на протяжении нескольких секунд и замирают в кульминационный момент. И я каждый раз надеюсь, что вспышка сработала вовремя. Иногда эти кадры зацикливаются, и тогда мне кажется, что зациклилась и я. Когда мне лень о чем-то писать, я это фотографирую. Если мне совсем было некогда и не хотелось писать маме о своих успехах, путешествия и новых знакомых, я просто фотографировала их. Иногда я фотографировала фотографии, но не сочтите такую рекурсию за сумасшествие. Мне просто было лень много и долго говорить о своем предке, к примеру, и тогда я фотографировала семейный альбом. Я фотографировала сюжеты, о которых не знала, как написать. Мне нравилось после ретушировать фотографии, тем самым делая запечатленную реальность лучше. Нет ведь ничего зазорного в том, чтобы желать лучшего.
Впрочем, некоторые люди считают, что это не имеет ничего общего с честностью. Помню, преподаватель журналисткой этики в университете после какого-то моего вопроса касательно военной публицистики и фотографии спросила меня, получаю или имею ли я иное профильное образование. Это было проницательно, потому что тогда же я училась одновременно и в Южном Федеральном Университете на факультете филологии и журналистики, и в Ростовском колледже культуры на режиссера-постановщика. Когда она узнала, то была категорически против получения этих двух профессий, сказала, что мне следует выбрать одну. Потому что журналист должен говорить правду, а художник – красиво лгать. Но я успешно окончила оба учреждения. До сих пор не знаю, была ли она права.
Возможно, это и развило определенного рода комплекс, и теперь мне сложно писать художественную прозу. Я чувствую себя виноватой, если выдумываю историю или приукрашиваю факты. Таким образом, даже в художественной прозе мне остро необходима метафора, чтобы ею оправдаться. В итоге, это становится похоже на одно ужасно длинное стихотворение, когда можно было написать короткое. Или вообще, сфотографировать.
Стикеры
Млечный Путь над бухтой в Приморском краеОбещает вечность тому, кто уже умирает. Космос с нами растет, мужает, толстеет:От детской мечты к национальной идее. И, повзрослев, в орбиту упершись макушкой,Ты смотришь на Марс, что кажется в кадре лучше: Там первый мужчина в скафандре, с ним первая женщина,Их первенец рисует Землю, которая нам завещана: Старым, больным, ленивым, с парой экранных глаз.Весь космос обещан кому-нибудь лучше нас. Я, щурясь, смотрю, как звезды падают в здания,И небо собирает на стикерах сожелания.Гражданские войны
Гражданские войны всегда звучатЖенским: “Не знаю, гдé он”,Пахнут морфием в сумке врачаИ початым портвейном, Отзываются песнями в полуподвалах,Шуршат на углах подолами,Ремнями скребутся по спинам усталымИ перьями над столами, Ложатся в морщинках у ясных глазТенью от твидовых козырьков,Гонят по трубам бензин и газЧерез рубеж веков, Чавкают грязью дорожных сапогИ чистят стачками город.У мира найдется веский предлогСтравить тебя с теми, кто дорог.Хутора
Подпаленным сеном, словно туманом,У дома дымится бак.Верностью служат, тупой и странной,Подобранных тощих собак, Верностью дикой, болотной, дальней,Схожей с этой землей.Служат избушки кухней и спальней,Печкой, лампой, метлой. Из “Витязя” утром холеный мессияЧитает с планшета завет:Изменится скоро моя Россия,Мол, к лучшему или же нет. Хибаре горбатой, хижинам маленькимКручиниться век о ворье.В то время роскошные финские валенкиСтоличные шьют кутюрье. У битых землянок душа всехИванов, Потертая жизнью душа.Слеза протекающих ржавых крановСтоит четыре гроша. Русская грань, хоть казалась столь тонкой,Но все же вместила в упряжкуМир меж углом с чудотворной иконкойИ советского знамя растяжку. Хутора на три дома, вросших по окнаВ сирый седой горизонт,Землею забытой, землею болотнойИдут на невидимый фронт. И если поедешь мимо, в окошкоВыгляни, восхитись:То домик обветший, как будто сторожка,Хранит предрассветную высь, То ходят в гражданскую опричнинным строемДвенадцать, подобные стрелам,То эхо стрельбы несется над полемВ память крестьянским расстрелам. Покуда стоят кривые завалинки,Ветшают, страдают, кренятся,Носите спокойно старые валенки,Россия моя не изменится.
Матрешка
Вот я – последняя матрешка,Которая не открывается,Не подлежащая дележке,И это повод вечно маяться. Не красен гжелью мой платок,Но лишь потресканною краскойКвадрата черного потокКак флаг колышется над Спасской. Я сотворенье той эпохи,Которой суждено смотреть,Как от идей великих крохиУглями остаются тлеть. Я, разукрашенный кусокПолена, жажду создавать.Но молока не даст сосок,Ведь я творениям не мать. И все потуги моих детищ –Бастарды лучших из умов.Оденьте в худшее из вретищИ дверь заприте на засов, Закройте в прошлое окошко,Я не создам, я украду.Я – та же русская матрешка,Последняя в своем ряду.О платьях, героях и поэтах
Мечталось о платье старинного кроя,Хотелось пойти во все края светаИ наконец-то влюбиться в героя…Пока попадались только поэты.Эссе о невстречах
Есть у меня такая горькая привычка или, скорее, фатальная установка интересоваться людьми, которых я встречала, с которыми жила на одной улице или находилась на расстоянии “двух рукопожатий”, только после их смерти. Это ужасное чувство, когда понимаешь, какое сокровище, какой бесценный опыт упустила, как нелепо прошла мимо знакомства с легендой. Когда до меня доходит, я, хватаясь за голову, пытаюсь узнать об этом человеке больше по архивам и чужим воспоминаниям; и в том одновременно есть что-то от подросткового фанатизма и отчаянной жажды прощения. Возможно, случается рефлексия – отчасти логичная, отчасти нет, по ранее игнорируемым желаниям. Мертвых любят сильнее, чем живых. Ими легче восхищаться и не выглядеть в своем восхищении жалко. И в то же время я размышляю: “У меня мог быть реальный человек, а сейчас я имею только исторический персонаж. Что за проклятье “невстреч”?”. И я с грустью признаю, что сама бегаю от лучших людей и сложных ситуаций, в которых они оказываются. Иногда я хожу настолько близко от них и от решений, которые бы свели меня с легендой, что осознание давит на меня, когда в биографии на странице “Википедии” появляется еще одна дата следом за именем. Мне вспоминается, что Анна Ахматова, не сожалея, развелась с Гумилевым, который нещадно чудил к тому моменту их нелегких времен, и хотя они остались в дружеских отношениях и даже вели переписку, ее нежные чувства к нему остались прошлом. Но стоило поэта и офицера Гумилева расстрелять, как Анна Андреевна стала посвящать ему стихотворения, в которых его видела все еще своим мужем, а себя – его вдовой. Вероятно, мертвого Гумилева было легче любить, чем живого, и не так страшно. Ведь страшно думать, что предмет обожания не ответит взаимностью.
И вот я завидую, завидую абсолютно иррационально, как иррационально ревную к людям, которые по стечению обстоятельств или добровольно оказались рядом с этими тогда еще живыми и абсолютно неповторимыми личностями в захламленной богемной мастерской или на передовой под артобстрелами, или, или, или… Или я опять упускаю все шансы пожить так пожить, или одно из двух. Я принимаю, как данность, что цветы распускаются в грозу, и значит, не надо бояться промочить ноги и заболеть, расстроить маму, потратить время на прогулку. Иди и смотри на цветы, иди и срывай их, пока они на тебя смотрят. Но зонтиком в грозу все же не пренебрегай.
М4
Меняешь на кассеПятьсот по сто.Ангел у трассыСветит в лицо Заляпанных стеколНеоновым нимбом.Кассирша с упрекомБормочет: “Спасибо”. Расквасили мусорПакетики чая.Водилы нерусскиеСонно скучают. Экскаваторы длинныеКлешни топырят,Растоптана шинамиВся М4. Мелькают мотели,Скорбят фонари,Машины влетелиВ буфер зари. Цепляют огрызкиТуч горизонт,И флагом российскимРассвет воспален.Агитка
Аварийный сухпаек на вкусКак хлопья овсянки с мелом.Надо вынести важный груз –Пару лет и свое же тело. Город мутит, будто при шторме,И асфальт холмами сутулится.Милый парень в солдатской формеУлыбается мне через улицу. На вокзалах так много военныхБыло позапрошлым июлем.Здесь агитки вписаны в стены,Хотя мы ни с кем не воюем. Если эта планета крутится,Это значит, что планы в силе.Городской сумасшедший на улицеГоворит, что мы победили.Время первых
Солнце летит в горизонт картечьюВ болота, полные торфа.Зверь, который не стал человечней,Станет антропоморфным, И первым поднимет первую ветку,Прайд облекая в страну.И первым мерещится человеку,Что первым летит на Луну. И зверю виднее с пустыннойЛуны В прицел: как на стенке тира,Что мир твой не стоит твоей тишины,И тишина – мира.
Многоэтажки
Отныне почтальонНе частый гость.Твой заспанный районСкрывает злость, Бросается собакойЗа тобой,И жалуется бабкойИ судьбой. Повесились халатыОт тоски,Висят и пошловатыеНоски. Таращит свои зенкиТвой сосед,Как все четыре стенкиОчень сед, И тянет шею гусь,Цементом тяжек.Ужасно. Я боюсьМногоэтажек.Соль
Эссе о том, что у нас получается
Порой и “свободному художнику” понятны горести офисного работника. Например, секретаршу, что сидит и смотрит на рабочий стол, на фоне которого фотография мальдивского пляжа напоминает ей, что сама секретарша – умница и красавица – рождена кататься на яхте с человеком, не имеющим проблем ее нынешнего кавалера. Как it-шника, не ставшего рок-звездой. Как мою маму, не состоявшуюся балерину, но успешного в те советские времена главного бухгалтера наших цирка, филармонии и “Интуриста”. Вряд ли мама хотела быть бухгалтером. Надо поговорить с ней об этом. Наверно, все они чувствовали, что живут не своей жизнью. Возможно, они даже готовы были выговориться, но так, чтобы у их исповеди оказалось как можно меньше слушателей.
Я никогда не хотела быть фотографом. Мне не грех жаловаться: с виду это творческая и не самая тяжелая работа. Я даже не буду говорить, что она мне не нравится, потому что лгать ради жалости вдвойне неблагородно. Мне нравится фотографировать, у меня получается фотографировать. Но я никогда не хотела быть фотографом. Без шуток, но я хотела быть космонавтом, а когда родители сказали, что космонавтом я не стану, и говорить о невыполнимом глупо, я стала писать в девчачьих анкетах, что хочу стать актрисой, певицей или моделью. Я никогда не хотела быть актрисой, певицей или моделью. Но это то, что мне нравилось и то, что у меня получалось. Я хотела быть военкором. Мне сказали, что я не стану военкором. Я выучилась на журналиста и режиссера – это то, что мне нравится, это то, что у меня получается. “Можно я буду археологом?”. Мне ответили: “Нет”. “Можно я буду милиционером или военной?”. Мне жаль, но снова ответили: “Нет”. И как объяснили потому, что мне не понравится и у меня не получится. “Ты же так замечательно пишешь!” и “Это твоё”. Моего здесь ровно столько, сколько написано о том, что мне не дали сделать. О том, что каждому из нас не разрешили самым жестоким и бескомпромиссным способом – манипулируя здоровьем и счастьем близких. Ох, и если вы уже сформулировали неуникальный дельный совет “бросить все и жить своей жизнью”, аргументируя тем, что “она у нас только одна, и надо прожить ее, чтобы потом ни о чем не жалеть”, то я надеюсь, что вы один из этих длиннобородых хипстеров, бросивших свои семьи, свои города и страны, сдавшие недвижимость в центре города квартирантам, и на вырученные деньги отправившиеся путешествовать по всему свету. Я тогда хотя бы буду уверена, что вы ничего не поняли, что не было у вас борьбы убеждений, являющихся вашей неотъемлемой частью, и приведших к такой душевной трагедии, что не хватит букв всех известных алфавитов, чтобы описать то, что я хотела, и то, как я хотела, и все то, что я не получила. У меня не было повода обидеться на несправедливость мирового порядка: все, что я желаю – в легком доступе. У меня нет причин сетовать на свое время: оно мне предоставило возможность. Если моему мирку нужно выбрать девиз, то пусть на геральдической ленте будет неразборчиво написано: “Парадокс и трагедия”, потому что на все прочее я не заработала. Иной раз люди пытаются задеть или, напротив, не ранить меня неприятным событием, но оно в сравнении с главной потерей кажется пустяковым. И по той же причине мне становится больно от мелких потрясений потому, что все они мне напоминают – я занята не тем, чего хочу. Но я исправно делаю то, что мне нравится, и то, что у меня получается.
Мы хотели быть космонавтами
Мы хотели быть космонавтами,И сам космос не стал нам стеной,Галактическими солдатамиСо судьбою, как Путь, неземной. Как наместники новых мировС именами античных богов,Мы искали под солнцами кров,Как ковчег для грядущих веков. Марсианских колоний пыльСреди спутанных звездных сетей.Облекалась в прекрасную быль…Земля слишком мала для детей. Всеми правдами и неправдамиМы толпились в небесном пороге.Мы хотели быть космонавтами,А не теми, кем стали в итоге.
Варвара
Девочка в небе, как бабушка Зоя,Красива; поет, как прабабушка Марья.Слезы тебе ничего не стоят,И зелья сами себя не сварят. Девочка в небе роняет зори,Носит ветра под старинной пижамой.Девочка вечно со мною споритИ называет сестрой и мамой. Девочка хочет уже родиться,С неба на руки скатиться по трапу.Девочка смотрит в мужские лица,И почему-то не видит папу.Письмо
Передавай привет тем близким из ребят,Что в декабре в полях встречают проседь.Держи письмо, как держат автомат,Не думая о том, чтобы отбросить. Люби солдат в аскезе их страстей,Зашитых, словно водка, во матрацы.Люби глаза своих родных детей,Которые, возможно, народятся. Запомни все, что станется с тебя:Станичный дом, похожий на курень,И юность грозную, и молодость в набат,И жилистые эти тридцать семь. О всем, что мир и символы его,Тверди припевом мужественной песни.И все, что гибло под твоей рукойВоскреснет.
Зарница
Заря, заря, бесчисленные зориИ небо, закаленное зарницей.Однажды, Зоя, поперек страницыЗакладкой ляжешь на рубеж историй, С корнями вырвешь из контекста фразуИз Библии, Корана, Конституций:Приказами заветы обернутсяВ утопии, достигнутой не сразу. И Ленин в мавзолее у Кремля,И Николай Романов на иконеНапомнят о неписанном законе,Который нам подбросила земля: Что нимбы перепутать с бликом глорийЛегко любым желающим покоя,Что все мы безвозвратно станемЗоей, Зарницей запалив зенит историй И замерев всполохом на повтореТам, где заря, бесчисленные зори.
Ростов-на-Дону, июль 2017 года.
Фотограф: Майя Динова
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: