Повелитель и пешка

– Ну, чего еще? – угрюмо поинтересовался Хорт. И правда, чего ей надо? Все так хорошо обошлось. Ловко всех одурачили, а она рыдает. Вон слезищи какие, больше глаз.

– Дом… – донеслось до него жалобное, – мой дом.

Обр пригляделся. Верно. Яркий костер на берегу вполне мог быть на месте старой хижины.

– Отплатили, стало быть, – хмыкнул он, – ну и ладно. Пусть горит. Чего там хорошего. Сама ж говорила – стены дырявые, крыша течет. Барахло твое старое сгорит – так туда ему и дорога.

Но Нюська плакала, не слушала его уговоров, уткнулась лбом в широкую лавку, всхлипывала и дрожала как давеча, на берегу. Ничего из ее причитаний разобрать было уже нельзя, кроме жалобного слова «мама» и невнятного бормотания «отец вернется – а дома нету». Обр понял, что простыми уговорами не отделаешься. Внезапно он кое-что вспомнил и, закрепив рулевое весло, перебрался к Нюське, устроился рядом на дне лодки.

– Вот, гляди, чего у меня есть.

Потянул девчонку за руку, разжал стиснутые пальцы, осторожно вложил в них стеклянную кошечку. Нюська словно и не видела ничего сквозь слезы, но схватила игрушку, стиснутый кулачок прижала к груди.

– А вот еще. – Обр покачал перед лицом зареванной девчонки серебряным сердечком на цепочке.

Нюська ахнула тихонько, попыталась цепочку поймать, но пальцы не слушались. Тогда Хорт собственноручно расстегнул нехитрый замочек, сам надел медальончик на тощенькую, обмотанную платком шейку.

– Не реви. Вот твои сокровища. Все при тебе, в целости и сохранности. А больше там ничего и не было.

Нюська снова всхлипнула, но хоть скулить перестала. Тогда Обр закутал ее в подвернувшийся под руку плащ, накрыл с головой, так что лишь один покрасневший носик остался снаружи, и вернулся к рулю. Решительно взялся за правило, потихоньку, пока позволял ветер, поворотил на север.

* * *

Солнце окончательно покинуло бухту, скрылось за поросшими сосной холмами, за дальними скалистыми кручами. Малые Соли отдалялись, сливались в одну серую полосу, тонули в тени берега. Только столб дыма поднимался к небу, да все еще сверкал медный крест на колокольне.

Зато Соли Большие вставали из воды во всем величии своих высоких крыш, башен и шпилей. Уже можно было различить тусклые огни на причалах и в прибрежных домах, фонари на высоких мачтах, остроконечную тень башенки охраны порта. Но Обру Большие Соли были без надобности, он держал на север, к маяку на Рогатом камне, к крутым откосам Козьей кручи. Хотя ночь была светлой, над маяком все равно плясало бледное пламя.

Ветер еще дул с запада, ровный, сильный, так что Хорт справлялся, хотя в море хаживал нечасто. Вскоре огни Больших Солей качались уже за кормой, зато черные утесы, оберегавшие выход из бухты, придвинулись почти вплотную. И тут парус провис, хлопнув, натянулся и снова повис бесполезной тряпкой. Лодку, потерявшую ход, тут же развернуло бортом к волне. «Скалы гасят ветер, – сообразил Обр, изо всех сил навалившись на правило, – надо браться за весла, пока не опрокинуло». Из-под плаща, все это время пролежавшего на дне лодки жалкой всхлипывающей кучкой, вынырнула Нюська. Глаза вспухшие, наплаканные, бледное личико в красных пятнах. Оглянулась, как только что вылупившийся птенец, испуганно уставилась на Хорта. Вскочила, ухватилась за весла, несколькими гребками ловко отвела лодку от опасного места. Обр тут же решительно направил ее к входу в пролив.

– Ты куда правишь-то?! Куда тебя несет?!

– Туда.

Он качнул головой в сторону выхода из бухты, который был так близко, что уже казался широким. Вдали, между черных скал светилась серебром полоска лунной шири – то ли море, то ли небо, отсюда не разберешь.

– Туда нельзя! К берегу давай!

– Угу. А там господин капрал уже дожидается. С собаками.

– Да нельзя туда, – задыхаясь, жалобно вскрикнула Анна.

– Это почему? Там же большие лодьи запросто проходят. Значит, и мы проскочим.

– Нельзя, – заупрямилась дурочка, – там Злое море.

– Ну да! А я думал, там молочная река – кисельные берега.

– Там Морская старуха. Стережет выход, ставит подводные сети.

– Ты еще про Морского змея вспомни, – ухмыльнулся Обр.

Дурочка, она и есть дурочка. Что с нее взять.

– Ты не понимаешь. Там мой отец погиб, – выдыхала-выговаривала Нюська в перерывах между гребками. – Год был плохой. В бухте рыбы не было вовсе. Ну, решили артельно в море идти. На больших карбасах. В первый раз хорошо сошло, во второй сошло, а в третий…

– А в третий никто не вернулся, – пробормотал Обр. За мотавшимся парусом он не видел Нюськиного лица, но был уверен – она снова плачет. – Стало быть, так, – сурово сказал он, – там еще неизвестно: либо потонем, либо нет. А здесь в Усолье меня наверняка убьют. Да и тебя не помилуют. Забыла, что ли?

Она не забыла. Мерные гребки прекратились. Весла беспомощно зашлепали по воде. Ветер отдернул в сторону серое полотнище. Дурочка, приоткрыв рот, смотрела на берег. Обр тоже оглянулся на сырую гальку под обрывом, обглоданные морем мокрые валуны, кривой сосняк, свисающие к волнам колючие ветви. Он представил, как белая фигурка останется на черных валунах. Лодка будет уходить все дальше и дальше, а фигурка становиться все меньше и меньше. Да наплевать! Баба с возу – кобыле легче. То бишь лодке тоже легче… Наверное.

– Ну че, остаешься?

– Парус убери, – тонким хрипловатым голоском велела Нюська, – через горло только на веслах.

– Так давай весла.

– Не, я сама. На руле тяжелее будет. Там течение крутит. Нынче шелоник[15 - Шелоник – южный, юго-восточный или юго-западный ветер, который может вызвать большую волну.] сверху воду в бухту гонит, а отлив понизу назад в море тянет.

– Откуда знаешь?

– Отец рассказывал.

Нюська гребла легко, точно, ловко ловила веслами крутую волну. При этом, жмурясь, как напуганный котенок, все время бормотала что-то. Молилась, что ли? Впрочем, иногда из невнятного шепота выбивались отдельные слова: «Все время держи на полночь… против маяка поворота на запад… поперек течения греби… возле приметной скалы, жила белая полосой выходит, бери влево, а то закрутит и расшибет… а как выход откроется – снова на полночь».

Обр все выполнял в точности, хотя взмок и запыхался, как мышь под метлой. Совладать с правилом в этой путанице течений, суматохе волн, отраженных от прибрежных скал и подводных камней, и вправду оказалось трудно. Нюська тоже притомилась, ворочала тяжелые весла все тише и тише, с легким стоном на выдохе, но держалась. И вдруг, прикусив тубу от натуги, втянула их в лодку, уложила вдоль бортов, развернула парус, который с треском натянулся, вобрал в себя западный ветер. После этого уселась, вцепившись обеими руками в лавку, втянула голову в плечи и снова плотно зажмурилась. Лицо белое, на закушенной губе капелька крови.

– Все.

– Че все? – не понял Обр.

– Вон они, седые космы Морской старухи.

Хорт отвел с лица собственные космы, огляделся. Кругом не было ничего, кроме мерно вздымавшейся сине-стальной воды под прозрачными небесами и бледной зари на северо-востоке. В высоте качались редкие точки звезд, самых ярких, не боявшихся летней ночи. Карбас все еще ходко шел на полночь, удаляясь от черного бугристого берега. Над берегом высоко стояла луна, серебрились в ее лучах тянувшиеся от прибрежных скал длинные светлые полосы.

– Брось, – сказал Обр, которому все же стало немного не по себе, – это же просто пена. Старуху какую-то выдумала.

– Не я выдумала. Люди говорят, – не открывая глаз, скороговоркой зашептала Нюська, – Морская старуха ходит по дну, ставит сети меж подводных скал, ловит проходящие лодьи, губит моряков.

– Хм. Еще чего скажешь?

– А еще у той старухи муж есть – Морской старик.

– Тоже по дну ходит?

– Не, по небу летает. Есть у него летучий корабль – то маленький, как облачко, то громадный, как грозовая туча. И на том корабле возит он по свету черное горе, неминучую погибель, все беды и все напасти.

– Ага. А хорошее тут что-нибудь есть?

– Откуда… Это же Злое море. Да ты не смейся! Вот в Белых Камнях был один, тоже все шутил, ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай не верил, пока не всплыла перед его лодкой Морская Пучина – Кругом Глаза[16 - Морская Пучина – Кругом Глаза – сказочное существо из мифологии; образ моря, наделенного сознанием.].