Слепая бабочка

– Не надо. Уже лучше. Значит, ходила бы ты со слепцами милостыню просить. М-да. А чего ж не отдал?

– Так я доказала, что работать могу.

– Работать? В пять лет?

– Мы шпильман. У нас и младенцы работают. Слепую нахлебницу он бы не прокормил. Но я же на канат встала. Плясать смогла. А два шпильмана это уже труппа. Весь вечер на канате летающее дитя. Прогулка по облакам. Полёт бабочки. Гран-успех. Мы с Бенедиктом навсегда вместе. Никого у нас больше нет и никого нам больше не надо.

– И замуж не пойдёшь?

– Замуж только за шпильмана, – отрезала Арлетта, заподозрив насмешку. – Будем работать вместе. Бенедикту полегче будет.

Ночной брат, наконец, отдышался и даже, вот что значит благородное воспитание, сказал комплимент:

– Из тебя красивая невеста получится.

– Не получится, – строго возразила Арлетта. Она никак не могла догадаться, смеётся он над ней или нет. – Мы шпильман. Нам венчаться нельзя. Стало быть, ни колец, ни белого платья не положено.

– А как же…

– Если найдётся такой, что согласится с нами работать, в труппу войти, просто так жить будем.

– Где найдётся?

– Прибьётся по дороге.

– Кто-то вроде меня?

– Ты не из наших, – серьёзно возразила Арлетта, – какой из тебя шпильман. Ты ночной брат, да ещё и из благородных.

– Зато ты меня на дороге нашла.

– Да ну тебя! – засмеялась Арлетта. И Фиделио гавкнул. Мол, дурак ты, братец, ничего в наших шпильмановских делах не понимаешь.

Сроду Арлетта столько ни с кем не говорила. Странно это. А может, она просто болтушка? Раньше-то поговорить было не с кем. Бенедикт либо отсыпается, либо по делам бегает. Чужие со слепой дурочкой, да ещё из шпильманов, дружить не рвутся. Макс любил с ней поболтать, даже по-фряжски пристойно выучил, но с Максом дорога их давно не сводила. Она привыкла быть одна. А тут кавалер. Беседует деликатно, даму рассмешить умеет, за коленки, как Король, не хватает, чёрных слов через два на третье не орёт, перегаром в лицо не дышит. Истинный кавалер. Точнее, полкавалера. Ноги-то у него не ходят. Но Арлетта и на половину была согласна. Были б у него ноги в порядке, он бы с ней не возился.

Глава 8

Всё было хорошо, но на пятый день случилась беда. И опять с Арлеттой. Такая уж она есть. Девочка-неудача. Должно быть, вся удача, что полагалась ей в жизни, ушла на то, чтобы выжить во время мора. Хорошая погода закончилась. Настоящего дождя не было, но в воздухе висела мелкая водяная пыль. Бенедикт решил, что на мокром шесте будет опасно, и потому ни шатко ни валко работали партер. Покидали шарики, Арлетта поломалась немного, походила на руках, проплясала под бубен, снова побросала шарики, стоя на плечах Бенедикта, спрыгнула, как всегда сделав обратное сальто, и под левой рукой вместо песка оказалось что-то холодное и круглое. Кто-то швырнул в вычищенный Бенедиктом круг скользкий недоеденный огурец. Рука подвернулась, согнулась, Арлетта вскрикнула и позорно завалилась набок. Разбила коленку и локоть. Села, глотая слёзы, чувствуя, как стремительно распухает повреждённое запястье. Зрители радостно галдели. Ну, ясное дело, наконец-то дождались какого-никакого падения. Подскочил Бенедикт и, ругаясь, потащил её в повозку. Арлетта всхлипывала.

В повозке Бенедикт сейчас же сунул её руку в ведро с водой. От холода опухоль стала спадать.

– Не реви, это просто вывих.

– Знаю, – с трудом выговорила Арлетта.

– Не первый раз! Держись!

Арлетта стиснула зубы, но всё равно взвизгнула. Вывих Бенедикт вправил мастерски, но болеть меньше не стало.

Послышался скрип и возня. В повозку втащил себя ночной брат.

– Что с рукой?

– Холера ясная, – объяснил Бенедикт.

– Я не виновата, – пискнула Арлетта.

– Угу. Ты никогда не виноват. Но денег от этого не прибавьится. И так сегодня сущие гроши заработали. Придьётся уехать. Поедьем дальше, в Верховец. К Купальской ярмарке в городе надо быть. В дороге пройдёт.

– Пройдёт, – вздохнула Арлетта. Придётся снова трястись в повозке, умирая от боли при каждом толчке. Но что делать. Впустую, без работы на одном месте торчать нельзя.

Бенедикт принялся туго бинтовать больную руку подходящей тряпицей.

– Всё, – буркнул он, – есть по твоей милости нечего. Мы в трактир. С нами пойдёшь или сьюда принести?

Арлетта не ответила. Её трясло и мутило. Боль грызла руку и отдавалась в голове. Надо бы убраться к себе, за занавеску. Подумаешь, вывих. Не в первый раз. Но сил что-то совсем не было. Она свернулась клубочком на Бенедиктовом тюфяке, как смогла, закуталась в плащ. Хлопало от сырого ночного ветра полотно крыши. Наверное, дождь будет. Озноб бил всё сильнее. Надо укрыться с головой и дышать под плащом. Хороший способ согреться, не раз проверенный. Арлетта дышала, уткнувшись лбом в стенку, баюкала больную руку. Под плащом пахло Бенедиктом, горьким потом, сладковатым гримом, пылью и сыростью всех дорог от тёплого моря до здешних холодных лесов. Рядом плюхнулся Фиделио, завозился, пытаясь забраться под плащ, привалился горячим лохматым боком.

Стало теплее. Арлетта задремала, сама не зная, кто поскуливает так жалобно, она или жалеющий её пёс. А потом стало совсем хорошо. Давящая повязка на запястье исчезла, будто растворилась в тёплой воде.

От руки тепло потихоньку расходилось по всему телу. Золотистый свет скользил снаружи по крыше повозки, окутывал её со всех сторон. Фердинанд шёл по солнечной дороге. Арлетта видела, как медленные волны света колышутся вокруг, сияют, уводят куда-то, куда не дойти, не добраться. Арлетта видела… Ой!

Глаза открылись в привычной темноте. Темнота была промозглой, вязкой от сырости. Кругом шуршало и постукивало. Канатная плясунья протянула здоровую руку, коснулась парусиновой стенки. На пальцах осталась холодная влага. Значит, по крыше шуршит дождь. Колёса скрипели и чавкали, повозка качалась, как лодка в бурю. Быстренько ощупала всё вокруг и сообразила, что лежит в своей постели, поверх одеяла укрытая ещё и плащом. Должно быть, Бенедикт позаботился. Одеяло пахло странно, то ли мёдом, то ли диким чесноком. Оказалось, пахнет от повязки. Повязка была новая, нетугая, мягкая, пропитанная какой-то мазью. Арлетта пошевелила пальцами и удивилась. Рука почти не болела. Пахучие пятна мази нашлись и в других местах, одно на щеке, другое на локте. Неужто Бенедикт разорился на аптечное лекарство? Не может быть. Лекарям он не верил. На шпильманах всё должно заживать само.

С передка повозки доносились два голоса. Бенедикт правил лошадью и отрывисто беседовал с ночным братом. Обсуждали погоду и дорогу.

– Темнота. Пора на ночльег.

Это что ж выходит, вечер уже? Получается, она почти сутки проспала?

– Дождь. Костра не зажечь, без костра холодно.

– Неженка ты есть. Льеденчик сахарный. Сразу видно, из благородных.

– Это не просто дождь. Нельзя нынче в лесу ночевать.

– О-у! Уговорил. Ищем лесного фея в хрустальный дворец.

– Лесную фею, – задумчиво поправил ночной брат, – в наших лесах феи не водятся. Только лешаки. И дворцов у них нет. Зато, насколько я помню, тут скоро развилка должна быть. А у развилки постоялый двор. Худой ли, хороший – не знаю. Не бывал.

– О да. Как можно. Благородные в замках ночуют. Но мы не есть гордый, нам и постоялый двор как хрустальный дворец. Дождь перестать – дальше двиньемся.

Арлетта спихнула Фиделио, дремавшего у неё на ногах, и тоже пробралась вперёд.

– О, мон инфант! Как рука?

– Не болит, – удивлённо пробормотала Арлетта.

– Хороший маз, – одобрительно крякнул Бенедикт, – там осталось ещё?