Ангел скорой помощи

Надя засмеялась.

– Вот-вот, все хиханьки тебе!

– А жизнь проходит, – подхватила Надя.

– Не то слово. Пролетает… Вот сына в армию провожаю, а сам думаю, как так, я ведь сам только вчера оттуда вернулся. Секунду назад еще вся жизнь была впереди, а моргнул и нету. Ладно, что я тебя заранее пугаю, в молодости время ощущается иначе. Пользуйся пока.

– Так ты хочешь, чтобы я послушалась тетю Люсю?

Папа пожал плечами и быстро сделал несколько раз упражнение «полочка».

– Не знаю, дочь, – сказал он, отдуваясь, – вопрос философский. Миша этот, на мой взгляд, зануда, каких поискать. Был бы он в тебя еще влюблен как бешеный…

– Ну это мечты, папа, книжная романтика. Чудес не бывает, тут с тетей Люсей трудно спорить.

– Да как тебе сказать, дочка. Не веришь в них, не веришь, а они раз – и случаются.

Папа улыбнулся, глядя в темное небо, где рядом с полной луной виднелась одинокая точка какой-то звезды.

– Пока маленький, для тебя все чудо, – задумчиво продолжал папа, – каждый день, каждый час наполнен если не самим чудом, то его обещанием. Потом растешь, мир немножко блекнет, теряет краски, но зато появляется чудо любви. И снова ты во власти волшебства, снова веришь, что мир прекрасен, как сказка. И действительно, дальше тебя ждет самое большое чудо – чудо новой жизни. А после, с годами, действительно наваливается рутина. Быт, работа. Каждый день одно и то же, и в борьбе за кусок хлеба невольно забываешь о высоком. То одно, то другое, то отвести в садик, то забрать, то ботиночки надо, то пальтишко. В школе на собрании краснеешь, когда говорят, что сын у тебя хулиган. Забывается волшебство, да, в вихре повседневных забот. Но приходит, Надюш, второе дыхание. Вдруг без всяких усилий начинаешь понимать, какое это чудо, что вы с женой вроде бы и растеряли с годами романтику, но сделались единым существом, так что вам не надо говорить, чтобы понять друг друга. Так что даже теперь, когда мамы нет, она все равно рядом со мной, и это не фигура речи, а то, что я чувствую на самом деле. Потом вдруг осознаешь, что твои дети, которых ты когда-то сажал на горшок, теперь стали выше тебя ростом и живут как хотят, а ты можешь только стоять в сторонке и иногда подбодрить, если тебя об этом попросят. Это же такое чудо, что ого-го! – папа засмеялся. – А особенно если поработаешь четверть века в операционной и реанимации, так не захочешь, а поймешь, что чудо – это каждый прожитый день.

Надя улыбнулась.

– Но! – папа приосанился. – Не забывай, что все должно приходить вовремя. Мы с мамой никогда не убеждали тебя, что Деда Мороза не существует, ты сама до этого додумалась. Так что не спеши отрекаться от юношеских надежд.

«Так Деда Мороза и вправду не существует», – подумала Надя, но промолчала.

Да и потом, разве это юношеские надежды – мечтать о человеке, которому ты не нравишься и не понравишься никогда? Это не романтика, а глупость. Все равно, что фанатеть от Ромео из фильма «Ромео и Джульетта», как делала одна Надина подружка по училищу. Она даже на преступление пошла ради своей любви – свистнула из читального зала библиотеки журнал «Советский экран», в котором была фотография этого артиста.

Так вот давно пора признать, что у Нади с Костей Коршуновым столько же шансов, сколько у подружки с Ромео. А жизнь и вправду чудо, только создается это чудо не пустыми мечтами, а трудом и добротой.

* * *

Ян не успел близко познакомиться с Полиной Георгиевной, но иногда в свободные дни его странным образом тянуло на могилу несостоявшейся тещи. Втайне он надеялся, что Наташа вернется хоть на несколько дней, и волею судьбы он встретит ее на кладбище, но вообще непохоже было, что кто-то ухаживал за маленьким холмиком. Земля над могилой осела, выровнялась, еловые лапы, которые он принес весной, за лето пожухли, иголки с них осыпались, но Ян не стал их убирать, решив принести новые поближе к зиме. Он поправил временную табличку с именем и годами жизни, выбросил несколько полинявших бумажных цветов, подровнял венки, которые, несмотря на прошедшие месяцы, вполне еще сохраняли приличный вид, сел на узкую скамеечку, приваренную к соседней оградке с облупившейся серебрянкой, рассудив, что хозяин не обидится, и закурил. Ян не осуждал Наташу за то, что уехала к отцу в Германию. Живые должны жить с живыми, а не с мертвыми. Весной она поставит настоящий памятник, выполнит дочерний долг, в этом Ян не сомневался, а отказываться от прекрасных перспектив, полной и яркой жизни ради того, чтобы ухаживать за могилой матери, – это неправильное и никому не нужное самоотречение.

В конце концов, могилы его бабушки и дедушки не здесь, а в Таллине, и он сто лет их не навещал. И кто знает, куда дальше занесет его судьба, которая у военного человека очень переменчива? Так далеко может оказаться от отеческих гробов, что никогда в жизни их не увидит, но это ведь не значит, что он перестанет любить и помнить своих родных.

Ян помнил, как хоронили дедушку. Он сам был тогда еще ребенком, еще не сознавал неотвратимость смерти, и все происходящее казалось ему каким-то безумным ритуалом.

Стоял серенький осенний денек, накрапывал дождик, но мама почему-то не боялась, что Ян простудится, даже не проверяла, надел ли он капюшон.

Гроб выгрузили из автобуса, поставили на специальные носилки возле ворот кладбища, но люди подходили не к гробу, а к маме с папой, целовались с ними, о чем-то тихонько разговаривали между собой, родственники, которые давно не встречались, обменивались разными новостями, и так получилось, что дедушка остался совсем один.

И тогда, глядя на одиноко стоящий гроб, Ян вдруг пронзительно и остро понял, что дедушка больше не с ними, не с живыми. Это было так мучительно, что Ян заплакал навзрыд, и папа подошел к нему, взял на руки и сказал странные слова: «Понимаю, как тебе сейчас страшно, но ничего, когда нас будешь хоронить, уже так бояться не станешь».

Тогда эти слова еще сильнее напугали маленького Яна, он даже плакать перестал от ужаса, что родителей когда-нибудь не станет.

А сегодня, сидя на узкой лавочке возле могилки Полины Георгиевны, понял, что тогда хотел сказать ему отец.

Не в том суть, что не бойся смерти, полностью побороть этот страх невозможно, а просто если хочешь жить, то принимай жизнь такой, как есть.

Затянувшись поглубже, Ян выдохнул дым в небо. Солнце светило ему прямо в лицо, обволакивая щеки нежным осенним теплом.

Жизнь идет своим чередом, пройдет слякотная ленинградская осень со своими бесконечными темными днями, про которую кажется, что она никогда не кончится, выпадет снег и наступит зима, долгая-долгая, а тоже пронесется как один день, сугробы сделаются жемчужно-серыми и ноздреватыми и вскоре исчезнут под натиском солнца, осторожно зацветет верба, и вдруг, внезапно зазеленеет листва, и тоже будет казаться, что лето вечно, пока не зацепится взгляд за надломленную ветку с пожелтевшими листьями…

И снова земля вздохнет туманами, всплакнет осенними дождями и начнет все сызнова, но человеку отпущен только один цикл. Живи сейчас, ибо следующей весной не возродишься, увы.

С этой нельзя сказать что такой уж свежей мыслью Ян вздохнул, затянулся последний раз и медленно выдохнул, наблюдая, как тает белый дымок в блеклой осенней лазури. «Весна моя прошла, наступило лето, тоже очень хорошее время, – усмехнулся он, – пора, пора выходить из роли юного неприкаянного студента и начинать заботиться не только о себе самом».

Еще буквально вчера утверждение, что мужчина женится не когда влюблен, а когда пришло ему время жениться, казалось Яну полнейшей ересью и антинаучным бредом, а сейчас он всей душой прочувствовал, что эта истина не на пустом месте родилась. В нынешнем расположении духа Ян готов был связать свою судьбу с любой девушкой без явных психических отклонений. Два взрослых человека всегда могут договориться, если идут на уступки, в конце концов, если Ольга собирается выйти замуж по расчету и построить счастливую семью, чем он хуже? Даже лучше, потому что расчет для него вообще на последнем месте.

А любовь? Что любовь? Кого когда это чувство осчастливило так, что всю жизнь можно было на нем ехать и ничего не делать? Если такие пары и существовали в реальности, то Яну они были неизвестны. Все счастливые семьи, которые он знал, включая собственных родителей, жили, помогая и уступая друг другу, а делать это можно и не сходя с ума от великой страсти.

Последний раз поправив венки на могилке, Ян аккуратно потушил окурок о землю, обернул его в кленовый лист и спрятал в карман, чтобы выкинуть по дороге в урну.

Постоял, подбирая прощальные слова для Полины Георгиевны, но ничего подходящего в голову не приходило, поэтому он просто кивнул и ушел.

По дороге загадал, что будет внимательно смотреть по сторонам и подкатит к первой девушке, которая понравится ему. И если она даст ему телефончик, то все сложится самым превосходным образом, они поженятся и проживут вместе долгую и счастливую жизнь.

На первый взгляд план представлялся безупречным и простым в воплощении. Ленинград полон симпатичных девушек, и сам Ян тоже ничего себе такой парень.

На дворе белый день, и если не наскакивать на понравившуюся даму в темной подворотне, а чинно подкатить в людном месте, то шансы завязать знакомство практически стопроцентные.

Выйдя за ворота кладбища, Ян пригладил волосы и двинулся навстречу судьбе.

По дороге к метро ему не встретилось ни одной женщины младше сорока, исключая торговку искусственными цветами, расположившуюся со своим нехитрым товаром возле железнодорожного переезда. Дама была довольно приятная, но Ян по зрелом размышлении все же отверг ее кандидатуру.

«Такое впечатление, будто всех симпатичных девушек Ленинграда оповестили по радио, что я открыл на них охоту, и они решили остаться дома», – мрачно хмыкнул Ян, разменивая в метро двадцатикопеечную монетку на пятачки.

Он, конечно, лукавил. В метро девушки попадались тут и там, но странное дело, в теории он готов был познакомиться с любой, а на практике ни одна не нравилась. В каждой, на которую падал взгляд, немедленно находился страшный и неустранимый изъян.

То длинный нос, то взлохмаченные волосы, то стрелка на колготках, а если уж ничего такого нельзя было найти, то в Яне просыпалась бабушка и нашептывала, что данная мадемуазель «ужасно вульгарна».

Только доехав до своей станции, Ян понял, что в сущности все эти девушки обладали одним недостатком – они были чужие.

От этого сделалось грустно, и, черт возьми, Ян сам не понял, как оказался в телефонной будке и набрал Сонин номер, загадав, что если к телефону подойдет она, то все у них сложится, а если ее грозный папаша, то он просто бросит трубку, и все.

Как всегда, судьба предложила свой, оригинальный вариант. Услышав «алло», Ян вроде бы узнал Сонин голос, сказал: «Соня», а в ответ услышал суровое: «Она тут больше не живет», – и короткие гудки. Видимо, догадался Ян, он перепутал девушку с ее мамой.

Оставалось выяснить, мама просто отпугивает ухажеров таким незамысловатым способом или Соня действительно уехала. И если да, то куда? Вышла замуж? Мысль эта внезапно оказалась невыносимо печальной. Но с другой стороны, куда еще могла уехать от родителей приличная домашняя девочка? Нашла работу в другом городе?

Такая же сила, что засунула Яна в телефонную будку, развернула его обратно в метро. Поняв, что сопротивление бесполезно, Колдунов доехал до Сониной работы. Хоть и выходной день, но в дежурной смене обязательно найдется человек с энциклопедическими познаниями о личной жизни всех сотрудников больницы.

В приемнике его встретили радушно, так что не успел Ян открыть рот, как оказался в операционной ассистентом на кишечной непроходимости, где провел увлекательные четыре часа, после чего его напоили чаем, дали половинку шоколадного батончика и сообщили, что о личной жизни Софьи Сергеевны знают мало, но недавно она подала в систему экстренного оповещения сотрудников новый адрес и телефон.

Ян списал на пачку сигарет и то и другое.

Из больницы звонить не хотелось, он добежал до метро, с некоторым трудом нашел в кармане монету в две копейки, а возле станции – работающий автомат и набрал номер.