Кроткая заступница

– Я просто думал, – заявил Вася с очаровательной непосредственностью, – что раз у вас эта плёнка была, то вы резиновые перчатки тоже при себе носите.

– Вы правы, обычно ношу в «дипломате». Но я сорвался к Христине и ничего не взял с собой, а маска у меня в виде брелока на ключах висела.

…Макс вышел на крыльцо в одном спортивном костюме, подняв воротник и обхватив себя руками. Христина побежала к нему.

– Вы здесь! Господи! – ахнул он, увидев девушку.

– Скорее одевайтесь. – Христина подала ему куртку и ботинки, которые рано утром привез Руслан. Он вынужден был уехать на работу, потому что назначенную операцию отменить никак не мог, но обещал позвонить сразу, как освободится.

– Неужели вы тут так и простояли всю ночь? Вы же совсем замёрзли, милая вы моя! – Макс сделал мимолётное движение, будто хотел обнять Христину, но сразу отступил.

Христина покачала головой. Она так волновалась за Макса, что не понимала, холодно ей или нет.

Они молча вышли на проспект и поймали такси. Макс назвал свой адрес, будто это само собой разумелось, и Христина не стала возражать.

Ночью они с Русланом думали, говорить ли Анне Спиридоновне о случившемся, не спровоцирует ли это новый сердечный приступ, но потом решили, что скрыть арест Макса всё равно не получится, и оттягивать – только утяжелять удар.

Христина было стыдно идти в дом, на который она навлекла беду, но и прятаться не годится. Она должна принять всё, что скажет Анна Спиридоновна, и если откажет от дома, что ж, так тому и быть.

Макс сидел спереди, рядом с шофёром, и за всю дорогу ни разу не обернулся к Христине. Сердце её заныло, наполняясь свинцовой безнадёжностью. Трудно было это объяснить, но, отказав Максу в его ухаживаниях, Христина всё равно чувствовала близость с ним, просыпалась с мыслью, что он есть, он рядом, и думает о ней так же, как она о нём.

А теперь она разрушила жизнь Макса… И не только его одного, но и всей семьи, принесла в их светлый, красивый мир ужасные вещи, грязь и пакость, которые никогда не должны были коснуться этих благородных людей.

Нужно было самой убить бывшего мужа – причём не сейчас, а гораздо раньше, когда он первый раз поднял на неё руку, вот и всё…

По лестнице они поднимались тяжело и медленно, и Макс, уже достав ключи, вдруг опустил руку:

– Не знаю, как показаться тёте Ане, – сказал он растерянно.

Христина опустила взгляд и промолчала.

– Надо как-то её успокоить, а как? – продолжал Макс. – Не знаю. Просто не знаю.

Возникло тягостное молчание, и Христина почти физически почувствовала презрение Макса к себе. Что ж, она это заслужила. И ненависть Анны Спиридоновны заслужила тоже.

Пока они мешкали, Мамсик сама открыла дверь.

– Максюша, что же ты стоишь? – Она порывисто потянулась обнять племянника, но Макс быстро отступил.

– Тётя Аня, после ночи в камере я не могу считаться образцом гигиены.

Анна Спиридоновна, не слушая, схватила его за плечо и втащила в дом. Второй рукой она приобняла растерянную Христину.

Девушка вошла в дом, конфузясь и не зная, что сказать. Вдруг заломило пальцы ног, и Христина поняла, что действительно сильно замёрзла.

Извинившись перед женщинами, Макс быстро удалился в ванную, где сразу напористо зашумела вода, и Христина с Мамсиком остались наедине.

– Пойдём, котик, поможешь приготовить обед, – сказала Анна Спиридоновна спокойно, – у меня всё валится из рук.

– Анна Спиридоновна, простите меня! – начала Христина, чувствуя, что на глаза наворачиваются едкие горькие слёзы, и боясь разрыдаться в голос. – Понимаю, что это извинить нельзя, занадто важке[2 - Занадто важке – слишком тяжёлое (укр.).] горе я на вас накликала…

– Успокойся, котик! Я взрослый человек и умею видеть разницу между «из-за тебя» и «по твоей вине». Ты не хотела зла никому из нас, ведь так?

– Звичайно[3 - Звичайно – конечно (укр.).] нет!

Анна Спиридоновна невесело улыбнулась:

– Наверное, что-то ты могла сделать иначе – и избежать такой развязки, но случилось то, что случилось, и теперь пусть следователь ищет виноватых, а мы просто должны держаться вместе, вот и всё.

Христина шмыгнула носом и, отвернувшись, ладонью вытерла слёзы с глаз. Сняв куртку и сапожки, она быстро направилась в кухню, вымыла руки и повязала льняной фартук с вишенками, который Анна Спиридоновна держала специально для неё. Боже, как давно она не готовила в этой кухне! Но лучше бы никогда сюда не возвращаться, чем приходить в таких ужасных обстоятельствах, как сейчас.

Христина оглянулась, думая, с чего начать, но Анна Спиридоновна мягко нажала ладонью ей на плечо и усадила на табуретку возле буфета.

– Подожди, успеем с обедом. Расскажи мне, пожалуйста, всё.

Христина смотрела, как солнечный свет преломляется в гранях стёкол, которыми забраны старые тёмные дверцы буфета, как быстро вспыхивают и гаснут разноцветные искры, слушала, как за стеной шумит вода – это Макс пытается смыть с себя ночь, проведённую в камере, – и не могла поверить, что Анна Спиридоновна простила её.

Кажется, если бы она выгнала её и прокляла, это было бы легче перенести. Христина знала бы, что получила по заслугам, и смирилась, но от великодушия Мамсика было почему-то очень больно.

– Прошу тебя, Христина, – повторила Анна Спиридоновна, – я имею право знать.

– Всё почалося тиждень[4 - Тиждень – неделя (укр.).] тому, – начала Христина, как всегда, в моменты волнения пересыпающая русские слова украинскими, – когда он заявился первый раз…

Пережив не самую спокойную ночь после появления бывшего мужа, к утру Христина немного приободрилась. Она всё-таки решилась и написала Людмиле Ивановне об этом эпизоде – и почувствовала облегчение сродни тому, что испытывала, когда ходила к психотерапевту. Можно быть искренней, не опасаясь, что тебя осудят или начнут сплетничать за твоей спиной. Быть откровенной с Людмилой Ивановной Христине помогало ещё и то, что она никогда раньше не встречалась с этой женщиной, не видела её и не слышала её голоса, поэтому казалось, будто она обращается к какой-то абстракции, может быть, и не человеку вовсе. И Людмила Ивановна её не знает, можно до некоторой степени остаться невидимкой, не выходить полностью из тени, показать только ту часть себя, которую считаешь нужным.

Людмила Ивановна написала, что Христине совершенно нечего бояться – бывший муж не имеет никаких прав ни на имущество, ни на её самоё. Если только у него хватит смелости снова посягнуть на личное пространство Христины, сразу надо вызывать полицию, а вернее всего, достаточным окажется просто припугнуть.

Христина несколько раз начинала набирать сообщение, в котором объясняла, почему стыдится обращаться за помощью в правоохранительные органы, и всякий раз стирала, понимая, какой глупостью это должно выглядеть в глазах новой подруги.

«Вы ещё не поняли, что ничего не должны ему, – писала Людмила Ивановна. – После развода вы сразу уехали, и это отложилось в голове как бегство. Поэтому у вас нет чувства победы, и вы до сих пор боитесь мужа, хотя он не представляет для вас никакой опасности. Тогда вы вырвались из лап зла, но не уничтожили зло, поэтому теперь, когда оно вернулось, чувствуете себя слабой и беззащитной. А это не так».

Христина понимала, что подруга права, но, несмотря на все её увещевания, чувствовала противный липкий ужас, как только думала о муже.

Людмила Ивановна приняла в Христине самое живое участие, быстро откликалась на сообщения, и по её взвешенным ответам чувствовалось, что она переживает за девушку и хочет ей помочь. Христина заметила, что, посвящая много времени личному общению с ней, Людмила стала меньше писать в группе, и чувствовала неловкость, что отвлекает подругу от обычного хода жизни.

«В своё время я пережила тяжёлый развод и знаю, как это бывает, – написала Людмила Ивановна в ответ на Христинины извинения, – и как тяжело, когда не с кем поделиться. У меня есть негативный опыт, он гложет меня изнутри, но, кажется, если я помогу вам благодаря этому опыту, мне самой станет легче».

Она писала, что с Христиной произошло самое страшное для человека несчастье: потеря родителей в раннем возрасте и сиротство, и это горе бросило тень на всю дальнейшую жизнь девушки, коль скоро не нашлось никого, кто хотя бы попытался заменить ей мать. Она никому не была нужна и от этого не умела быть нужной себе самой – отсюда и нелепое замужество, и страх перед бывшим супругом-мучителем.

Христина читала – и ей становилось так жаль себя, неприкаянную, что как-то неловко было писать про Мамсика. В конце концов, несмотря на материнское участие Анны Спиридоновны, она так и не научилась любить сама себя.

«Помните, что вы сильная, раз вынесли такие испытания и не сломались, – страстно писала Людмила Ивановна, – важно ведь, не с какой силой вы бьёте, а какой силы можете держать удар! Вы, наверное, думаете о себе, как о безвольной кукле, на которую свалилось много горя, но это не так! Совсем не так! Подумайте, где бы вы могли оказаться, если бы не сопротивлялись невзгодам? Спиваются или подсаживаются на наркотики люди, у которых было для этого гораздо меньше причин, чем у вас, а вы выстояли. Несмотря ни на что, у вас есть работа, интересы, положение в обществе, да и просто вы остались хорошим и порядочным человеком. Поверьте, это немало!»

Читая духоподъёмные сообщения Людмилы Ивановны, Христина начинала думать, что всё обойдётся, муж больше не придёт, а если вдруг и появится, то она сумеет дать ему достойный отпор.

И всё же девушка вздрагивала от каждого звонка, а оставляя телефон, потом со страхом брала его в руки – вдруг увидит пропущенный вызов с неизвестного номера…

Вернулись и прежние страхи – о том, что муж найдёт её во «ВКонтакте» и начнёт рассказывать всякие гадости о ней людям, мнение которых ей небезразлично. Анна Спиридоновна знает ситуацию изнутри и не станет его слушать, но остальные сетевые знакомые, казалось Христине, сразу поверят ему.