Когда убьют – тогда и приходите

Вообще Катя, с младенчества впитав идею, что главное для женщины – это семья, а для нее особенно, потому что ей надо быть счастливой за всех троих – маму, тетю Любу и себя саму, не слишком стремилась к высшему образованию, после восьмого класса пошла в медучилище и вдруг окончила его с красным дипломом.

Грех было не воспользоваться таким шансом, Катя поступила в медицинский институт и устроилась на полставки в оперблок в тети-Любину больницу.

И все у нее было отлично! Учеба давалась намного легче, чем она думала, на работе коллектив тоже принял ее доброжелательно, никто не унижал, а наоборот, помогали освоиться молодому специалисту.

Хоть зарплата и небольшая, но вместе со стипендией денег в их маленькой семье стало вдосталь, начали даже откладывать.

Катя тогда сразу влюбилась в одного доктора, ни на что особо не надеясь, а просто так, потому что иначе неинтересно. Немного замирания сердца, чуть-чуть быстрых взглядов, завивка на бигуди, которую под медицинской шапочкой все равно было не видно. Катя убеждала себя, что ужасно страдает без взаимности, а теперь эти дни вспоминались как счастье и предчувствие чуда.

Потом был новогодний вечер в актовом зале, и тетя Люба специально ушла пораньше, чтобы Катя повеселилась без ее строгого пригляда, и вдруг возлюбленный пригласил ее танцевать. А потом увлек куда-то, и Катя следовала за ним по полутемным пустым коридорам, от счастья не чуя земли под ногами. Потом он распахнул перед ней дверь, сказал: «Прошу, пани». Катя задержалась на пороге, но в темноте за письменными столами мигала гирляндой маленькая елка, в свете уличных фонарей поблескивали развешенные по окнам гирлянды из разноцветной фольги, и Кате стало таинственно и жутко. Все кружилось, мир исчезал, а она впервые целовалась с мужчиной. Было как на американских горках, когда непонятно, чего больше – страха или восторга.

Вдруг ласки его сделались откровеннее, рука скользнула под юбку, и Катя опомнилась, вырвалась.

– Что не так? – прошептал он. – Скажи…

– Я не такая, – выпалила Катя.

Это заклинание вдолбила ей тетя Люба, вместе с максимой «до свадьбы ни-ни». Все что угодно позволялось Кате делать, только не это.

– Не такая, – повторила она.

Он пожал плечами. В темной ординаторской лица было не разглядеть, но ей показалось, что он улыбается.

– Тогда извини.

Она выскочила за дверь и пулей полетела домой, боясь не его, а того, что к нему вернется.

Наверное, то была самая прекрасная ночь в ее жизни, полная надежд и грез.

Когда в окно заглянуло бледное зимнее солнце, у нее было уже все готово, начиная от свадебного платья и заканчивая дружной старостью. Имена детей, их количество и пол, даже клубника для внуков на пенсии – все было продумано во всех подробностях.

А как же иначе? Мужчины ведь женятся именно на «не таких»!

Весь день она ждала звонка, обмирая всякий раз, как телефон подавал голос, но он так и не дал о себе знать ни на следующий день, ни после.

Катя убедила себя (почти), что номер ее телефона совершенно невозможно узнать ни у кого во всей огромной больнице, и то, что она племянница тети Любы, тоже является тайной за семью печатями, и тщательно подготовилась к выходу на работу.

Ее всегда ставили на сутки в воскресенье, и Катя надеялась, что если он не дежурит в выходной, то она столкнется с ним утром понедельника на общебольничной пятиминутке.

Поэтому на смену были взяты щипцы для завивки, лак и второй накрахмаленный халат.

Что ж, он дежурил и кивнул ей, как старой доброй знакомой, будто между ними совсем ничего не случилось. Не подошел, не поговорил, ничего…

Катя еле отработала и утром поехала не в институт, а домой и плакала весь день, уверенная в том, что судьба нанесла ей самый тяжелый удар.

Катя почувствовала, как щеки заливает краской стыда. Она ведь злилась тогда на тетю Любу за накрепко вбитый в голову запрет, считала, что если бы все случилось, то он бы уже никуда не делся.

Целую неделю Катя была в отчаянии, а потом подошла сессия. Кате было стыдно, что вроде как жизнь разрушена, а она беспокоится за оценки, и она загадала: сдаст на трояки – и все у нее будет хорошо в личной жизни. Даже не готовилась особо, а сдала на одни пятерки, и так расстроилась, что все каникулы пролежала лицом к стене, оплакивая свое грядущее одиночество. Тетя Люба ни о чем не спрашивала, только пекла Катино любимое печенье, и как бы в пространство замечала, что судьба плетет интересные узоры и порой, да, бывает жестока к одному человеку, но к целому роду – никогда, а раз уж их с сестрой жизни война перепахала, то у Кати точно все будет хорошо. Очень хотелось верить в тети-Любину теорию, но здравый смысл подсказывал не тешить себя напрасными надеждами.

Пока Катя вспоминала, сигарета прогорела, и длинный столбик пепла упал на подоконник. Она быстро протерла все влажной тряпкой – не хватало еще квартиру сжечь!

Тетя Люба страшно боялась пожара. Электрический утюг они так и не достали, гладили чугунным, нагревая его на плите, а вот с плойкой была беда. Тетя Люба по десять раз проверяла, выключены ли щипцы, а потом могла еще с полдороги вернуться. А когда завивалась, то напевала себе под нос неприличную частушку: «Кудри вьются, кудри вьются, кудри вьются у гм-гм, ах, почему ж они не вьются у порядочных людей?»

Катя улыбнулась. Нет, пожалуй, знает она, что ответить авторам той песни. Не надо бояться потери. Боль и тоска, наверное, когда-нибудь проходят, а любовь остается навсегда.

Владимир Ордынцев постучал в дверь класса.

– Войдите, – раздался спокойный, но сильный голос, каким владеют только учителя начальной школы и командование вооруженных сил.

Ордынцев потупил взор, сделал брови домиком и вошел. Нет, он не боялся по-настоящему учительницы сына, хотя Гортензия Андреевна, надо отдать ей должное, могла впечатлить кого угодно.

– Наконец-то вы удостоили нас своим вниманием. – Гортензия Андреевна встала из-за стола и указкой показала ему на первую парту в среднем ряду.

Ордынцев послушно сел, с трудом уместившись на детском стуле. Колени уперлись в крышку парты, он попытался устроиться удобнее, как показывала нарисованная девочка на большом плакате над доской, но ничего не вышло.

– Итак, начнем, – сказала Гортензия Андреевна, постучав указкой перед его носом. Как раз в этом месте на парте было довольно глубоко выцарапано «Вова – индюк». Ордынцев не сдержался, фыркнул.

– Не вижу повода для веселья. Вот полюбуйтесь, как пишет ваш сын, – Гортензия Андреевна разложила перед ним раскрытые тетрадки, – а вот для наглядности работа Олечки Вернер.

Что ж, разница очевидна. Ордынцев вздохнул.

– В защиту Костика могу сказать только, что он сын врачей. Не в кого ему было каллиграфом уродиться.

– Владимир Вениаминович, прилежание! – Гортензия Андреевна прошлась перед доской, легонько похлопывая указкой по ладони. – Прилежание и еще раз прилежание! Это фундамент любых знаний и умений. А у вашего ребенка ветер в голове. Ведь умный мальчик, а порой ведет себя так, будто с луны свалился.

– Да?

– Не будем далеко ходить за примером, а возьмем Костин дневник наблюдения за природой и трудовой деятельностью человека.

Ордынцев удивился, что у его ребенка есть такой солидный документ, но постарался сохранить невозмутимость.

– Классу было дано задание распределить явления природы по временам года, и оказывается, ваш сын считает, что увядание травы – это признак весны.

– Правда?

– Смотрите сами, – Гортензия Андреевна положила перед ним новую тетрадь, – причем написано с грубейшей ошибкой.

Ордынцев присмотрелся. Действительно, «увидание». Странно, ведь у Кости автоматическая грамотность, он в три года научился читать и писать и сразу правильно, даже Р и К никогда не поворачивал в другую сторону.

– Он маленький еще, Гортензия Андреевна. Увядание пока не его тема. Да и слово забористое.

– Люблю я пышное природы увядание, в багрец и золото одетые леса, – продекламировала учительница.

– Все, я понял! – воскликнул Ордынцев. – Это он видел!

– Что?

– Увидание травы – это когда она из-под снега появляется и люди ее увидели после зимы.