Второй ошибки не будет

– Повзрослел просто.

– Нет, Таня, – вздохнул Федор, – тут другое. Когда человек в сорок лет брызжет во все стороны комсомольским задором, это выглядит по-идиотски, не спорю. Но есть же люди, которые работают не только ради денег и карьеры.

Татьяна усмехнулась:

– В нашей стране на таких условиях вынуждено трудиться подавляющее большинство.

– Не в этом смысле.

– В таком случае, может быть, для тебя еще не все потеряно. Еще выйдешь из сумерек своего мелкобуржуазного сознания. А со мной все уже кончено.

– Таня… – Федор попытался взять жену за руку, но Татьяна руку отдернула, резко вскочила.

– Не хочу об этом говорить, – отрезала она.

И через минуту покинула палату, наскоро простившись.

Сентябрь

Столкнувшись в холодном низком вестибюле, мы с Алиной Петровной вместе выходим в теплый сентябрьский вечер. Сильный дождь, ливший весь день, прекратился перед самым концом работы, будто по расписанию, оставив в воздухе мелкую водяную пыль, отчего все вокруг кажется немного зыбким, а желтый свет автомобильных фар дробится в маленькие радуги. На пустыре за железной дорогой стелется белесый туман, и одинокие деревья кажутся призрачными существами. После череды солнечных дней приятно посмотреть на слегка потусторонний пейзаж и подышать мокрым и теплым, как парное молоко, воздухом, но тут раздается короткий автомобильный гудок.

Я вздрагиваю, а Алина Петровна грациозно бежит к красным «Жигулям», сверкающим, как пасхальное яичко.

Прежде чем открыть дверцу, она оборачивается ко мне и одаривает милостивой улыбкой:

– До завтра, Инночка! Хорошего вечера!

Всегда интересно, кем она себя воображает в такие минуты, императрицей Екатериной Второй или, скромненько, белой госпожой, мем-сахиб на индийской плантации? Или издевается простенько, без затей?

Какая разница… Не хочется, а все равно смотрю на нас глазами водителя «Жигулей». Вот мы рядом на крыльце, красивая женщина с тонкими щиколотками и тяжелая обрюзгшая баба. У нее порода, элегантность, а у меня стрижка, короткая шея и куртка цвета трупных пятен, уж я-то знаю, о чем говорю.

Дождавшись, пока счастливые отъедут подальше, бреду к остановке автобуса. Автобуса долго нет, так что мы всей толпой еле влезаем, когда он подходит, и, зажатая на площадке между такими же тетехами, как сама, я передаю за проезд. Можно бы и сэкономить пятачок, народу столько, что билетик просто не успеет до меня дойти, а, с другой стороны, ни один контролер сюда не втиснется.

Между тем Алина Петровна с комфортом едет в компании любимого мужа. Интересно, они обсуждают прошедший день или молча слушают музыку? Они любят классику, я знаю это очень хорошо. В особенности дражайший супруг неравнодушен.

Последняя остановка перед метро, здесь всегда садится много народу, всем хочется домой, так что люди штурмуют площадки, а водитель призывает граждан пройти в салон, хотя они там максимально утрамбованы и без его советов.

Наконец, двери захлопываются, прищемив кому-то клок пальто, мы едем, не шевелясь, как брикет замороженной рыбы. В такие минуты я почти уверена, что завтра напишу заявление об уходе и найду работу поближе к дому.

Вот наконец и метро. Перехожу дорогу, и вдруг меня едва не сбивает красивая новая машинка. За рулем молодая женщина, и, кажется, она не знает, что должна пропустить человека, идущего по пешеходному переходу на зеленый свет, потому что успеваю поймать ее взгляд, злобный и презрительный. «Какая-то падаль будет мне мешать!» – читаю я в ее глазах и запоминаю номер, вдруг есть какая-то служба доносов при автоинспекции, куда граждане сообщают о нарушениях правил такими вот распоясавшимися дамочками?

Задаюсь этим вопросом, чтобы скоротать время в дороге, воображаю вытянувшуюся рожу автомобилистки, когда ее по моему навету поймают доблестные сотрудники ГАИ, но знаю, что никуда звонить не буду, я еще не готова опуститься до уровня безумной старой склочницы, хотя недалеко осталось.

Наконец я дома. Снимаю удобные и практичные мокасины, удачно отхваченные весной в Кировском универмаге, настоящий подарок судьбы, и думаю, что скоро похолодает и придется влезать в осенние сапоги, которым уже три года, да и в молодости своей они тоже не блистали. Голенища узковатые, а я не худею, и вообще похожа в них на деревенскую почтальоншу, а не на врача.

В тысячный раз обещаю себе в выходные не валяться на диване с книжкой, а, как все порядочные люди, гонять по магазинам в поисках дефицита. Вдруг выбросят сапоги или еще что-нибудь?

Первым делом включаю телевизор, чтобы хоть немного разбавить затхлую тишину. Не вслушиваясь в голос диктора, переодеваюсь в халат и иду на кухню.

По-хорошему, надо выпить стакан кефира и до утра забыть о еде, но сегодня был грустный день и я заслужила маленькую поблажку. Пока закипает чайник, делаю себе два бутерброда с маслом и колбасой, достаю из хлебницы ароматную пушистую слойку, понимая, что это слишком калорийно, убираю обратно, но тут же снова достаю, разрезаю пополам и смазываю маслом.

Сегодня еще позволю себе, а завтра точно начну худеть. Такое обещание я себе даю, но знаю, что завтра будет точно такой же грустный день, и как сегодня, и как вчера, и как послезавтра. То завтра, в котором я сяду на диету и начну делать зарядку, не наступит никогда. Его не существует. И в выходные я никуда не пойду, а проваляюсь весь день на диване перед телевизором, потому что какой смысл дергаться, если выхода нет? А кто считает, что безвыходных положений не существует, тот просто не был некрасивой одинокой тридцатидвухлетней женщиной без влиятельных родственников.

Телевизор бубнит, я читаю за едой, чего, как известно, приличные люди себе не позволяют.

Слойка очень вкусная, мягкая, хоть и вчерашняя, а читаю я журнал «Юность», хотя эта пора моей жизни давно миновала. По-хорошему надо взяться за монографию, которую я купила на прошлой неделе, но, с другой стороны, зачем? Повышение мне не светит, а свою работу я и так знаю прекрасно. Тем более там половину текста составляют разные юридические тонкости, которые мне вряд ли понадобятся.

Я себе противна, и бывают минуты, когда мне кажется, что я по-прежнему стройная энергичная девчонка, каким-то колдовством очутившаяся в теле квашни, а иногда, наоборот, думаю, что этой девчонки никогда и не существовало. Точно знаю только, что апатия – это единственная преграда между мной и самоубийством.

Ноябрь

Федора выписали в четверг, и жена забрала его на такси. Сидя на заднем сиденье, он с интересом смотрел на быстро сменяющуюся за окном машины череду домов с карнизами, присыпанными, точно солью, первым снегом, на голые ветки чахлой городской растительности.

Нева, которую они переехали по мосту Лейтенанта Шмидта, уже потускнела. Город готовился к зиме, а Федору Макарову после двух месяцев в больнице все увиденное казалось новым.

Видимо, он еще не совсем поправился, потому что, поднявшись по лестнице, страшно устал и захотел лечь.

Татьяна отвела его в спальню, где оборудовала поистине царское ложе: кровать застелена новым бельем, подушки со всего дома сконцентрированы на ней, а на тумбочке вазочка с конфетами, бутылка минералки и стакан. На Татьяниной половине кровати лежали книги и журналы, чтобы Федору не было скучно.

– Ничего себе, – воскликнул Федор, ложась, – после больнички это просто заграничный отель, элементы сладкой жизни. Спасибо, Таня.

– Не за что. Лежи, поправляйся.

Впервые за два месяца очутившись на мягкой постели, а не на панцирной сетке с комковатым и тощим ватным матрасом, Федор почти мгновенно уснул, а жена уехала на работу.

Он проснулся ближе к вечеру, потянулся и вздохнул, сообразив, что наслаждается комфортом и одиночеством последние денечки. После суда его ждет в лучшем случае шконочка, а в худшем и реалистичном – небытие, адский котел или райское облако, ведь до сих пор доподлинно неизвестно, что происходит с душой человека после смерти.

Федор повалялся, потом вернувшаяся со службы жена покормила его ужином. Немного волнуясь, он взял с полки первый том «Войны и мира», понимая, что это его последний шанс ознакомиться с великим произведением, открыл и неожиданно для себя увлекся. Очнулся только в одиннадцатом часу и удивился, почему Татьяны нет. Она обычно в это время уже ложилась.

Выглянув в коридор, он увидел за матовым стеклом двери в кабинет тусклый огонек настольной лампы.

– Можно? – слегка приоткрыв дверь, Федор увидел, что Татьяна лежит в постели на разобранном диване. – А ты что здесь?

Жена фыркнула:

– Объяснить?

– Не обязательно. Хочешь, давай я тут лягу?

– Иди уже спи.

Он присел на краешек дивана. Татьяна надела на ночь его старую футболку и то ли от этого, то ли от мягкого света настольной лампы казалась совсем молоденькой. Федор улыбнулся:

– Серьезно, Тань, пойдем в кровать? Все-таки мне не пятнадцать лет уже, чтобы ночевать в обнимку с книжками.

Она отрицательно покачала головой.

– Я просто не усну в роскоши, когда ты тут ютишься на диване. Давай хоть местами поменяемся.