Вечно ты

Стукнула форточка, и детские крики со двора стали слышаться более отчетливо.

– Ну что там она у вас? Нечесаная ходит или в кровати лежит целыми днями? Нет? Ну и не переживай тогда! Взрослая женщина, разберется.

– Как она разберется, если у нее депрессия? – воскликнула бабушка за стенкой, и Люде внезапно почудилось в ее голосе что-то театральное.

– Ой, ребята, вы таки себе не знаете, что такое настоящая депрессия.

– Отчего же? – включилась в разговор мама, недолюбливавшая дядю Мишу.

Антисемитизм в обществе считался позорным явлением, но в семье Корсунских его не стыдились. Евреи были евреями, возможно, умными, возможно, добрыми, но ровней благородным людям они никак не могли стать. Раз уж они есть, то деваться от них некуда, приходится терпеть, но ни в коем случае нельзя с ними сближаться. Так что в бабушкиной фразе «почти как братья» главным словом было именно «почти». Михаила Лазаревича милостиво терпели, потому что он любил папу и совершенно искренне считал, что школьные годы, а потом страшные дни в народном ополчении связали их крепче кровных уз.

«У каждого антисемита должен быть свой любимый еврей», – смеялись родители, приглашая в гости дядю Мишу, и от этой дежурной фразы Люде всегда делалось немного не по себе, будто она присутствовала при мошенничестве. Койфман ведь не знает, что до него снисходят, принимает все за обоюдоострую дружбу.

– Депрессия, ребята, – это примерно такое чувство, – продолжал дядя Миша, даже не подозревая о том, что в эту самую минуту ему в очередной раз простили его сомнительное происхождение, – как если вы долго бежали от грабителя, выдохлись, и у вас совершенно не осталось сил. Вы знаете, что через секунду он вас догонит, все отберет, а возможно, и убьет, вы этого боитесь и отчаянно не хотите, но не можете больше сделать ни одного шага. Вот это примерно двадцать процентов ощущений человека в депрессии. Мне все-таки представляется, что у Верочки не так. А грустить нормально, злиться нормально, вообще многое нормально, даже то, что считается плохим и недостойным. Нет такого расстройства, которое бы не имело в своей основе нормальный психический процесс, вопрос только в степени выраженности и в умении владеть собой. Но если хотите, поговорите с ней, скажите, что я всегда ей помогу, если она того захочет.

Люда задумалась, передать ли Вере подслушанный разговор, с точки зрения порядочности и то и другое было одинаково небезупречно, но пока она колебалась, на горизонте внезапно возникла Анютка, мамина троюродная племянница и паршивая овца семейства. Нимало не заботясь об обязательствах, которые накладывает на человека его происхождение, Анютка не стала учиться в институте, ограничившись техникумом, родила двоих детей от двух разных мужчин, один из которых даже, кажется, не был ее официальным мужем, работала в строительном управлении, стригла на дому и жила себе припеваючи.

Красавицей Анютка, с круглыми глазами и лошадиным лицом, не была, но недостатка в мужском внимании не испытывала. Не успел второй, по слухам неофициальный, муж, раствориться в неизвестности, как Анюткин порог принялись осаждать новые претенденты на руку и сердце. «Вульгарность и половая распущенность дают свои плоды, где дважды мать одиночка, там и трижды» – такой вердикт вынесли мама с бабушкой и отказали Анютке от дома. Правда, сама Анютка об этом так никогда и не узнала, равно как и о том, что является позором семьи. Жила своей насыщенной неправедной жизнью, а на праздниках звонила с поздравлениями как ни в чем не бывало, и ни у кого не хватало мужества бросить трубку, а нюансы интонаций Анюте, похоже, были так же интересны, как и правила хорошего тона. Простое «спасибо, дорогая» и «СПАСИБО, ДОРОГАЯ», процеженное сквозь зубы, не имели для нее никаких различий.

Увиделись они на похоронах Анютиной мамы. Встретились и обнялись… Близость смерти вообще делает людей мягче, заставляет вспоминать старые родственные и дружеские связи, объединяться в преддверии единого для всех исхода.

Непутевая Анютка стала заходить в гости – и вскоре предложила свои услуги в качестве свахи. Якобы она на этом поприще очень даже преуспела, выдав замуж практически всех подруг, так неужели ради родных не постарается. Мама с бабушкой отнеслись к предложению сдержанно, предполагая, что женихов, которых может предложить Анютка, и даром не надо, но доморощенная сваха сразу выкатила свой стратегический резерв: есть у нее настоящий молодой генерал, умный и интеллигентный человек, который подойдет Вере как нельзя лучше. «Крышечка с кастрюлечкой», – заключила Анютка.

Выяснилось, что потенциальный жених, несмотря на крайне юный для генерала возраст, давно овдовел, отгоревал и в принципе готов создать новую семью, только мешают тяготы службы. Есть еще дочь, но она не в счет. Выросла, живет самостоятельно, так что обузой не станет.

Генерал с Анюткой были соседями по дому, можно сказать, росли вместе, пока он не поступил в Нахимовское училище. После этого парень дома больше не жил, но до сих пор, бывая в отпуске, по старой памяти заглядывал к подруге детских игр попить чайку, вспомнить былое, а заодно подстричься.

«Как раз сейчас так удачно совпало, – Анютка азартно размахивала зажатой в тонких пальцах сигаретой, – он в отпуск только недавно приехал, так что мы все успеем».

Анютка предлагала самый простой вариант, пусть Вера зайдет к ней якобы случайно именно в тот момент, когда генерал заглянет постричься, а там уж природа довершит остальное, но для семьи Корсунских такой сценарий был, конечно, неприемлем.

«Анна, если ты сама не понимаешь, как дурно это попахивает сводничеством, то я вряд ли смогу тебе это объяснить», – процедила мама.

Анютка в ответ засмеялась, сделавшись на секунду пугающе похожей на лошадь:

«С прошлого века мир все-таки немного изменился, тетя Олечка, сейчас все так знакомятся, ничего стыдного нет, но, с другой стороны, вы правы, генерал на то и генерал, чтобы разгадывать сложную стратегию противника и чувствовать, когда его берут в клещи. Знаете что? Я его на день рождения позову. Вот как раз сомневалась, отмечать – не отмечать, но раз уж такая оказия, то придется закатить торжество на всю катушку. Всю родню приглашу, объект ничего не заподозрит. Так что давайте, с меня стол, с вас подарок».

…Очнувшись от воспоминаний, Люда выключила воду, быстро вытерлась, надела халатик и юркнула к себе в комнату. Слава богу, успела! А то так бы и замечталась, пока КВН не кончился, и нарвалась на замечание типа «грех водой не смоешь, сколько ни старайся».

Не смоешь, это правда. А жаль. Очень жаль, что нельзя отменить многие свои поступки, нельзя вернуться назад и сделать так, чтобы Вера все-таки сама пошла знакомиться с генералом… И все бы у них чудесно сложилось, а она сама осталась бы в своем счастливом мирке, любимой доченькой, домашней девочкой, с которой ничего плохого никогда не случится.

* * *

Регина Владимировна лично заглядывает в ординаторскую и приглашает зайти к себе. От такой чести мне делается не по себе, и я иду вслед за начальницей довольно понуро, будто на разнос. Правила должны быть едины для всех, этот урок я усвоила давно, еще когда сама была руководителем. Одна надежда, что коллеги относят эти поблажки на счет моей недавней утраты, и в общем не исключено, что так оно и есть. Надо сказать, что я была несправедлива к сотрудникам, когда не ждала от них поддержки. Да, мне не раскрывают объятий, не лезут в душу, но в каждом слове, каждом жесте я чувствую, что товарищи разделяют мое горе. Трудно выразить это словами, особенно когда все мы делаем вид, будто ничего не произошло, но каждый день на работе мне становится легче. В повседневной суете, заботах о хлебе насущном как-то забываешь о том, что человек велик и душа его прекрасна. Пусть он не пристает к тебе с сочувствием, не утирает твои слезы, не сует тебе в карман мятый рубль, этого и не нужно. Это только во вред, именно то, что наши предки назвали «сыпать соль на рану». Мне эти ощущения знакомы и в прямом и в переносном смысле, так что заверяю – метафора точнейшая. Суть не в этом. Человек проходит мимо тебя, и твоя боль эхом отзывается в его душе, разве это не удивительно? Разве мало у него своих страданий, чтобы он и чужие принимал на себя, а он это делает, пусть и невольно…

Регина Владимировна открывает дверь своего кабинета, и я выныриваю из абстрактных размышлений.

– Пришли анализы, – она протягивает мне историю болезни.

– И? – Я не спешу открывать, растягиваю интригу.

Регина Владимировна морщится:

– Можно не просто в космос посылать, а показывать инопланетянам как идеальный образец человеческой расы. Боюсь, Татьяна Ивановна, в этом случае медицина бессильна.

– Подождите еще, – я без особой надежды перебираю подклеенные в конце истории клочки бумаги с эталонными цифрами.

– Вариантов нет. Я ведь ему специально намекнула перед сдачей анализов конфет поесть, и не сработало.

– Давайте, может быть, сами нарисуем? – говорю я, понизив голос. А что, печатей нет, подписей нет, просто кусочки бумаги с написанными от руки цифрами.

Регина Владимировна хмурится:

– Тогда что мелочиться, давайте уж напишем, что мы ему провели этот несчастный курс.

– Почему нет? Потом опишем в истории реальный объективный статус и продемонстрируем Корниенко на психиатрическом обществе как редкий случай полного излечения шизофрении под воздействием ИКТ.

– Смешно, – говорит Регина Владимировна мрачно и забирает у меня историю, – только я пока еще не готова фальсифицировать документы, даже если это всего лишь анализы.

На всякий случай киваю, сделав серьезное лицо.

– В принципе, Татьяна Ивановна, мы с вами сделали все, что могли, пора признать свое поражение, – начальница морщится, как от кислого.

– Пожалуй, что так.

– Я и так старалась, создавала ему самые благоприятные условия, – продолжает Регина Владимировна, – таблетки назначала самые мягкие, да еще и сестер специально предупредила, чтобы они не следили за тем, как он глотает, прекрасно он их все это время в унитаз выплевывал.

Пожимаю плечами. Что ж, знавали мы случаи и похлеще, когда народные денежки спускались в унитаз ради видимости.

– Вы ведь раньше в нашей сфере не работали, Татьяна Ивановна? Не знаете, что творится в других психиатрических стационарах, особенно тюремного типа? Там бы ему мозги давно в блин раскатали, можете не сомневаться.

– Да я ничего и не говорю.

– Ну так и все. Он гордый, а мы почему должны подставляться? – Регина Владимировна на меня не смотрит, и я не знаю, обращается она ко мне или к себе самой. – В конце концов, он тысячи людей на смерть посылал ради своих амбиций, а мы что…

– Служба такая у него. Воинский долг.

– Только не говорите, что его заботил исключительно угнетенный афганский народ! – резко перебивает Регина Владимировна. – Всегда впереди собственные интересы, иначе ни одна война бы никогда не началась.

Снова пожимаю плечами. Похоже, не одна я такая циничная, другие тоже видят за внезапным пацифизмом Корниенко какие-то карьерные обиды.

Внезапно начальница резко выдвигает ящик стола и, к моему удивлению, достает оттуда сигареты. Вот уж не думала, что такая холеная женщина курит.

– Будете?

Отказываюсь.

– И правильно. – Регина Владимировна жадно затягивается и выпускает дым в противоположную от меня сторону. – Я тоже не курю, так, в крайних случаях, когда недовольна собой и нуждаюсь в маленькой дозе саморазрушения.