Цветок Лилии

Лиля обессиленно опустилась на стул, слезы хлынули рекой. Она пыталась остановить поток, но они полились с удвоенной силой. Как же глупо прозвучали ее слова. Избитые, бесчувственные. Она могла придумать что-то получше, вложить душу в свою речь, но все произошло так, как произошло. Тишина давила, никто не проронил ни звука.

Баба Нина подняла свою стопку, и все последовали ее примеру. Молчание длилось еще несколько минут, пока гости ели суп. С каждой выпитой рюмкой, атмосфера потихоньку смягчалась, кафе наполнялось старческими голосами.

Позже, гости сказали еще несколько тостов, не таких скомканных и тихих. У стариков есть опыт в подобных мероприятиях, решила Лиля. Тарелки из-под супа унесли, на их месте уже стояло остывшее пюре с гуляшом. Выглядело это так, будто уже кто-то поел. Лиля решила выйти из-за стола. Она подошла к фотографии бабушки. Из деревянной рамки на нее смотрела счастливая старушка и улыбалась. Снимок сделали на каком-то семейном празднике, когда Лиле было пять или шесть лет. Тогда все были счастливы и не подозревали, что им подготовила жизнь. Лиля почти видела, как на заднем фоне ее старший брат вырезает деревянный меч из досок, мама пропалывает грядки от сорняков, а отец жарит на мангале шашлык. Снимок сделан бабой Ниной, и после он пролежал у нее в альбоме много лет.

Из-за стола донесся хохот. Шла четвертая рюмка, все расслабились.

– Да, я помню тот год, – смеялся дядя Игорь, старший брат бабы Нины. – Лилюшка, помнишь, как вы с Андреем спрятались за бочкой в саду? А там росла вишня, – пояснял он гостям, – такие густые кусты тогда уродились, что никак было не разглядеть этих поган…

– Игорь! – воскликнула баба Нина.

– Ну да, не видно их, в общем, было, – он икнул. – Мы целый день искали. По соседям уже прошлись, все углы и закутки в деревне перерыли, хотели уж в полицию… ой, милицию, звонить. А эти двое поган…

– Игорь!

– Ну да, в общем, – он снова икнул, – вышли они под вечер с набитыми животами. Пол куста недозрелой вишни умяли!

Лиля натянула улыбку. Упоминание о старшем брате было болезненным. Она заметила краем глаза, что отец на нее смотрит, и поспешно отвернулась, наблюдая как с церковной свечки около фотографии бабушки, капает воск.

Постепенно все начали расходиться. Лиля, по настоянию бабы Нины, раздала ложки и носовые платки, кто-то забрал с собой недоеденные кутью и булочки. Каждый еще раз выразил Лиле свои соболезнования, а на ее отца только кидали осуждающие взгляды. Они обсудят его, только дома, или в такси по пути домой. Там, где Лиля их не сможет услышать.

Официантка относила грязную посуду на кухню, из которой вывалился администратор, подтягивая спадающие штаны на пузо. Баба Нина уже подошла к нему с открытым кошельком. Отец Лили, докурив очередную сигарету, зашел с улицы в кафе. Увидев раскрытый кошелек, и как баба Нина из него отсчитывает нужную сумму, отец вспыхнул. Лицо стало красным, он ускорил шаг, запнулся о стул, который повалился на спинку и с оглушительным звуком треснулся о напольную плитку. Все обернулись, баба Нина скривила лицо.

– Олег, я заплачу.

– Нет, – отрезал он. – У меня есть деньги.

Он полез во внутренний карман пиджака, затем похлопал руками по штанам, и снова обратился к пиджаку.

– У меня есть… – голос был злой, но растерянный. – Были… Я точно помню.

Баба Нина заплатила администратору.

– Не позорься! – шикнула она на него.

Отец вспомнил о присутствии Лили, поправил свой пиджак, выпрямился, но посмотреть на дочь не решился.

– Завтра отдам.

– Мне ничего от тебя не нужно, – она обернулась к Лиле. – Пойдем, внучка, такси уже ждет.

И они уехали. Про отца Лили больше ничего не говорили, сделав вид, что его и не было на похоронах. Завтра Лиля соберет свои вещи, поцелует бабу Нину в дряхлую старческую щеку, скажет ей спасибо за все, и поедет в родной дом. Точнее, родным он для нее был в детстве, тогда она могла называть его таковым. Сейчас же от него остались одни воспоминания, от которых по спине бегают неприятные мурашки. Как же Лиля жалела, что не может остаться в квартире бабушки. Муниципалитет наверняка скоро разместит в ней новых жильцов, и она наполнится чужими ароматами, а Лиля больше никогда не сможет назвать то место своим домом.

Три неподъемные сумки и кошачья переноска – все это Лиле пришлось тащить от такси до подъезда. Кошка испуганно выглядывала из-за металлической решетки, раздаваясь надрывающимся воплем на всю улицу. Каким-то чудесным образом Лиля перенесла вещи на нужный этаж, и уставилась на входную железную дверь, ища в себе силы и решимость нажать на звонок. Она помнила эту дверь. Последний раз она видела ее четыре года назад, когда бабушка Аня забирала ее к себе. Ту ночь она никогда не сможет забыть.

Из соседней квартиры вышел мужчина. Он был невысокого роста, но имел такое большое пузо, что казался огромным. Лиля испуганно подпрыгнула, мельком глянула на соседа из-под опавших прядей волос и поспешила нажать на звонок. Мужчина задержался на лестничной площадке на несколько секунд, рассматривая незнакомку, после чего, не проронив ни слова, спустился по лестнице.

От отца пахнуло перегаром вчерашних похорон. Он был небрит и помят, словно только недавно проснулся, хотя часовая стрелка давно перешла за двенадцать.

– Привет, – промямлил он, а затем сказал что-то совсем невнятное и занес сумки в дом.

Наконец, переноску можно было открыть. Кошка сразу же выскочила, пробежала в первую попавшуюся комнату и притихла.

– Ты не против? – спросила Лиля скорее из вежливости, и чтобы разрядить напряженное молчание. – Бабушка сказа… говорила, что ты не очень любишь животных.

– Нет, пусть остается. Куда ее теперь девать, – ответил отец. – Проходи. Чай?

Отец мялся в дверях кухни, не зная за что схватиться. Присутствие дочери его выбило из колеи. Он не мог вспомнить, когда в последний раз нормально общался с ней. Они не виделись четыре года. Он передавал ей подарки через бабушку Аню, когда не был в беспамятстве: старую мягкую игрушку Андрея на тринадцать лет, записную книжку из ближайшего магазина на пятнадцать. Один раз возник на пороге с тюльпаном на восьмое марта, но бабушка его не пустила. Олег совсем лишился рассудка после смерти жены и сына. И теперь перед ним стоит дочь. Взрослая. Копия своей матери. Такие же рыжие кудрявые волосы, зеленые глаза, веснушки, уши топорщатся в разные стороны. Он не мог долго смотреть ей в глаза, сердце тотчас обливалось кровью и из-за чувства вины, и из-за того, что он видел в ней свою жену.

Лиля направилась в свою комнату. Квартира была совсем не та. Хотя отец и предпринял попытку прибраться к ее приезду, но прокуренные желтые стены, отклеившийся линолеум, грязь и пыль за батареями, а самое главное запах затхлости, плесени и сигарет – говорили сами за себя.

Детская почти не изменилась с тех пор. Игрушки переехали к бабушке Ане, а потом были отданы в детский дом. Угловой письменный стол рыже-желтого оттенка, как любили делать в нулевых, и такого же цвета шкаф. Маленький раскладывающийся диванчик и советский палас в уродливых узорах. Лиля потрогала указательным пальцем щеколду на двери, и нахмурилась своим мыслям.

Отец появился в дверном проеме:

– Нина заказала неделю назад для тебя нормальную кровать. На днях должны привезти.

– Хорошо, – сказала Лиля. Сердце ее стучалось о грудную клетку настолько сильно, что футболка трепыхалась.

– Если хочешь, можешь пока поспать в зале.

– Нет, здесь неплохо, – Лиля содрогнулась от одной только мысли, чтобы выйти из этой самой чистой и нетронутой комнаты во всей квартире.

Снова повисло неловкое молчание. Лиля ожидала, что отец уйдет и даст ей время обжиться, но он остался неподвижен.

– Знаешь, прости… – он откашлялся, – за вчерашнее…

Перед глазами возникли поминальное кафе, администратор, засохшая кутья, холодный гуляш и отец, неровным шагом идущий к столу. Сердце наполнила злость. Обида скопилась в подступающих слезах.

– Все нормально, – сказала она, но ничего нормально не было. Лиля натянула улыбку.

Отец было открыл рот, но передумал и вышел из комнаты.

Лиля еще раз огляделась. Ошибкой было думать, что время залечило ее раны. Находиться здесь было тяжело, а особенно невыносимо видеть, как отец запустил квартиру. Лиля набрала в таз теплой мыльной воды, нашла под ванной тряпки и принялась отмывать свою комнату. Джинсы она закатала по щиколотку, заправила футболку, свернула волосы в тугой жгут. Спустя несколько часов, когда подоконник, все полочки в шкафу и пол скрипели, а забытые детские вещи и когда-то давно поломанные игрушки выставлены к порогу в мусорных мешках, она успокоилась.

Неразобранной осталась последняя сумка, в которой лежал драгоценный клад Лили. Три десятка книг, которые в квартире бабушки Ани хранились на самом видном месте. Лиля выбрала две полочки и аккуратно разместила книги строго по цветовой гамме от красного к фиолетовому. Она любила смотреть на их обложки, и каждая книга излучала свою ауру. Стоило Лиле лишь прочесть название любой из этих книг, как перед глазами возникали образы, созданные автором, краски, наполняющие сознание, чувствовались запахи, исходящие от истории. Эти книги служили ей верными друзьями все детство. Здесь были даже детские сказки, которые мама читала им с братом перед сном. Обветшалые обложки уже выцвели, но расстаться с ними означало забыть прошлое, а оно цеплялось за Лилю железной хваткой, не давая вырваться наружу.

К тому времени кошка по кличке Алиса вышла из своего укрытия, устроилась на диване и успокаивающе мурлыкала. Лиля потрепала ее по голове.

– Проголодалась? Ну конечно ты голодная, сейчас я что-нибудь придумаю.

Отца на кухне не было. Лиля нашла железные тарелочки, в одну налила свежей воды, в другую насыпала корм. Алиса прибежала на знакомое шуршание упаковки и принялась гладиться о ноги хозяйки.

– С тобой разобрались, а я что буду есть?

В холодильнике, как бы сказала бабушка Аня, мышь повесилась. Одна старая морковка, половинка репчатого лука, и две скукоженных картофелины. А вот копченая колбаса уже была находкой. Кажется, отец про нее забыл, потому что она успела примерзнуть к наледи старого холодильника, но еще была пригодна к употреблению.

Через сорок минут по кухне разносился копченый запах густого чечевичного супа. Лиля робко заглянула в зал, где отец устроился перед телевизором. Она чуть откашлялась и боязливо позвала отца к столу. Лиля чувствовала, будто сидит на иголках – одно неверное движение и пиши пропало. Отец, отвыкший от вкусной еды, перебивавшийся четыре года чем попало, недоверчиво глянул на суп.