Самоубийство

– Были твои гости? Видел их?

– Видел.

– Не смею спрашивать, кто и что. – Люда помолчала, глядя на него вопросительно. – Они, верно, пошли к Ленину?

– Нет, они ничего общего с Лениным не имеют. Они пошли на вокзал. Сейчас уезжают.

– Счастливого пути. Пойдем завтракать. Я голодна как зверь.

Несмотря на принятое в лесу решение, Люда до жаркого не спрашивала его о посетителях. Надеялась, что он скажет первый. Джамбул не сказал. Говорили о газетных новостях, о Государственной Думе.

– Когда же мы уезжаем в Петербург? – наконец, не вытерпев, спросила она.

– Когда хочешь, мне и самому здесь уже очень надоело, – сказал он. – Хоть завтра. Ведь ты отдохнула как следует?

Люда не ответила на этот вопрос, показавшийся ей лицемерным.

– Ловлю тебя на слове. Завтра же и уедем!

– И отлично, – сказал Джамбул, точно не замечая раздражения Люды. – Жаль только, что приедем в самое жаркое время. В Петербурге страшная жара.

– Ничего, я люблю Петербург и летом.

– А что, если б мы уехали, например, в Кисловодск?

– Какой вздор ты говоришь! Что мы, буржуи, что ли? Не хочу разъезжать по курортам!

– Деньги есть, я ведь опять получил от отца. Очень зовет старик навестить его.

Она тотчас насторожилась. И, как всегда, упоминание о деньгах ее кольнуло.

– Твой отец, насколько мне известно, живет не в Кисловодске, а в Турции?

– Я к нему в Турцию и съездил бы.

Люда помолчала. «Так и есть, надоела…»

– Кисловодск, Турция, так… Но когда же мы будем заниматься делом?

– То есть революцией?.. Людочка, можно поговорить с тобой по душам?

– Не можно, а необходимо, давно пора, – ответила она, насторожившись еще больше от «Людочки». Он редко так называл ее. – Что ты хочешь сказать?

– Зачем тебе заниматься революцией? Ты сама видишь, она становится все более кровавой и, что еще хуже, все более грязной. Государственная Дума, это ерунда. Террор с обеих сторон будет расти с каждым днем. То, что было до сих пор, это цветочки, а ягодки еще впереди, как говорите вы, русские.

– В сотый раз прошу тебя, не говори «вы, русские»! Ты тоже русский.

– А я в сотый раз тебе отвечаю, что я русский только по культуре, да и то не совсем. Я стою за независимость Кавказа. Но мы сейчас говорим не об этом. По-моему, тебе лучше отойти от революции.

– То есть как «отойти»?

– Так, просто отойти. Это не женское дело вообще и не твое дело в частности. Если ты теперь же не отойдешь, это неминуемо кончится для тебя каторгой! Разве ты способна жить на каторжных работах?

– Почему каторжные работы? Зачем каторжные работы?

– Я именно и говорю: зачем каторжные работы? Это ужас, грязь, медленная смерть, беспросветная тоска и скука. А ты создана для радостной, счастливой жизни. Ты вот фиалки любишь. Ты по природе барыня. Видишь, и Ленин не очень тебя вводит в свои дела.

Она вспыхнула.

– Не вводит, и не надо! Свет на нем не клином сошелся. Но от тебя я ждала другого. Что ж, и ты тоже отойдешь?

– Нет, я отойти не могу, а тебя я в кавказские дела вводить не хочу и не имею морального права. Зачем тебе жертвовать собой ради чужого дела? И вообще зачем тебе заниматься такой работой? Вот ты меня спрашивала, откуда деньги у этого Соколова. Я сегодня случайно узнал от моих гостей подробности. Они его терпеть не могут, но, конечно, говорят правду. У него деньги от экспроприации в Московском обществе взаимного кредита. Читала в газетах? Это его дело.

– Он ограбил банк!

– Можно называть и так, – сказал Джамбул, морщась. – Да, он ограбил банк. Не он один, конечно, их было несколько. Технически это было исполнено с необыкновенным совершенством. Этот человек – воплощение хладнокровия и бесстрашия. При дележе ему досталось сто пятьдесят тысяч рублей. На эти деньги они обзавелись автомобилями, рысаками, вели развеселую жизнь.

– Очень тебе благодарна, что ты меня познакомил с таким господином! Я подала ему руку!

– Руку можно подавать кому угодно. – Он поморщился еще сильнее и невесело засмеялся. – Вот же мне ты «подаешь руку», а у меня тоже бывали в жизни страшные дела.

– Но не грабежи!

– Добрая половина революционной работы это грязь. Спроси у любого искреннего революционера. Спроси хоть у твоего Ильича. Впрочем, он правды не скажет. Все дело в цели. В целях Ленина я очень сомневаюсь, а в своих нисколько, ни минуты. Россия не Кавказ, она не порабощена иностранным завоевателем… Так поедем в Кисловодск? Я тебя научил бы ездить верхом. Вместе ездили бы в «Храм воздуха», а?

– Нет, спасибо, я не поеду… Значит, ты вернешься?

– Разумеется, – ответил он. Не любил лгать, но лгать женщинам для него было довольно привычным делом. – Разумеется, вернусь в Кисловодск.

– Если ты хочешь вернуться, то можешь вернуться в Петербург. Но я вообще тебя не держу. В мыслях не имею!

– Ну вот, зачем такие слова?.. Ты будешь пить кофе? Нет? Знаешь что? Сегодня в «Вазе» генеральная оргия «дурачков» – даже во всех смыслах – и, верно, при благосклонном участии Ленина. Там с ним и простимся… А потом другую оргию устроим дома, – опять уже весело добавил он и не в первый раз подумал, что темперамент у нее довольно холодный. «И глаза никогда не блестят, хотя очень красивые».

– Незачем посылать перед оргиями повестку, – ответила Люда. «Поговорим как следует в Питере. Мы просто здесь одичали», – подумала она.

В «Вазу» они отправились только вечером. Знали, что днем Ленин работает. «Может быть, даже работают и некоторые другие, хотя это мало вероятно», – говорил Джамбул. Еще издали они услышали очень громкое, нестройное пенье.

– Что такое? Перепились за дурачками?

– Ты отлично знаешь, что Ильич не пьет, не то что ты. Много, если выпьет бокал пива.

– Ну, так другие… Ох, как фальшиво поют! – сказал Джамбул.

– Ильич очень музыкален. Я слышала, как он поет «Нас венчали не в церкви». Не Шаляпин, но могу тебя уверить, очень недурно!

Сбоку отворилось окно, высунул голову испуганный старик-финн, прислушался и пробормотал что-то, по-видимому, не очень лестное для русских. Люда и Джамбул ускорили шаги. «Ваза» была ярко освещена. Люди в саду стояли лицом к растворенному окну и восторженно пели. В окне Ленин размахивал сложенной в трубочку брошюрой. Кто-то аккомпанировал на гитаре.

– Да он не только Шаляпин, он еще и Никиш! – сказал Джамбул. – Что это они орут? «Укажи мне такую обитель»?