Самоубийство

– Да, не засиживайся.

– Addio, – сказал Ленин, рассеянно пожав Люде руку.

Крупская проводила ее до дверей.

– Он не в духе, – озабоченно сказала она вполголоса в пустой комнате.

– Джамбул?

– Нет, разумеется, Володя. Ох, боюсь, опять начнется депрессия, как тогда в Брюсселе. И вдобавок он нездоров.

– Ось, лышенько! Что такое?

– Эти неудачи его расшатали. Я всячески поддерживаю в нем бодрость. И особенно важно, чтобы люди с мест тоже говорили, что есть еще порох в пороховницах. Представьте, он мне вчера сказал, что не надеется дожить до победы нашего дела! Пожалуйста, в разговорах с ним не нойте!

– Я никогда не ною, – сердито сказала Люда. «Это я «человек с мест». И Джамбул тоже!»

– Забегайте почаще. Только не в рабочие часы Володи. Завтра днем не приходите: кажется, будет Камо. Это известный кавказский боевик. Чудак! Недавно ходил по Питеру в костюме кавказского джигита, с каким-то шаром, обернутым в бумагу! Все думали, бомба. Оказалось, арбуз! Он вез нам в подарок арбуз. Вы его знаете?

– Что-то слышала от Джамбула. Он его хвалил, но, помнится, говорил, что это совершенный дурак.

– Больно строг ваш Джамбул, – сказала Крупская с неудовольствием.

У Ленина в Куоккала депрессии не было. Неудача московского восстания, правда, очень его расстроила. Ему нисколько не было жаль погибших людей, он о них думал, да и то не очень, лишь тогда, когда в «Вазе» пели после ужинов «Вы жертвою пали». Пел, впрочем, с искренним воодушевлением, на него действовала музыка, хотя бы и плохая.

Его злило то, что он совершил грубую ошибку в расчете сил и что над ним теперь насмехался Плеханов. «Это невероятный нахал точно рад, что восстание провалилось! – думал Ленин. – Да он и в самом деле рад. Его рехтхаберишство[51 - Стремление настоять на своем (нем. recht haben).] переходит все границы. Между тем мы все-таки на восстании кое-чему научились. Оно было только генеральной репетицией, этого наши болваны не понимают! Что ж делать, после московского провала надо идти на уступки. Будем «объединяться» и с меньшевиками. Я им скоро покажу «объединение», пошлю их к чертовой матери! Уж лучше было бы работать с максималистами. Они ничего не понимают и тоже надо мной насмехаются: «начетчик», но они настоящие люди. Жаль, что Соколов все-таки тот же болван эсер. Он по натуре большевик и очень мне пригодился бы, гораздо больше, чем здешняя теплая компаньица. Но в голове у него старая жвачка. Разумеется, в Маркса никогда и не заглядывал!»

Для Ленина люди, не читавшие Маркса, были не совсем люди, даже Клаузевитц, у которого было, впрочем, то оправдание, что он до «Капитала» или хоть до «Коммунистического Манифеста» не дожил. «Соколов, верно, сам не понимает, чего хочет, или же хочет того, что совершенно не нужно и очень вредно. Вот так Бонапарт».

Накануне вечером он читал книгу о возвышении Наполеона. Подготовка Брюмера чрезвычайно ему нравилась, все было так умно, тонко, толково, Бонапарт всех обманывал и обманул. «А для чего? Для разных идиотских Аустерлитцов, для столь же идиотской короны! И повезло ему, что были деньги. Кажется, приворовал, командуя армиями в Италии или в Египте».

Он вышел с Джамбулом в садик. Навстречу им шел ребенок с мячом. Ленин ласково с ним поговорил, – любил маленьких детей. – «Тебя мама ждет». Залаяла на незнакомого человека собака. Он так же ласково ее погладил, – любил и собак. – «Свой, свой», – объяснил он ей, показывая на Джамбула. Собака успокоилась. Ленин отошел в глубь сада и сел на скамейку.

– Вот, давайте здесь побалакаем, отсюда ничего не слышно… Да, вы пошутили отчасти правильно. В самом деле, хоть в картишки играй, – хмуро сказал он. – Радоваться нечему.

– Нечему, – подтвердил Джамбул. – Все же хорошо хоть то, что вас короновали в Таммерфорсе. Теперь есть, с кем говорить. Слава Богу, и Балалайкин долго мешать не будет. Он, разумеется, за то, чтобы сесть на ваше место, продал бы дьяволу душу, если у него есть душа. Больше в партии никого нет, все шляпы и теоретики. Для разных объединительных и разъединительных съездов они, конечно, годятся, но ни для чего другого. Им не стоит и посылать деньги на сапоги.

– На какие еще сапоги?

– Когда турецкий султан в далекие времена выступал в поход, он посылал своим ханам по пять тысяч червонцев на сапоги. Да ханы обычно отнекивались.

– Нельзя ли без аллегорий? Какой поход вы имеете в виду? – спросил Ленин. «Ох, попросит денег», – подумал он. – И не из чего посылать: нет червонцев, наша касса сейчас пуста, все ухлопали на восстание. Купчишки перепуганы насмерть, Морозов даже со страху застрелился, не оставив нам ни гроша. Вдовушка не даст ничего, хотя пролетарского происхождения. Кто-то говорил, будто она купила или покупает подмосковную: какие-то Горки. Отвалила бы нам что, в светлую память Саввы… А вы о чем хотели со мной разговаривать?

– Об этом самом. Не о подмосковной, а о вашей казне. Ведь без денег вы ровно ничего не сделаете. Надо создать казну не грошевую.

– Это, почтеннейший, святая истина, но какой способ вы предлагаете?

– Способ я ношу с собой в кармане.

– Да что вы все так выражаетесь? Говорите понятно. Какой способ носите в кармане?

– Револьвер системы «маузер». Видите, я говорю понятно и без аллегорий.

«Вот оно что! – подумал Ленин. Он был доволен. – Кажется, этот джигит серьезный человек. Если только не охранник».

– Экспроприации? – спросил он. – Не вы первый о них говорите.

– Кто же еще? Красин? Он умный человек.

– Разные говорят, и не у нас, – ответил Ленин уклончиво. – Вот, например, максималисты, недавно отколовшиеся от болванов-эсеров. Кстати, по Квакале, говорят, бегает Соколов, тот самый. Верно, у него с кем-либо тут свиданьице.

– Больше не бегает. Уехал. Мы его встретили у вокзала.

– Так вы его знаете? – подозрительно спросил Ленин.

– Встречал. Встречал и их собственного «теоретика», некоего Павлова. Он мне доказывал, что нужно вырезать всех капиталистов поголовно, так как они ничем не отличаются от зверей. Совершенный психопат.

– Зачем же вырезывать всех поголовно?

– А их идеи о свободе! Это уж просто из Кузьмы Пруткова: «Проект о введении единомыслия в пространном нашем отечестве».

Ленин усмехнулся.

– Это еще не так глупо. Максималисты кое-что смыслят, жаль, что все-таки народники… Ну да дело не в них. Вы догадываетесь, что я обо всем таком думал и без вас.

Он встал, сделал несколько шагов по дорожке и остановился против Джамбула, засунув пальцы за жилет.

– Прежде это называлось просто грабежом, – сказал он. – Не могу в себе до конца вытравить слюнявого интеллигентика. Не лежит к этому душа. Наши дурачки-меньшевички начнут ахать: ах, убийства, ах, убивать бедных людей!

– Тут необходимы пределы: бедных людей мы экспроприировать не будем.

– Это даже само собой разумеется: если они бедные, то экспроприировать и нечего, – сказал Ленин. – Но кассиры и артельщики редко бывают миллионерами. А убивать бедных можно?

– Зачем придираться к обмолвкам? Убивать мы по возможности не будем никого.

– Именно «по возможности». Ну, ладно… Значит, вы занялись бы этим дельцем, если б партия вам это поручила? – спросил Ленин, впившись в него глазами.

– Я никогда не предлагаю другим того, чем не согласился бы заняться сам.

– Это лучше. – «В самом деле как будто подходящий человек. Не хуже, чем Камо», – подумал Ленин. – Но, видите ли, тут заколдованный круг: для деньжат нужны эксы, а для эксов нужны деньжата.

– Я, кажется, у вас деньжат не просил.

– Не просили, да и неоткуда было бы их вам дать. Касса, повторяю, пуста. В этом и есть главная беда, что у нас нет выбора… А главное, ведь надо иметь уверенность, что товарищи-эксисты будут отдавать деньжата партии. Ну, не все, но большую часть, – добавил он многозначительно. «Нет, трудно иметь дело с этим субъектом!» – подумал Джамбул. Лицо у него стало багроветь. Ленин опять на него взглянул. – Конечно, они и должны оставлять себе часть на покрытие своих расходов. «Откуда же у него денежки? Не из Охранки ли они? Непохоже».

– Мы тоже должны знать кое-что, – сказал Джамбул очень холодно. – Куда пойдут «деньжата»?

– А это уже наша печаль.