Еврейское счастье Арона-сапожника. Сапоги для Парада Победы

Еврейское счастье Арона-сапожника. Сапоги для Парада Победы
Марк Яковлевич Казарновский

Русское зарубежье. Коллекция поэзии и прозы
В конце сентября 1939 года Белосток, Гродно, Ковель, Барановичи и другие некогда польские города неожиданно для их жителей стали советскими, а население их, равно как и маленьких еврейских местечек, превратилось в граждан СССР. Участь большинства была трагической. В 1941 году все жители этих местечек погибли, так и не поняв в свой смертный час, как такие зверства могут творить представители культурнейшей нации Шиллера и Гете. Герой книги, сапожник из польского местечка, ставшего в 1939 году советским, с чрезвычайной простотой описывает жизнь и быт своей семьи и окружения. Пройдя трагические годы войны, пережив сложные послевоенные годы, Арон-сапожник не озлобился. Рассказ старого ветерана полон любви, добра и надежды.

Марк Казарновский

Еврейское счастье Арона-сапожника. Сапоги для Парада Победы

Памяти родителей

© М. Я. Казарновский, 2017

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2017

* * *

«В Иерусалиме молятся,
В Тель-Авиве – развлекаются,
В Хайфе – работают».

    Из высказываний гидов Хайфы
«…Шагал любил глядеть в окно,
С вареньем булку уминая.
И там он видел, как в кино,
Летающих евреев стаи.

Они летели сквозь грозу,
Смешно из неба свесив ноги.
Оставив далеко внизу
Сады, дома и синагоги.

Смотрели снизу мужики,
От дикой зависти зверея,
Как над домами вдоль реки
Парили в облаках евреи…»

    Андрей Орлов (Орлуша)

«Как раз, когда кажется, что все идет хорошо, жизнь любит сделать неожиданный поворот».

    Голда Меир, премьер-министр Израиля

«Мир еврейских местечек…
Ничего не осталось от них,
Будто Веспасиан здесь прошел…
Средь пожаров и гула.

Сальных шуток своих не отпустит
Беспутный резник,
И, хлеща по коням, не споет
На шоссе балагула.

…Мой ослепший отец, этот мир
Ему знаем и мил.
И дрожащей рукой, потому что
Глаза слеповаты.

Ощутит он дома, синагоги
И камни могил —
Мир знакомых картин,
Из которых от вышел когда-то».

    Наум Коржавин

Глава I. Израиль. Хайфа

По одной из улиц приморского города Хайфа, что в Израиле, брел очень пожилой еврей.

Он был совсем сгорбленный и поэтому большую часть своего пути смотрел себе под ноги. Но иногда поднимал голову, и тогда точно можно было понять – идет очень старый человек. Борода небольшая, видно он ее подрезает. Значит – не хасид[1 - Хасид – последователь хасидизма. Движение возникло в еврейских общинах на территории Речи Посполитой (Польша) в XVIII веке.]. Да оно и без бороды видно – не хасид, нет.

Одет очень своеобразно, особенно для Израиля с его иссушающим зноем и жаркими ветрами. Но ладно, до одежды мы еще дойдем. Лицо же все в морщинах, больше похожих на шрамы. Собственно, это и были шрамы нелегко прожитых лет. Руки цепко держали хорошо полированную палку, на которую старик и опирался. Видно было, натруженные руки старика всю жизнь делали работу не легкую.

Да, теперь одежда. На старике, к нашему удивлению (ибо местный житель старика встречал часто и привык ко многому), был плащ. Плащ военных времен, 1940-х годов, что и подтверждается засаленной и грязной этикеткой: «US Army. 1944».

Под плащом ничего. Правда, были брюки, очень грязные, с бахромой. Носков же на ногах не было, а ботинки, вероятно, также армейские, были без шнурков. И правильно, еще завязывай. А так легко ногу всунул, и шаркай потихоньку. Вот ежели быстро идти или, еще хуже, бежать, то, конечно, шнурки нужны. Но когда тебе за 90 – быстро уже ничего не нужно. Лангзам, лангзам[2 - Лангзам – медленно (нем).].

Кстати, вот при такой всем известной израильской жаре старик совершенно не потел. Он сам себе это так объяснял. Что, мол, за многие десятилетия, да разной жизни, с разными бедами, напастями, но и радостями, все жизненные соки из деда в виде пота и вышли. И организм теперь уже готовится прийти, видно, в иное состояние, а чем меньше жидкости, тем легче, вероятно, этот переход.

Вот брел себе старик по Хайфе. К себе домой. Был на базаре, в районе Адар, это внизу от его дома, а далее по улице Херцель, через Арлазоров и вот она, Леона Блюма улица. Здесь, в Израиле, старик узнал многое. Узнал, что Леон Блюм – это французский человек, конечно – еврей. И делал разные полезные вещи. И вот оставил по себе память – улицу. А она немного петляла и тихонько тянула старика вверх и вверх, к дому № 6, где он проживал.

Жил он в Израиле долго, с самого 1957 или 58 года, когда в СССР окошко приоткрылось, вот он возьми, да выпрыгни. Правда, прыжок был как на батуте, то вверх (Польша, Германия), то вниз (Франция, опять Германия, опять Франция) и далее… везде.

Что до одежды, то не думайте, дед был далеко не беден. Просто такая форма жизни. Особенная. Еще расскажем, Бог даст.

А старик этот, глубоко за девяносто годов жизни, это – я. Арон Григорьевич Пекарский. Так меня звали в СССР. А в нашем местечке, штеттле, что в Западной Белоруссии, а до того – в Польше, то есть в Речи Посполитой, звали просто Арончик. И не Григорьевич, а Гершелевич. Так звали моего отца. А Арон – так и будет Арон, что в Польше, что в СССР. Даже в Африке Арон это Арон.

Но все по порядку, господа, куда мы торопимся. Вот так торопимся, торопимся, а оглянулся – вечером чаю выпить не с кем.

* * *

Дом мой на Леоне Блюме, я считаю, особенный. Потому что населяют его преимущественно бывшие граждане СССР, а теперь – России. Это в доме мало что меняет. По утрам по-прежнему слышишь крик тети Фиры с 3-го этажа:

– Сема, ты бутерброды взял?

– Взял, взял, – кричит Сема, который, как водится, опаздывает на работу.

– И с красной рыбой взял?