Кривоколенный переулок, или Моя счастливая юность

– Ну, мужики, уж ежели Роза Николаевна просит, то это серьезно, – произнес Ананьич.

– Ну, коротко, подъехали мы, уже стемнело, к какому-то фольваку. Офицер все смотрел, как я фуру поставил. И на часы. Бормотал «гут-гут». Сказал что-то солдату и ушел. Солдатик, видно, был очень напуган всем, в чем очутился. То есть фронтом, трупами, огромным смрадным скоплением рычащей толпы пленных. И мною. Вонючим, грязным. Но авто-то катилось.

Я вижу, боится. Еще бы. Страшен и вонюч. Но тем не менее приказ есть приказ. Солдатик убежал, но все время оборачивался, смотрел, что я делаю. А что я делал? Сосал сухарь-галету да заставлял себя: «Тихо, тихо. Не торопись». Уже насмотрелся, как бедолаги «бойцы» умирали в муках, сожрав сразу то, что схватить удалось. Например, картошку, штук пять сразу. И все – тебе капут.

А к машине подошла женщина, меня оглядела и сказала: «Пойдем». Шла впереди, но не быстро. Видно, сразу поняла, с кем имеет дело. Да, да, мужики, польские женщины куда понятливее наших.

– Не разбегайся, Виктор Васильевич, здесь у нас Роза. А она полькам и всем другим уж фору даст, не так ли, студент, – пробасил Ананьич.

Я покраснел. А Роза Николаевна сказала, что пошла в садик, Леночку забирать.

– Ну, по маленькой, – предложил Ананьич, – и продолжай. Сегодня все равно работы нет.

– Ну, зашли в помещенье. Вроде помывочная. Женщина говорит: «Все снимай и сразу в печку. Пусть горит. Из карманов вынь все, солдат». А у меня и нет ничего. Галету уже почти дожевал. И стоит. Я говорю тихонько: «Может, вы, пани, выйдете?» А она даже не улыбается. Такая строгая: «Я здесь буду. Мне надо тебя смотреть голого». Вот те раз.

Честно говоря, я особо и не стеснялся. Эти два месяца – июнь-июль выбили из меня (да из всех остальных бедолаг) все элементарные гигиенические и социальные, что ли, понятия.

– Во шофер дает. Прям как Аристотель, – бормотнул Ананьич.

– Да ладно вам. Пройди мои институты – таким же умным станешь. Ха-ха-ха, – парировал Виктор. – В общем, братцы, дальше получился конфуз не конфуз, но… Я налил в таз теплой воды, наклонился, и со мной произошла истерика. И неудобно, и стыдно, и голый я. Но стою и рыдаю. Тут эта полька берет какую-то тряпку, намыливает и начинает мне тихонько тереть спину.

В общем, взял я себя в руки, сопли подобрал, сказал «бардзо благодарен» и начал уже сознательный помыв. Вши, суки, вместе с водой в какое-то отверстие стекали, а я чувствовал, голову мою они, твари, без боя не отдадут.

Но голову поливала эта женщина и что-то едкое сыпала и снова поливала. Затем начала меня стричь. Да не наголо, как бы полагалось, а так, коротко, немного волос оставила.

Я только бормотал: «Пани, пани, спасибо, мне неудобно. А есть дадут?»

«Теперь вытирайся и пойдешь, будешь есть. Но! Немного. Я вижу, ты опытный, знаешь, много жрать – быстрая смерть. Вон одежда. А я уйду. Я тебя уже видела».

* * *

Мы сидели молча. Не хотели разрушить глупой шуткой – ведь что происходило. Воскрешение Вити из мертвых. Какие уж тут шутки. Да еще ангел польский. Даже я, юноша, но понимал, насколько пронзительно для Виктора это воспоминание.

* * *

– Я очутился на кухоньке. На столе стояла тарелка с манной кашей. Да масла немного плавало.

«Только не торопись, не торопись», – шептал мне чей-то голос. Может, мама. А может, эта пани.

Но на кухне никого не было. Я же был одет в форму польского солдата и в комнате один.

От стола отошел, прошел в угол между печкой и какой-то полкой и… провалился. Заснул. Да, именно так, как убитый. Только все время щупал, в нагрудный карман положил корку чего-то и боялся. Чтобы другие пленные не залезли и не отобрали.

И еще странно спать, когда нету вшей. Вот теперь, когда мне уже почти сорок, я считаю, как нужно разным «нервным» врачам лечить. Да просто. Больному не давать мыться, бриться, в туалет – без бумаги, есть хлеб один раз в два дня, кружку воды и – много вшей развести.

Затем стрижка, помыв, ликвидация вшей, кашка, и – поверьте, мужики, человек просто воскресает.

Так я в этом уголке отрубился, да меня никто и не трогал. Только утром зашел солдатик, а я уже так, чуть дремал. Солдатик меня не увидел да как закричит: «Пани, пани, пропал, пропал шофер».

«Да не кричи ты. Никуда он не пропал, вон спит в углу. Я кофе приготовила, и тебе, кстати. Не волнуйся, кури, все будет хорошо, ваши почти в Москве».

Вот что странно, я все понял. Раз. И второе – нисколько меня не взволновало, что немец подходит к Москве. Я думал, даст ли эта пани к кофе хоть хлеба. Уже я могу и побольше есть. А если с маслом?!

Ладно, ребята, дайте передохнуть недельку. Расскажу приключенческую новость. Студенту – на второй роман.

* * *

Я шел домой. Не хотелось ехать в троллейбусе или трамвае. Да и недалеко. И рассматривал себя. Со стороны. Ну какой я, шея тонкая, волосы цвета непонятного. Да и плечи желают лучшего. И ухо одно как у слона.

Рассказы Виктора меня повергли в шоковое состояние. Вот те и плен. А я читал, что при царе пленные возвращались как герои. Еще даже медаль была – за плен, во славу царя и Отечества.

Мне показалось, что по моей рабочей телогрейке беспрестанно ползают они, эти суки, вши.

Было жутковато.

Удивительно, что я почти не вспоминал ребят дворовых. Раз как-то встретил Игорька.

– Ну что, – спросил с подковыркой и уже свысока, – все лабораторные работаешь?

Игорек не понял моего рабочего гонора и стал подробно объяснять, что уже слушает лекции про энергетику.

– Великая, великая наука, – с восторгом говорил мой друг.

А мне уже не было грустно. Почему-то стало скучно. Вот ведь как. Прошло много лет. Но я помню мою бригаду. Когда грузим-разгружаем, я – студент. А когда чаек, мною заваренный, садимся вокруг стола, то я уже – комсомолец. Только молчаливая Роза Николаевна называет меня «молодой человек».

Мне не терпится. Я спрашиваю у Ананьича, а чё дальше с Виктором будет.

Ананьич усмехнулся.

– Такого ты, комсомолец, ни в одной фильме не видал и не увидишь. Запоминай. Нас не будет – вся эта война к тебе перейдет. Неизвестно, что кому предназначено. Вот и пойми – почему одному везет и девки в лазарете его первого любят, и мензурку водки, а другому – нет. Убивает сразу.