Уйти, чтобы вернуться

7

Почти все воскресенье он проспал. Накануне вечером он решил сильно напиться. Многие годы он демонстрировал в этом деле недюжинный талант. Засесть в четырех стенах значило бы добавить к путанице в голове еще и позорную нерешительность.

Он толкнул дверь “Новеченто” позже обычного, выпил больше обычного коктейлей из “Фернета” с колой – и вывалился из бара еще более расстроенный, чем обычно. В голове по-прежнему царила неразбериха, потому что он провел вечер один за стойкой, довольствуясь беседой с барменом. А потом среди ночи и безлюдья Эндрю Стилмена, изрядно пропитанного спиртным, разобрал безудержный смех. На смену приступу смеха пришла бездонная тоска. Битый час он рыдал, сидя на бордюре над водосточным желобом.

Других таких идиотов, как он, пришлось бы долго искать – а ведь он повидал их в жизни немало!

Проснувшись с диким похмельем – напоминанием, что ему уже далеко не двадцать лет, – Эндрю понял, до чего ему не хватает Вэлери. Он скучал по ней так, что сводило скулы, мечтал о ней так же упорно, как о той вечерней незнакомке, по неведомой причине тоже не выходившей у него из головы. Но одна была его женой, другая – иллюзией. К тому же он не переставал думать о письме Вэлери.

Он найдет способ добиться ее прощения, отыщет правильные слова – разве это не та область, в которой он съел не одну собаку?

Если статья, которая должна выйти завтра, принесет ему хоть немного славы, то он намерен разделить ее только с Вэлери.

В понедельник, выйдя из дому, он спустился по Чарльз-стрит, как делал каждое утро, и короткими перебежками устремился к реке.

Он дождался красного сигнала светофора для машин и пересек Уэст-хайвей. Когда он достиг островка безопасности, замигал зеленый человечек, но Эндрю по своей привычке все же ступил на мостовую. На возмущенные гудки он отвечал демонстрацией кулака с задранным к небу средним пальцем. Добравшись до аллеи Ривер-парка, он ускорил бег.

Вечером он позвонит в дверь Вэлери, попросит у нее прощения, скажет, насколько жалеет о своей выходке. Он больше не подвергал никакому сомнению свои чувства к ней и был готов биться головой о стену, если бы это помогло ему понять, что за приступ безумия заставил его все это натворить.

С момента их расставания минула неделя – семь дней кошмара, в который он вверг женщину своей жизни, семь дней подлого эгоизма. Больше этого не повторится, он даст ей самую священную клятву. Теперь у него будет одна задача – дарить ей счастье. Он уговорит ее все забыть, а если она заставит его пройти самый тяжкий крестный путь, чтобы заслужить ее прощение, то он готов проползти его на коленях!

Эндрю Стилмен добежал до 4-го пирса с единственной мыслью в голове – как снова завоевать сердце своей жены.

Внезапно он почувствовал жгучий укол в поясницу, за которым последовало ощущение, будто в животе все лопается и рвется. Если бы боль возникла выше в груди, он бы принял это за сердечный приступ. Потом стало невозможно дышать. Это была не иллюзия: ноги подкосились, и он едва успел вытянуть перед собой руки, чтобы не разбить при падении лицо.

Лежа ничком на асфальте, он пытался перевернуться, позвать на помощь. Ему было непонятно, почему из горла не вырывается ни единого звука, пока приступ кашля не помог вытолкнуть наружу густую жидкость.

Увидев растекающуюся у лица красную лужу, Эндрю сообразил, что это кровь – его кровь на аллее Ривер-парка. По непостижимой для него причине он истекал кровью, как животное на бойне. Перед глазами уже сгущалась черная пелена.

Он решил, что в него стреляли, хотя не помнил звука выстрела. Или его пырнули ножом? Последние мгновения, проведенные в сознании, Эндрю использовал для того, чтобы представить, кто бы мог покуситься на его жизнь.

Дышать почти не удавалось. Его покидали силы, он приготовился к неминуемому концу.

Говорят, в такие мгновения перед мысленным взором проносится вся прожитая жизнь, умирающий видит волшебный свет в конце тоннеля, слышит божественный глас, манящий его на тот свет. Ничего похожего! Последние секунды, проведенные Эндрю Стилменом в сознании, были всего лишь медленным, полным боли погружением в ничто.

В 7.15 утра в июльский понедельник свет померк, и Эндрю Стилмен понял, что сейчас умрет.

8

Ему в легкие ворвался ледяной воздух, по всем сосудам хлынула такая же ледяная влага. Слепящий свет мешал открыть глаза, страх тоже не давал поднять веки. Эндрю Стилмен задавался вопросом, где сейчас очнется – в чистилище или сразу в аду. Исходя из его последних действий, рай не светил ему ни в прямом, ни в переносном смысле.

Он больше не чувствовал биения собственного сердца, ему было холодно, чудовищно холодно.

Но раз смерть, как полагают, длится вечность, он не намеревался все это время оставаться в кромешной тьме. Он собрался с силами и приоткрыл глаза.

Ему показалось по меньшей мере странным, что он стоит, прислонившись к светофору, на перекрестке Чарльз-стрит и Уэст-Энд-хайвей.

Ад ни капельки не походил на то, о чем рассказывали на уроках катехизиса в католической школе Покипси, разве что этот перекресток служил лишь входом туда. Но учитывая, сколько раз Эндрю его пересекал, отправляясь на свой утренний моцион, можно было бы и раньше заметить зловещий характер этого места, если бы оно им обладало…

Дрожа как лист на ветру и ежась от растекающейся по спине влаги, он машинально покосился на часы. На них было ровно семь часов, до момента его убийства оставалось еще пятнадцать минут.

Эта фраза, сама собой сложившаяся в голове, показалась ему совершенно бессмысленной. Эндрю не верил в реинкарнацию, еще меньше – в воскрешение, позволившее ему вернуться на Землю за четверть часа до собственной гибели. Он огляделся. Вид утренних улиц совершенно не отличался от того, к какому он привык. Поток автомобилей в северном направлении, другой, в несколько раз более плотный, ползущий в противоположном направлении, в сторону финансового центра, бегуны на тянущейся вдоль реки аллее Ривер-парка…

Эндрю постарался собраться с мыслями. Смерть навсегда избавляет от физических страданий – это единственное, что он точно знал о смерти. Он чувствовал невыносимую боль в пояснице, а перед глазами плясали светящиеся точки, и это служило очевидным доказательством того, что его тело и душа еще не разлучились.

Дышать было очень трудно, однако он дышал – иначе откуда было взяться кашлю? К горлу подступила тошнота, он согнулся пополам, и все, что он съел на завтрак, переместилось в дождевой желоб.

О пробежке этим утром следовало забыть, о том, чтобы когда-либо еще в жизни позволить себе хотя бы каплю спиртного, даже любимый “Фернет” с колой – тем более. Счет, который ему только что предъявила жизнь, был слишком велик, чтобы снова приняться за старое.

Собрав остаток сил, Эндрю повернул обратно. Дома он примет душ, немного отдохнет, и все наладится.

Пока он шел, боль в спине постепенно утихла, и Эндрю убедил себя, что все дело в обмороке, продлившемся не больше нескольких секунд. Секунд, совершенно сбивших его с толку.

Он был готов поклясться, что в тот момент, когда ему стало плохо, он находился у 4-го пирса, а не на углу Чарльз-стрит. Он непременно расскажет врачу – а он уже знал, что без врача не обойдется, – об этом помрачении рассудка. Слишком тревожное происшествие, вызывающее оправданное беспокойство!

Его чувства к Вэлери не претерпели изменений. Вернее, претерпели: страх смерти их только усилил.

Когда все придет в норму, он позвонит в газету, предупредит, что задерживается, и помчится на такси в конюшню нью-йоркской конной полиции, где находился ветеринарный кабинет его жены. Нечего ждать, пора высказать ей свое сожаление и попросить прощения.

Эндрю толкнул дверь своего подъезда, поднялся на третий этаж, вставил ключ в замочную скважину и вошел в квартиру. Там ключ выпал у него из рук: в гостиной он обнаружил Вэлери. Она как ни в чем не бывало спросила, не видел ли он ее блузку, которую она накануне забрала из чистки. С тех пор как он отправился на пробежку, она ее всюду ищет – и никак не найдет.

Прервав на мгновение свои поиски, она взглянула на него и спросила, почему он так обалдело на нее смотрит.

Эндрю не нашелся что ответить.

– Чем стоять столбом, лучше помоги, иначе я опоздаю, а сегодня это некстати, прямо с утра к нам нагрянет санитарная инспекция.

Эндрю не шелохнулся. Рот у него пересох, губы словно склеились.

– Я сварила тебе кофе, он там, на кухне. Ты бы съел чего-нибудь, вон какой ты бледный. Слишком много и слишком быстро бегаешь. – Говоря это, Вэлери не прекращала поиски блузки. – Но сначала найди мне ее, умоляю! Придется тебе выделить мне место в гардеробе, надоело таскать вещи по одной из квартиры в квартиру. Видишь, к чему это приводит?

Эндрю шагнул к ней и схватил за руки, чтобы привлечь ее внимание.

– Не пойму, что это за игры, но то, что я застал тебя здесь, – лучшая неожиданность за всю мою жизнь. Ты мне, конечно, не поверишь, но я как раз собирался нанести визит в твой рабочий кабинет. Мне необходимо с тобой потолковать.

– Вот кстати! Мне с тобой тоже. Надо наконец решить, поедем ли мы в отпуск в Коннектикут. Так когда ты улетаешь в Аргентину? Ты говорил мне вчера о предстоящей командировке, но мне это так не понравилось, что я все сразу забыла.

– Зачем мне опять в Аргентину?

Вэлери оглянулась и внимательно на него посмотрела.

– Зачем мне опять в Аргентину? – повторил Эндрю.

– Разве газета не поручила тебе “крупнейшее расследование, которое запустит твою карьеру в небеса”? Я просто повторяю то, что ты втолковывал мне в эти выходные в чрезвычайном возбуждении, близком к помешательству. Твоя главная позвонила в пятницу и предложила тебе туда снова поехать, хотя ты только что оттуда вернулся. Она так настаивает, придает этому расследованию такое значение, что…

Эндрю отлично помнил этот разговор с Оливией Стерн, помнил и то, что состоялся он после его возвращения из первой командировки в Буэнос-Айрес, в начале мая, а теперь было уже начало июля…

– Она звонила мне в пятницу? – пролепетал Эндрю.