Фимаитина

Чернов (в его глазах кипят слезы). – А кому сейчас жить на Руси хорошо? Честному патриоту? Труженику? Русскому писателю? Нет! На Руси жить хорошо сионистам и мракобесам, подкупленным ими! Да, мы облиты помоями и не только! Но придет время, и они своими шершавыми языками слижут с нас эту гадость!

Крик из зала. – Царя-батюшку!! (Все встают и, плача, поют «Боже, царя храни»).

Вопрос. – Есть ли у вас боевые отряды?

Чернов. – Друзья, не надо задавать вопросов, ответы на которые очевидны. (Овация)

Вопрос. – И пулемёты есть? (В зале раздаются возмущенные крики: «Провокатор!» «А может, это сионист?» «Снять с него штаны!» Слышится возня, пыхтение, крики. «Товарищи, он – наш. Он больше не будет». Зал успокаивается.)

Вопрос. – Много ли в вашем обществе творческой интеллигенции?

Чернов. – Непростой вопрос. Знаете, с этой интеллигенцией, как с той девицей: «И хочется, и колется, и мама не велит» (хохот). Они все хотели бы войти в наше светлое, очищенное от сионистской скверны общество, не замарав своих белых воротничков. Не выйдет, товарищи дорогие! Только облитые, как хорошо здесь было сказано, «ушатами помоев», мы войдем в наше завтра! (Крики «Ура!» «Не боимся замараться!» «На всех говна хватит!»)

Вопрос. – Как вы относитесь к заселению нашими сионистами исконных арабских земель?

Чернов. – Велики страдания нашего младшего брата, тоже великого, но арабского народа. И объединяет нас не только то, что и у них, и у нас есть нефть, а то, что и у них, и у нас – один общий враг. Наш младший брат переживает тяжелейшую минуту своей истории. Но мы с тобой, братишка! (Крики «Ура!» «Да здравствует Аллах Акбар!» «Все запишемся в общество «Джихад!» «Не отдадим Нагорный Карабах!»)

Вопрос. – Есть ли филиалы «Памяти» в других странах?

Чернов. – Отвечу так: ширится международная солидарность в борьбе с сионизмом! Понятно, товарищи? (Овация)

Вопрос. – Можно ли начинать бить сионистов в необщественных местах?

Чернов. – Друзья! О тактике и стратегии «Памяти» вы скоро прочтете в нашем легальном журнале «Узелки на память» (Аплодисменты). Да, товарищи, теперь у нас есть свой орган, и мы не дадим сионистам обрезать его! (Хохот. Бурные аплодисменты).

Вопрос. – А кто такие жидомасоны?

Чернов. – Великий русский человек, общественный деятель эпохи императора нашего Александра Первого, Михаил Леонтьевич Магницкий впервые произнёс это слово в отношении масонов, использующих в своих ритуалах иудейскую, каббалистическую, ветхозаветную символику и прославляющих Сион. Жидомасонство – заговор против России! И это доказано в классическом труде «Протоколы сионских мудрецов». Кто из вас читал их, а? (Поднимается одна единственная дрожащая рука старика в линялой соломенной шляпе, грязноватом, когда-то белом, чесучовом пиджаке. Оратор, увидев это, с великой грустью продолжает). Больно мне видеть такое… Конечно, куда увлекательней читать писульки всяких там Довлатовых, Аксёновых, Войновичей, Бродских и прочих семитофилов и евреев. Но если бы вы только открыли «Протоколы», вы бы уже никогда не закрыли их, а вышеназванных литераторов выбросили бы на помойку.

Вопрос. – Где ж их взять-то, «Протоколы» эти?

Чернов. – Нами готовится академическое издание этой великой книги по доступной любому русскому человеку цене! (бурные аплодисменты)

На этом пресс-конференция была завершена».

Фельетон этот Фима показал одному из руководителей «Симпозиума по режиму», умнице, доктору технических наук, многолетнему «отказнику» Милану Менджерицкому. Тот, читая, пару раз соизволил улыбнуться и по прочтении спросил:

– Ну, и какое это имеет отношение к нашему симпозиуму?

– Никакого, – ответил Фима. – Просто напоминание о времени, в которое проводится симпозиум.

И Милан ехидно продолжал:

– А лирический стишок о симпозиуме ты уже написал?

– О симпозиумах стихов не пишут. Даже такие поэты, как я.

– А где порученный тебе фельетон?

– Не получается.

– Как же так? Я помню, ты говорил про некоего Рабиновича, изобретшего автомат, стреляющий вбок…

– Не получается… Не смешной он…

– Тогда напиши обоснованное опровержение так называемой «важности для государственной безопасности» твоей бывшей секретности.

– Вот это я могу. В нескольких могучих строчках. Скажи, Милан, твоя квартира прослушивается?

– Понятия не имею. Но не исключено…

Фима поднял к потолку гордую голову.

– Тогда я громко заявляю следующее: да, я знал и знаю сейчас, что на известных мне химических комбинатах вырабатывают отравляющие вещества. Но существуют ли в мире химические комбинаты, на которых не вырабатывают эту гадость?! И каждому ясно, что расположение всех до единого советских химкомбинатов американские спутники знают лучше любого гражданина СССР! Эти комбинаты вопиют к небу огромными вертикальными трубами, которые ещё и дымят! Они опоясаны километрами разноцветных труб, по которым во всех направлениях текут исходные химикалии, готовая продукция, вода, пар, отходы! Они огорожены огромными заборами. К ним ведут десятки подъездных дорог! Вокруг них на десятки километров нет жилья! И стоит разбомбить хоть небольшую часть химкомбината, как вырубятся все его производства, включая и производство ядов, ибо все они обслуживаются одной системой. И что, американцы тупее меня?

– Очень эмоционально и логично. Меня только сильно смущает твой призыв к американцам бомбить советские химкомбинаты.

– Милан, ты превратно понял мой монолог…

– Я его понял точно так, как это понимают гебешники. Смягчи, добавь, что и у славных советских лётчиков есть точно такая же возможность, и вперёд! Только, пожалуйста, не зарифмовывай…

– 18 —

Засверкала новая фамилия – Борис Ельцин. В декабре 1985 года он стал первым секретарём московского городского комитета КПСС. Придя на эту должность, выгнал из горкома многих руководящих работников и многих первых секретарей райкомов. Лично проверял магазины и склады, ходил, плохо одетый, в нечищеных сапогах и завалящей кепке пешком по московским улицам, ездил на общественном транспорте. Охранники, не успевавшие влезть в троллейбус, бежали следом. Организовал в Москве продовольственные ярмарки. Начал публично критиковать руководство партии. Но отношение его к «отказу» оставалось неясным.

«Перестройка»! Она легонько трепала поседевшие локоны «отказников», смутно обещала перемены, открыла форточку для более полноценного дыхания и, главное, перестала сажать в тюрьмы. «Отказники» выходили на редкие демонстрации с плакатами, милиция грубо, но без мордобития изымала их и… уезжала. Обезличенным «отказникам» не оставалось ничего другого, как разъезжаться по домам.

Но самое главное – в феврале 1986 года был выпущен из лагеря Толя Щаранский и уже на следующий день после освобождения прибыл в Израиль. А в мае получили разрешение на выезд его мама Ида Петровна и родной брат Лёня с семьёй.

Ида Петровна… Как она натерпелась за эти проклятые девять лет сыновних лагерей и бесчисленных в них карцеров и голодовок! Упрямый, несгибаемый сын… Ида Петровна ездила к нему на свидание в Чистополь в страшный холод и за три дня свидания пыталась отогреть, откормить сына.

Шатаясь, шла завьюженною Камой
В чужую даль, в чужую тьму,
Шатаясь, шла, обмотана шарфами,
На краткое свидание к нему.
Потом, нелепо суетясь, кормила сына,
Такого маленького, худенького, что
Могла бы с лёгкостью взвалить его на спину,
И снова через Каму, через шторм.
Потом лежала, успокоенная, рядом,
И так естественно, свободно потекло
Сквозь каждый наболевший мамин атом
К нему последнее старушечье тепло.
Потом, сращённая с тюремной решёткой,
Рыдала сыну обречённо вслед,
И шла обратно тяжкою походкой,
В холодный, рыхлый, бесконечный снег.
И только об одном молила Бога,