Фимаитина

– Интересно, кто он?

– Да что, не видно? Только что от мясного прилавка.

– Не скажите. Выглядит интеллигентно. Мне даже кажется, что я где-то видел его физиономию… Чуть ли не в газете… А она – уж точно не мясник – вон какая худющая!

– И что за них держатся? Чего их не выпустить? Дышать стало б легче!

– Интересно – муж и жена, полюбовники или коллеги?

– Коллеги… по сионизму.

– Ну и дела пошли у нас в стране – ни милиции, ни других органов…

– Да, другие времена настали!

– Это ж, какие другие?

– А вы при Сталине так спокойно балагурили бы при виде такого? Небось, первым бросились бы избивать их.

– Ох, не к добру это, что евреи убегать стали… Как крысы с корабля…

– А смелые ведь ребята! Я б точно так не смог!

– Да оставьте вы – «смелые». Ну, получат 15 суток, и дело с концом.

– 15 суток? А этот, Щаранский их?

– Так я ж и говорю – времена другие.

– И я очень надеюсь, что более радостные, чем были…

Фиме очень хотелось и самому продолжить разговор на эту тему, но он был на задании.

Наконец, подкатила белая милицейская «Волга». Из неё выскочили два молоденьких милиционера, решительно направились к демонстрантам и начали что-то выговаривать им. Боря и Аня в ответ отрицательно мотнули головами. Один из милиционеров стал говорить в переговорное устройство, очевидно, с начальством. Закончив говорить, стал слушать, что говорят ему. Закивал головой и обратился к толпе:

– Граждане, расходитесь! Вы мешаете другим прохожим!

И в этот момент подкатили «хозяева». На чёрной «Волге». Из неё выскочили три молодца в одинаковых плащах, двое из них в два прыжка оказались около Бори и вырвали из его рук плакат. Третий, белобрысый, схватил Аню за локоть и пытался оторвать от Бори. Ему это не удалось, тогда первые двое заломили Борину руку, за которую держалась Аня, оттащили Борю, и белобрысый, схватив Анину руку чуть выше локтя, – и это наверняка было очень больно, – повёл её, скорее, потащил, к милицейской машине. Аня вырывалась, и белобрысому было нелегко. В конце концов, ему пришлось обхватить её за шею и волочь за собой. Волочить Аню… А ведь казалось, дунь – и она полетит…

А скрюченного, с заломленными руками Борю, чекисты быстро и мощно тащили к своей «Волге», и слышно было, как шаркали подошвы его ботинок по асфальту. Подтащив, швырнули внутрь, один из чекистов полез за ним, другой бегом бросился к милицейской машине, куда была втиснута Аня, что-то приказал водителю, и через мгновенье Гоголевский бульвар обрёл первозданную чистоту, а Гоголь, стоящий во весь рост на высоченном постаменте, улыбающийся и излучающий оптимизм, будто благословлял чекистов, проведших столь блестящую операцию над «жидами».

Фима немедленно позвонил Валерию Николаевичу и подробнейшим образом описал всё, что произошло на его глазах. Вернулся в училище. Кое-как доработал. Домой вернулся в поганейшем настроении. Долго, во всех подробностях, словно изгоняя из себя увиденное, рассказал Тине о Боре и Ане. Вечером Тина потащила его в кино на фильм Германа «Мой друг Лапшин». Скорей всего, это был не тот фильм, который надо было в этот день смотреть Фиме. Ночь была кошмарной – Лапшин избивал Аню, она кричала; затоптанный чекистами, Боря смотрел на неё и выл. Потом белобрысый чекист пытался сорвать с Ани одежду, а она выскользнула из его рук и полетела…

Гульков выпустили из милицейского участка через двое суток…

В те дни Фима сочинил посвящённое им стихотворение. Вот оно:

Свели двух гениев, мутантов…
Еще качаются со сна
Четыре скованных мустанга,
Четыре скованных слона.
Часы вдруг щёлкнули, и спешно
Две волосатые руки
Швырнули жертвенные пешки
На смертоносные штыки.
Их руки яростны и быстры,
Меж ними желтая доска,
Меж ними ненависти искры
И одиночества тоска.
Атаки зреют справа, слева…
И двое рубятся в бреду,
И умирают королевы
На девятнадцатом ходу.
О, жарких битв хмельное зелье!..
И тихо пал последний слон —
Красиво умирают звери,
Не перекошенные злом.
Ах, не фигурки б им, а колья!..
Последний дьявольский прыжок,
И мертво вытянулись кони,
Уставясь глазом в потолок.
Они усталы и сутулы…
А кровь все гуще, все жирней —
Убитые скатились туры,
Оставив голых королей.
И, словно ветошь, их швырнули
В незащищённые углы.
Метались от последней пули
По скользким клеткам короли.
Ничья… Они в свои каюты
Спешат, чтоб смыть сраженья пыль.
…Им снятся чудища-дебюты,
Что пожирают миттельшпиль.
И вместо тур им снятся танки,
И вместо женщины – доска,
Им снится грозный Капабланка
И наблюдатель из ЦК.
Им снится денежная речка,
В Кремле устроенный обед,
На Новодевичьем местечко,
Да пара томиков побед…
…А в зале над клочком билетным
Кряхтит уборщица… И на
Ристалище тысячелетнем
Кладбищенская тишина…

– Какое-то оно кровавое, – сказала Тина.

– Под стать моему настроению.