Старость

Старость
Марк Рабинович

Эта книга хронологически завершает пенталогию, начатую "Приговоренными к жизни". Стэнли Кранц, герой повести "Сабра", изрядно постаревший и вышедший на пенсию, пытается выручить из тюрьмы невесту своего сына. Он еще не знает, с какими могучими силами ему придется бороться в Стамбуле, Иерусалиме и Подмосковье. В этом ему помогут как старые друзья: Клод, Йорам, Сергей Ингинен, так и новые персонажи. А ведь Стэнли еще надо разобраться с Иерусалимом, который снова начал задавать непростые вопросы. Содержит нецензурную брань.

Марк Рабинович

Старость

Глава 1. Израиль

Мой второй месяц на пенсии начался также, как и первый. Покойный дядя Натан говаривал, что главное в пенсии – это дожить до нее. Вот только мой скромный опыт первого месяца показал, что этого недостаточно. Наша молодежь еще готова была терпеть пожилого архитектора программного обеспечения, хотя и не понимала, для чего вообще эти архитекторы нужны. Но видеть в этой роли пенсионера, ассоциирующегося у них с инвалидом умственного труда… На такое не хватит уже никакой толерантности. А я еще не настолько выжил из ума, чтобы этого не заметить, хотя ребята изо всех сил старались быть политкорректными. В общем, к концу первого своего пенсионного месяца я начал всерьез задумываться о рыбной ловле и разведение маргариток, а в начале второго начал посматривать на каталоги яхт, прикидывая, смогу ли я позволить себе курсировать между домом и внуками в Штатах весь остаток жизни. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что Стэнли Кранц с жиру бесится. Действительно, чего мне не хватает для полного счастья? Недавно, мы с Наоми приобрели славненькую квартиру с балкона которой можно наблюдать и восход над Самарией и закат над Средиземным морем. На мой взгляд, южные районы Нетании идеально подходят для того, чтобы прожить остаток жизни, особенно, если у тебя есть возможность приобрести квартиру около берега. Вот только делать в этой квартире будет совершенно нечего, поэтому мне и пришла в голову отчаянная и безумная мысль о яхте.

Такие мысли обычно приходят в голову по выходным, когда все дела сделаны и не знаешь, чем себя занять. Наоми была в отъезде, дел по дому не было и поэтому меня одолевали праздные мысли. Я выглянул из окна гостинной: дул легкий береговой бриз, нагоняя не слишком большие пологие волны. Не ленись, Стэнли, подумал я, сходи поплавай, пока послеполуденный ветер не нагнал волну. Пять минут и ты на пляже, надо только спуститься по лестнице с обрыва. Всего лишь 142 ступеньки вниз, а потом столько же вверх… Я пока еще могу себе это позволить. А потом неспешно проплыть брассом несколько раз взад-вперед и завершить свой ленивый заплыв стометровкой стилем кроль, чтобы размять плечевые суставы. Всех проблем это не решит, но, по крайней мере, даст заряд бодрости до вечера. Я натянул плавки и стыдливо прикрыл их длинной футболкой. Вперед! И в этот момент зазвонил телефон.

Как ни странно, это звонил Борька, что было более чем необычно. Нет, он вовсе не чурался нас с матерью, но звонить просто так было ему совсем не свойственно. Он просто физически был не в состоянии обсуждать мировые проблемы, здоровье или погоду. Ну а когда надо было поддерживать родственные отношения с неинтересными ему людьми, то он просто зверел. Особенно это относилось к Розенфельдам из Йоркшира, которых он терпеть не мог, тем более, что сейчас они жили в Беер Шеве. Но мы знали, что случись что с одним из нас, и Борька немедленно примчится, бросив все. А вот услышать его голос без всякой причины шансов у нас не было. Именно поэтому его звонок в пятницу утром меня насторожил.

–– Привет, папа – начал он, и тут же перешел к делу – Нам надо поговорить.

–– Говори – лаконично предложил я.

–– Это не телефонный разговор – он замялся – Давай я к тебе приеду.

Вот те на! Это что же такое произошло, подумал я? Но озвучил только короткое:

–– Приезжай.

От Борькиного дома в Тель-Авиве до нас полчаса езды и все эти полчаса я гадал о том, что он мне расскажет. Отношения у нас с ним неплохие, хотя и не скажу, чтобы очень уж теплые. В детстве он одно время очень обижался на то, что его назвали Борисом и справедливо обвинял в этом меня. Надо сказать, что имя ему действительно выбрал я в силу не совсем понятной мне самому сентиментальности. Наоми с большим скрипом со мной согласилась, что, учитывая права матери, было большим подвигом с ее стороны. В результате, в школе и потом часто интересовались, почему у него русское имя. Далеко не со всеми и не всегда он был настолько откровенен, чтобы пересказывать мои сомнительные подвиги на том берегу Суэца, и объяснять этим мою прихоть. Боюсь, что для нас с Наоми, с нашей английской и ивритской речью, произносить его имя было не так легко. К тому же, наши "русские" друзья годами пытались безуспешно доказать, что в слове “Борис” ударение падает на последний слог, но помогало это весьма слабо. Проблема неожиданно разрешилась, когда в старших классах у сына появилась "русская" девочка, которую, к счастью, звали не Наташа, а Юлия. Эта самая Юлия называла его не иначе как "Борька". И хотя после армии она бросила нашего сына и внезапно вышла замуж, это уменьшительное так прижилось, что с тех пор мы с матерью его иначе и не называли, да и сам он привык и представляется так своим многочисленным женщинам и своим не менее многочисленным знакомым.

–– Папа, мне надо срочно выехать в Москву – выпалил Борька, едва войдя в дверь.

Я не удивился. Борька всегда был настроен романтически, впрочем, как и я в молодости. Но он-то не остыл и к своим почти сорока годам, виной чему было отсутствие рядом с ним такого стабилизирующего фактора, как моя жена. Поэтому он периодически встревал во всевозможные авантюры, порой весьма далеко от дома. Я, например, до сих пор не знаю, что он делал два года на Кубе, и имею весьма смутное представление об антарктической экспедиции, в которой он принимал участие. Так что, Россия в этом ряду выглядела более, чем пристойно. И все же.... Но самым разумным было дать ему высказаться.

–– Ты, конечно, слышал, про дело Хадассы Бар-Нахман? – продолжил он.

Еще бы, я не слышал. Этим были полны газеты, которые я, впрочем, давно не читаю, новостные сайты и радиопередачи. У меня, как и у большинства израильтян, выработалась устойчивая привычка слушать новости каждый час проведенный в машине. И эти передачи уже который день начинались с новостей об Хадассе. Но при чем тут наш Борька?

–– Поэтому мне надо в Москву… – продолжил сын.

Я по-прежнему не улавливал связи, но зато хорошо понимал, почему он заявился ко мне. Дело в том, что Борька принципиально не признавал запретов и руководствовался лишь своей собственной, довольно эгоистичной логикой. Здесь, в Израиле, где чувство юмора впитывают с молоком матери даже будущие чиновники, в местных бюрократических структурах к нему относились снисходительно и ему многое сходило с рук. А вот несколько лет назад в России он нарвался по-крупному. Вероятно, он был настолько вдохновлен моими рассказами о волшебном городе Санкт-Петербурге, что решил посетить его со своей тогдашней подругой. Как назло, у этой подруги (хоть убей не вспомню как ее звали) что-то там было не так в документах. Борька потом утверждал, что у нее отклеился листочек в паспорте, но мне это представлялось сомнительным, уж слишком это выглядело глупо даже для самых тупых чиновников. Как бы то ни было, подругу завернули на границе, а Борька устроил такой грандиозный скандал, что его тоже выперли, занеся при этом в список нон-грата. Надо полагать, он снова попытался оперировать своей логикой и нарвался на чиновника без чувства юмора. Как бы то ни было, но дорога в Россию ему была теперь заказана. Правда в российском посольстве ему сказали, что покаянное письмо может все исправить, но мой Борька гордо встал в позу. А вот теперь ему приспичило в Москву, и он пришел ко мне потому что отец уже не раз вытаскивал его из затруднительных положений. Разумеется, он ожидал от меня чуда, оптимистично считая что раз правда на его стороне, то и справедливость должна быть там же. Вообще-то, когда тебе под сорок, можно было бы быть и менее наивным. Но сейчас меня больше интересовало то, что его связывало с Хадассой Бар-Нахман. Озвучивать свой вопрос мне не пришлось.

–– Понимаешь, папа – пояснил Борька – Мы с Хадассой уже давно вместе.

Слово "давно" в его устах могло означать от двух дней до двух лет, но сейчас мой безалаберный сын был настолько серьезен, что я бы предположил два года. Сама новость не произвела на меня должного впечатления, поскольку от Борьки и не такого можно было ожидать.

–– И как только эти патроны оказались в ее чемодане? – возопил Борька.

Его каждый раз возмущала любая несправедливость, допущенная судьбой по отношению к ему и его близким, причем свежесть восприятия не уменьшилась с годами. Сам вопрос был, разумеется, риторическим, для любого, кто знаком с нашей действительностью; в чемодан израильтянина пара патронов от армейской винтовки могли попасть множеством разных способов. Например, девушка могла одолжить свой чемодан тому же Борьке для поездки на сборы, и похоже, что именно так оно и было. А уж хранить вещи в самых неожиданных местах мой сын умеет. Однажды, еще во время его срочной сужбы, Наоми вытащила гранату из грязного носка. Правда граната было шумовая, но представьте себе, сколько шуму было бы при стирке.

Так или иначе, но патроны в чемодане израильтян стали просто национальным бедствием. За границей, местные власти обычно действовали по принципу "лучше перебдеть, чем недобдеть" и таких израильтян задерживали для разбирательства. К разбирательству подключался израильский консул и, в результате, дело заканчивалось суровым внушением с конфискацией опасного оружия. Приходилось извиняться, а порой и платить штраф, но ни разу дело не дошло до обвинения. Ни разу, до тех пор, пока Хадассу Бар-Нахман не задержали в аэропорту Шереметьево с двумя винтовочными патронами в чемодане, который следовал транзитом из аэропорта Нарита в Токио в аэропорт Бен-Гурион Тель Авива. Бедную девушку немедленно арестовали, очень оперативно обвинили в контрабанде оружия и присудили к шести с половиной годам колонии обычного режима. Не знаю, что такое "обычный режим", но не думаю, что два патрона от винтовки "Тавор" на дне следующего транзитом чемодана серьезно подорвали обороноспособность Российской Федерации или стабильность правящего в ней режима.

А вот теперь все это, как выяснилось, касается моего сына, причем самым непосредственным образом. Сам он поехать не мог, это теперь было очевидно. Даже если пойти в посольство, покаяться и написать самообличительное письмо, то одни только бюрократические процедуры займут месяцы, если не годы. К тому же, борькина связь с Хадассой легко прослеживатся парой нажатий на клавиши, что делает снятие с него российских санкций более чем иллюзорным. Следовательно, ехать придется мне. Я это понял сразу, да и Борька явно на это подсознательно рассчитывал, не допуская крамольную мысль на более высокий уровень. Поэтому, когда я озвучил идею своей поездки, он начал было вяло возражать, но быстро перестал, убедившись, что я его все равно не слушаю. Разумеется, каждый почувствовал бы себя неудобно, когда тебя, здорового сорокалетнего мужика, выручает отец-пенсионер. Поэтому я сменил тему:

–– Насколько у тебя серьезно с этой девушкой? Если я не ошибаюсь, она намного младше тебя?

–– Не знаю – замялся Борька – Что ты от меня хочешь?

–– Серьезно, или нет?

–– Вот пристал… – он начал сердиться и это было хорошо, потому что отвлекало его от ненужных мыслей.

Я пристально посмотрел на него, сознательно не озвучивая то, что, по моему мнению, читалось в моем взоре.

–– На самом деле, все очень серьезно – неожиданно заявил он твердым тоном – Мы уже начали думать о ребенке.

Меня, в моем возрасте, трудно чем-либо удивить, но тут Борьке это удалось. Мы с женой давно перестали рассчитывать на внуков по борькиной линии, тем более, что наши девочки подавали в этом отношении большие надежды, а младшая их даже и осуществила. Теперь предстоящая поездка в Москву приобретала новый смысл.

Борька уехал, ворча и негодуя, но в глубине души довольный тем, что его проблемой будут заниматься. Теперь я ждал звонка Наоми, так как интуиция у нее была развита неимоверно. Иногда она чувствовала, что со мной должно что-то произойти, еще до того как я сам об этом узнавал. И, действительно, она вскоре позвонила из Лексингтона, от дочки. Как-то раз мы решили показать девочкам те места, откуда мы родом. Борька отказался с нами ехать, презрительно ворча по поводу нашей старческой сентиментальности, поэтому Брайтон и Кентукки мы посетили вчетвером. Было это большой ошибкой, потому что теперь Наоми приходится мотаться между Нетанией и внуком в Лексингтоне, а вскоре ей придется и внучку в Квинсе навещать. Впрочем, я ничего против наших зятьев не имею, кроме их местоположения.

Моя любимая не успела еще ничего спросить, как я ее огорошил новостью про Борьку и его девушку.

–– Ну-ну, посмотрим, какая-такая Хадасса – строго заявила она. За сорок лет, ее характер совсем не изменился. Если раньше Наоми Берковиц боялся сам Моше Даян, то теперь трепетали зятья.

–– Чтобы посмотреть, мне придется полететь в Москву – объяснил я.

–– В Москву? – протянула Наоми, потом, видно вспомнив наши новости, добавила – Ну да, в Москву.

Наступило напряженное молчание. Как обычно, подумал я, она сейчас что-то такое скажет, что позволит мне взглянуть на проблему с еще одной стороны. Но она только сказала:

–– Не забудь свои таблетки – я ждал продолжения, и оно немедленно последовало – И не стоит тебе ехать одному. Возьми с собой кого-нибудь из "русских".

Это и был тот самый совет, которого я ждал – как всегда разумно и в точку. Мое знание русского языка оставляло желать лучшего. Много лет назад покойный дядя Натан привлек меня к одной работенке, требовавшей базового знания "великого и могучего", так что я понимал не слишком быструю речь и мог составить пару-тройку фраз. Но я, как мне кажется, до сих пор подписан под разноцветными бумажками, срок действия которых еще не истек. Так что не будем об этом. Потом в 90-е годы мне неоднократно предоставлялась возможность обновить свой русский. И все же, этого было недостаточно для серьезной поездки, не говоря уж о знании российских реалий, которые, изначально неглубокие, застыли у меня на уровне 90-х. Я перебрал в уме всех своих русскоязычных знакомых и результаты получились плачевные. По тем или иным причинам, никто из них не подходил на роль моего спутника.

–– Поговорил бы ты с Йорамом – подсказала Наоми.

Она знала Йорама в основном по моим рассказам, да по паре его визитов в наш дом. В ходе этих визитов он умудрился почти ничего не сказать и этим, вероятно, заслужил ее доверие. К ее совету несомненно следовало прислушаться. Но где мне искать Йорама? Да и жив ли он еще? Вроде бы он был постарше меня. А Наоми продолжила:

–– И еще… – она вдруг замолчала, и, после многозначительной паузы продолжила – … ты уж не копай там слишком глубоко.

Я вообще не собирался копать, поэтому не отреагировал.

– Пожалуйста, будь все время со мной на связи. Люблю тебя, дед! – на этом разговор закончился.

Йорама я обнаружил в конце цепочки из примерно десятка звонков. Он был еще вполне жив и относительно здоров в небольшом доме престарелых около Кирьят Шмона. По телефону он говорить отказался и потребовал моего приезда. От Нетании до северной границы три часа езды и все эти три часа я думал о Борьке, Москве и Хадассе. А еще я немного думал о Наоми, но о ней я думаю постоянно уже сорок лет.

Йорам приветствовал меня так сдержанно и внешне безразлично, как и сорок лет назад в такси около моего дома в Бруклайне. Если закрыть глаза, подумал я, можно представить себе, что не было всех этих лет и еще жив отец. Но я не закрыл глаза. Йорам всегда выглядел безразличным, равнодушным и бесчувственным, но я знал, что это лишь маска. Вот и сейчас, во время моего рассказа он не высказывал никаких эмоций и даже не шевелился в своем инвалидном кресле, так что стороннему наблюдателю могло бы показаться что он умер с тоски, не выдержав моего нудного рассказа.

Когда я закончил свою историю, он сказал, что ему необходимо сделать пару звонков. Не знаю, кому он там звонил, потому что меня он выгнал из комнаты, предварительно заставив проверить уровень зарядки своего телефона. Наверное, это было существенно, потому что разговаривал он довольно долго.

–– Надеюсь, Стэнли, ты научился хоть чему-нибудь за последние сорок лет – начал он, после того как я был допущен обратно в комнату – Потому что тебе придется быть предельно осторожным. Мне так и не удалось выяснить, чьи интересы здесь затронуты.