Чудотворцы

– А если с ней случалось хорошее, то она бежала этого, считая этот дар незаслуженным, а себя – недостойной. Именно так она и убежала от многого и многих.

– Где она сейчас? – Публий вскочил на ноги.

Он не сомневался, что его собеседник знает ответ, и он не ошибся.

– Она вернулась в Модиин.

– Почему, она избегает меня?

– Может быть потому, что считает это тем хорошим, что с ней произошло и чего она, по ее мнению, недостойна? А вот почему ты ее избегаешь?

– Потому, что дурак – обреченно сказал Публий – Мне срочно надо в Модиин.

– Боюсь, не выйдет – сказал внезапно возникший ниоткуда Иуда – Надо срочно укрепить Бейт-Цур. Его стены совсем обветшали. Ниттай справится без тебя?

Однорукий Ниттай быстро становился толковым инженером и, несмотря на свое увечье, вполне мог заменить его на строительстве машин. Особенно он увлекся идеей тяжелого онагра, предложенной Публием, но онагра пришлось отложить, так как осаждать крепости Иуда пока не планировал.

– Справится – проворчал он и поймал понимающий взгляд Симона.

Да, подумалось ему, Модиин придется отложить. Следующим утром он был в Бейт-Цуре, стены которого действительно держались на честном слове. Отсюда не было видно того склона, на котором он стоял с Ниттаем и Сефи против фаланг Лисия. А ведь тогда, перед боем, он даже не подозревал, что Бейт-Цур – это город, ему это казалось названием местности. Город оказался не бог весть каким большим, но стены, а точнее – останки стен, у него были. Разумеется, это были все те-же саманные кирпичи. На известковые стены у маккавеев не было ни времени ни средств, и восстанавливать пришлось теми же самыми глиняно-соломенными блоками, но на этот раз Публий предусмотрел на стенах позиции тяжелых баллист. Закончить работу ему не дали: гонец от Иуды привез устный приказ присоединиться к войску отправляющемуся в карательную экспедицию против аммонитян, устроивших на своей территории еврейские погромы. К армии он присоединился под стенами Храма и первым, кого он увидел, был Сефи. Красавец-хилиарх, выступавший во главе тысячи пехотинцев, встретил инженера веселым воплем:

– Кого я вижу? Публий, если не ошибаюсь? Кто ты теперь, раб или свободный?

– Свободный – улыбнулся Публий – А ты, я посмотрю, все также весел.

– Веселого-то мало – Сефи помрачнел – Не дают нам пожить спокойно.

– Я вроде слышал, что это мы идем на аммонитян, а не они на нас.

– Это сегодня, а знаешь сколько раз они на нас нападали? Вот и не говори… Пойдем на Гезер и покажем им как нападать на Иудею.

– Это для Иуды плевое дело, но почему ты так расстроен?

– Потому, что плохие вести доходят буквально отовсюду. Иудея всегда была лакомым куском, не случайно эллины на нее облизываются еще со времен Александра. А теперь всяким там адомитам и баянитам ох как не по душе пришлись наши победы. На нас они пойти не осмелятся, а вот со своими, местными евреями, они готовы расправиться хоть сейчас. И в Галилее сейчас плохо и в Идумее не лучше. Вот и приходится Иуде посылать войска в разные стороны. Симон бен Маттитьяху, к примеру, повел рати на север, в Галилею. Надеется он, слышал я, дойти до самой Птолемаиды. Вот где я бы побывал, люблю я море, хоть и видел его всего один раз. Говорят, от Гезера можно увидеть страну филистимлян, а там и море.

Публий удивился, представив Тасси ведущим войска, ведь до сих пор тот предоставлял Иуде возглавлять армию. Видно дела и вправду не слишком хороши.

– Смотри, Иуда едет – толкнул его Сефи – А конь у него хорош!

– Кто это рядом с ним? – спросил Публий.

Рядом с Маккабой, усевшись по-женски на мула, ехала женщина. Несомненно очень красивая, но совершенно непохожая на Шуламит, она поражала цветом своих волос. Если чудные темные волосы второй отблескивали медью на солнце, то спутница Иуды обладала целой гривой ярко-медных волос, выпущенных ею на плечи из-под наголовной повязки. Такие повязки носили замужние женщины и Публий воскликнул:

– Это его жена?

– Ее зовут Дикла – каким-то странным голосом отозвался Сефи – И она не жена. Она разведенная. а он коэн, поэтому они не могут поженится.

– Ты ее знаешь?

– Знаю – глухо ответил он.

За этим что-то крылось и Публий счел за лучшее ни о чем не расспрашивать. Иуда и Дикла проследовали вперед, армия тронулась за ними. Начались дожди и поход запомнился Публию чередой переходов и возней с баллистами. Дешевая древесина то разбухала от дождей то рассыхалась на солнце, кроме того повозки все время застревали на размытых дорогах и их приходилось вытаскивать, допрягая мулов. К счастью, баллисты и не понадобились. Осада Гезера с его земляными стенами, длилась недолго и его правитель, Тимофей, быстро сдал город иудеям, опасаясь разграбления. Иуда поставил там небольшой гарнизон во главе с Сефи и тот действительно увидел вдалеке море с невысоких городских стен. Сразу после занятия города произошло необычное…

Аммонитяне, несомненно, были родственны иудеям и говорили на похожем на иврит языке, который Публий с трудом, но понимал. Уже в Гезере выяснилось, что чуть ли не у половины иудейского войска обнаружились там родственники, а, вследствие того, что иудеи часто брали аммонитянок в жены, добрая часть воинов Иуды была по сути наполовину аммонитянами. На Тимофея, ставленника Антиоха, они имели зуб, но ничего не имели против своих двоюродных братьев, дядей и внучатых племянниц. Более того, они ожидали, что к аммонитянам будут относиться как к евреям. Несколько хасидеев, затесавшихся в войско пытались было затеять теологический спор, путая при этом аммонитян с моавитянами, а царя Давида, внука моавитянки с его сыном Соломоном, женатом на аммонитянке. Разозленные воины хотели их побить, хасидеям удалось бежать, а разгоряченные головы направились к Иуде, потрясая оружием. Маккаба, симпатии которого были на стороне его бойцов, сделал вид, что рассердился и заорал:

– Интересно, кто это ко мне пришел? Мои славные воины, защитники веры, или ученые мужи, сражающиеся стилами на папирусе? Я что, обидел кого-нибудь из местных или продал здесь кого-либо в рабство? Я и сам по молодости заглядывался на девиц из Гезера, мне ли вас не понять? Клянусь, что никого не обижу в этом городе, до тех пор, пока он не посягнет на нашу веру. Ну а вопросы крови будем решать так, как в Книге заповедано. По мне, так пусть примут обрезание, наденут тфилин и про пост не забывают. А после этого ждем их в нашем храме – места хватит.

Эта проникновенная речь сразу остудила страсти, а Публия заставила задуматься о том, кого же следует считать евреем. После этого, Иуда и Йонатан повернули свои войска и направились в Галаад, где доведенные до отчаяния евреи из последних сил отбивались от селевкидов в крепости Датема. Инженера Иуда оставил в Гезере и, помогая Сефи укреплять городские стены, тот неоднократно собирался отлучиться в Модиин, до которого был всего день пути, но что-то его все время останавливало. Наверное, это был просто постыдный страх, боязнь обнаружить, что его мечты – это всего лишь фантазии распаленного воображение, и что никто его там не ждет. Он понимал, что обязан объясниться с Шуламит, но малодушно оттягивал момент этого объяснения, все время клял себя за малодушие и постепенно становился противен самому себе, пока откладывать решение еще дальше стало невозможно. Наконец, он вышел в путь, сопровождаемый Сефи, который сам напросился в сопровождающие. Дорога до Модиина была хорошо утоптана и путники, выйдя утром по зимней прохладе, к полудню увидели цель своего пути далеко на холме.

– Кстати, Публий, а зачем мы туда идем? – спросил Сефи.

– Не знаю, зачем идешь ты, а я собираюсь наведаться к жене.

– Вот как? Так у тебя есть жена?

– Вроде бы…

– Ты что, не уверен в этом? – Сефи даже остановился и удивленно уставился на Публия.

Тот тоже остановился и сел на камень. Идти в Модиин ему расхотелось, точнее он безумно боялся и искал предлог, чтобы оттянуть встречу. Видя его колебания, Сефи достал из дорожной сумки хлеб, финики, вяленую козлятину и предложил перекусить. Когда они насытились, он пристально посмотрел на инженера и тихо сказал:

– Рассказывай, ты же хочешь рассказать…

Удивленный инженер вскочил на ноги, хотел было возмутиться, посмотрел в спокойные глаза хиллиарха и, не полностью отдавая себе отчет в том, что делает, рассказал ему про Шуламит почти все, опустив лишь подробности их первой встречи и их первой ночи. Закончив рассказ, Публий тут же пожалел о своей откровенности и с ужасом ждал первой фразы Сефи. Что это будет? Скабрезное замечание, выражение сочувствия или мудрый совет? Неважно! Сейчас он начнет говорить и мне захочется его тихо прирезать, чтобы он не сказал. Но то что он услышал не было ни тем, ни другим, ни третьим…

– Помнишь ту женщину, спутницу Иуды Маккаби, Диклу? – тихо сказал Сефи – Мы выросли с ней в соседних домах. Она всегда мне весело улыбалась, а у меня от этого замирало сердце… У тебя было так, что сердце пропускает удар? Наверно было… Вот я как раз об этом. Если сосчитать все удары сердца, которые я потерял, глядя на нее, то наверное получится небольшая жизнь. А она всего лишь улыбалась… Потом ее выдали замуж. Ты, наверное, спросишь, как же я? Но разве я, простой сын землепашца, мог пойти к ее отцу, знаменитому ученому. Впрочем, она могла бы и не послушаться отца, такой уж у нее характер. Вот только меня она не хотела, я был ей всего лишь другом, не более.

Он отвернулся и смотрел теперь куда-то вдаль, между недалеким Модиином, полями и стеной кедровника на горизонте. Надо бы ему что-то сказать, ободрить, подумал Публий, но тогда и ему захочется меня тихо прирезать. Нельзя тут ничего говорить, решил он, надо просто молча слушать. Сефи вздохнул и продолжил:

– Хотелось бы мне сказать, что ее муж был редкостной сволочью, но не скажу. Хотя и порядочным евреем он тоже не был, иначе не примкнул бы к эллинистам. Из-за этого Дикла от него и ушла, хорошо хоть детей у них не было. Она вернулась к отцу, а ко мне вернулась надежда. Ты же видишь, я отнюдь не урод, мне об этом говорили многие… женщины. Но оказалось, что ей не нужен красавец, у которого в голове даже меньше, чем в кошельке. То, что она искала, она нашла в Иуде, и я не удивился. Мне даже не было обидно, всего лишь горько. Ведь я готов отдать жизнь за любого из них. Ну, как тебе моя история?

Публий, не отвечая, поднялся и посмотрел на Сефи. Не знаю, сколько у него в кошельке, и сколько в голове, подумал он, а вот в сердце у него хватит на двоих. Теперь все было сказано, решение принято и он был благодарен Сефи, хотя вряд ли смог бы объяснить – за что. До Модиина оставалось всего-ничего и они дошли туда часа за два, а там их дороги разминулись.

Он снова вспомнил красавца-хилларха перед домом Хайи, потому что сердце начало давать сбои и он не мог заставить себя открыть дверь. Но открывать ее и не понадобилось – Шуламит стояла снаружи, прислонившись к камням стены и закрыв глаза. Неужели она ждала, подумал он. Да нет, невозможно, я же никого не предупредил. Он подошел и осторожно взял ее руку в свою. Ее пальцы безвольно повисли, а глаза по-прежнему были закрыты. Казалось, она не замечает его, не замечает ничего вокруг: ни дома, ни улицы, ни кривой акации за углом дома, ни колодца напротив. Ну, конечно, подумал он, у нее же закрыты глаза. Но даже открой она глаза, казалось она все так же будет смотреть в никуда, не видя ничего вокруг. Неимоверным усилием он пересилил темное отчаяние, нахлынувшее неоткуда, и заговорил. Потом он так и не смог вспомнить те слова, что порой шептал, а порой и кричал ей там у двери симонова дома. Кажется, он рассказывал ей о своей жизни, пустой и бессмысленной, потому что ее, Шуламит, не было в этой жизни. Еще он говорил о далекой стране, в которой родился и о доме, в котором вырос. Но это было так давно и теперь у него не было своего дома, а ведь каждому человеку нужно то место, куда он может вернуться и где его ждут. И он мечтал о доме и думал о той, что будет его ждать, а вот теперь оказалась, что ему нужна только она, и, если она не будет его ждать, то у него не будет места в этом мире. Вроде бы, он рассказал ей об отражении луны в глазах цвета темного песка и о солнце, проблескивающем через темную медь волос. А, может быть, он только хотел это сказать… И тогда она открыла глаза.

Как назло, тучи затянули небо и луны не было, а может быть – был безлунный конец месяца. Но над дверью догорал факел и он впился взглядом в ее глаза, как страстный любовник впивается в вожделенные губы. Если раньше в ее глазах не было ничего, то теперь там было все: безумие, страх, отчаяние и безысходность. А еще… Может быть ему это показалось, но еще там была робкая надежда. Потом она отвернулась и вошла в дом. Наверное, он мог бы последовать за ней, но он боялся спугнуть этот слабый проблеск надежды и, поэтому, ночевал на крыше, хотя ночи еще были прохладными.

Утром его разбудил Сефи, получивший приказ присоединиться к войску, выступающему на Явниэль. Вначале Сефи был безумно доволен своим новым назначением и убедил в этом Публия. Он рассказывал о богатстве приморского города, на который шел их корпус, о значении его для Иудеи, но на самом деле, как вскоре догадался инженер, он просто хотел искупаться в море.

Публий со своими двумя баллистами и Сефи с шестью сотнями его хиллиархии, присоединились к экспедиционному корпусу на приморской равнине южнее Гезера. Возглавляли войско два бывших хиллиарха, Азария бен Моше и Йосеф бен Закария. Были они молоды, энергичны, доброжелательны и веселы, а, к тому же, прекрасно ладили между собой, что редко бывает с полководцами одинакового ранга. Тем не менее, чем-то они не угодили Сефи. Пока войско медленно двигалось на юго-запад через приморскую равнину, он нашел нескольких друзей, из тех, что стояли вместе с ним при Бейт Цуре, и узнал странные новости. Оказалось, что Азария и Йосеф получили четкие указания от Иуды охранять Ерушалаим и ни в коем случае не двигать войска. Однако, узнав о преследовании евреев в Явниэле, они ослушались приказа и двинулись с четырехтысячным войском на юг. К тому же, выяснилось, что Явниэль находится вовсе не на море, а в четырех милях от него, что совсем уже расстроило хиллиарха.

– Не будет добра от этого похода – ворчал он – Ну посуди сам, какой нам резон штурмовать хорошо защищенный город с четыремя хиллиархиями? Я, конечно, не стратиг, но вовсе не обязательно лезть на стены, чтобы защищать наших братьев в Явниэле. По мне, так надо ударить на их порт, Явне-Ям, чтобы они образумились. От Явниеля до Явне-Ям стен нет, а без подвоза продуктов из Антиохии, им придется туго. Я уверен, что сожги мы десяток кораблей в гавани, как Горгий сразу воспылает любовью к евреям своего города.

Так Публий узнал, что они идут воевать с его старым знакомым. Возможно Сефи и влекло море, но его рассуждения показались инженеру разумными. Горгий же, считал Публий, хоть и потерпел постыдное поражение от Иуды под Эммаумом, продолжал оставаться опытным стратигом и опасным противником.

На следующий день войско вступило в филистимлянские земли, а еще через день вдали показались невысокие стены Явниэля. Уставшие воина рассчитывали на отдых, но Горгий их упредил. Только они приблизились к городу, как его ворота распахнулись и оттуда стали выбегать многочисленные гоплиты и пельтасты. Не успели иудеи опомниться, как под стенами города выстроились двенадцать фаланг гоплитов с отрядами пельтастов и немногочисленными всадниками на флангах. Затрубили фанфары и ощетинившиеся бронзой квадраты двинулись вперед по идеально гладкой равнине навстречу иудейскому войску. Мерный грохот сандалий, едва слышимый поначалу из-за расстояния, начал медленно приближаться и нарастать, поддерживаемый пением флейт и заунывным гудением фанфар. Азария и Йосеф, оба конные, понеслись в разные стороны, выстраивая и подбадривая бойцов. Публий с двумя помощниками начали лихорадочно выпрягать мулов и устанавливать баллисты. Мимо пробежал взволнованный Сефи и проорал:

– Несчастные придурки вышли без разведки и напоролись. Мы же не успеем подготовиться, а эти двое уже не успеют поумнеть! Надо отступать…